Ты разбиваешь себя вдребезги, как бабочка, что бьётся о стекло навстречу свободе. Больно — да. Кровь во рту. Сглатываешь, скривившись, и продолжаешь разбивать себя, стирая в порошок собственные кости. И ради чего? Кун задаёт себе этот вопрос, сам же и отвечает, вспоминая золотые звёзды в чужих глазах.
Неверно. Думаешь, что стараешься ради кого-то важного, близкого, а потом понимаешь, что обманывал и успокаивал так самого себя. На деле ты оказываешься ни на что не способным эгоистом, который лишь может бить кулаком в грудь и кидаться голословными фразами. Ради кого-то? Ради себя драгоценного. Чтобы не остаться брошенным. В очередной раз. Кун сжимает руками волосы, едва не выдирая их из головы клоками, и сползает по стене вниз. Он проиграл. Самому себе. И переиграть партию не получится. В голове только одна мысль: он потерял всё самое дорогое. Остался один, никому не нужный, отвергнутый всеми. Даже тем, кого он боготворил больше жизни и кого возносил над собственными идеалами. Больно вдохнуть, потому что кислород сравним с парами едкой серной кислоты. Он медленно растворяет лёгкие вместе с остальными внутренностями.
Так больно.
Невыносимо.
Так, что закричать и хочется, но не можешь просто собрать все мысли в единое целое.
И слёз нет.
Мерзкое чувство сдавливает грудную клетку тяжёлой железной бронёй.
Кашляешь, задыхаешься. Не веришь.
Было всё. В один момент оно превратилось в ничего.
Даже пыли не осталось.
— Я… тебе… никогда… не врал. Никогда… Слышишь?
Каждое слово выдавливается с невероятным трудом.
— Как мне вам верить? — слышится в ответ.
Воздух застревает поперёк горла, отнимая дар речи. Он сделал всё неправильно. Думал, что разорвал собственные принципы, продолжая следовать им. Но допустил ошибку. Глупую. Фатальную. Потому что разбивал себя, сдирая кожу с рук до костного мозга. Куна тошнит от самого себя. Он едва сдерживает рвотный позыв, закрыв рот обеими ладонями.
Мерзко. Противно.
Упав однажды, поднялся снова.
Упав сейчас, — сломался поперёк себя.
Что он натворил? Идиот.
Думал, что приручил мотылька, когда бабочка сама села ему на руку, доверившись.
Бархатный мотылёк. Его отливающие золотом глаза — целая Туманность Андромеды. Взмах его крыльев — тёплый ветер, что обнимает тебя в пустом поле, где трава стала ржавой из-за палящего солнца. А смех… Когда он смеётся, хочется смеяться самому. Так же чисто и от всего сердца, забыв обо всем плохом, что есть вокруг.
Кун не хочет… Не хочет так просто отпускать бабочку.
Он вытягивает вперёд дрожащую руку и хватается пальцами за рукав уходящего человека.
— Прости… — сорвано шепчет он. — Прости, я идиот. Эти чёртовы души и Уайт...
Агеро не помнит, когда в последний раз извинялся, но сейчас он делает это так, словно от одного этого слова зависит его жизнь. В каком-то смысле так и есть.
— Я идиот, — он повторяется, облизывает губы и еле сдерживается, чтобы не обнять. — Но я не хочу, чтобы ты уходил.
Пойми. Ну, пойми же наконец, кто ты для него. Кун в отчаянии кусает губы, а человек перед ним молчит, не шевелится. Просто стоит, опустив голову.
— Баам… Слышишь меня? Если ты уйдёшь, я… я сломаюсь, — и не важно, что он уже сломан. Только ещё не поздно всё собрать. — Ты для меня — всё. Я… Я люблю тебя, Баам, — последнее он произносит так тихо, что сам едва слышит. Но юноша напротив резко вздрагивает, оборачивается, смотрит распахнутыми глазами. Непонятно, от удивления или страха. Выдёргивает руку, отшатывается, и Кун, наконец, понимает, что это за взгляд. И что его слова были контрольным выстрелом.
Ну почему каждый его шаг — ошибка? Он словно идёт по минному полю, где нет безопасного места. Вернуть слова уже не получится. Просить забыть — глупо.
— Вы лжёте.
Чужой, и в то же время родной, голос звучит словно лёд. Кун даже не сразу понимает, что он принадлежит Бааму. Агеро растерянно смотрит, как тот уходит, и ничего не может сделать. Тело просто не слушается. Голос лишь сипло просит: — Стой…
Остаётся только дуновение от взмаха крыльев упорхнувшего мотылька. И всё? На этом их пути расходятся? Кун смотрит на свои трясущиеся ладони и не может понять, в своем теле он сейчас находится или нет. Потому что происходящее мало напоминает реальность.
Ну что, доволен своей работой?
Ты так истязал себя. Хотел как лучше?
Это было плохой идеей с самого начала.
Агеро хочется взвыть, закричать, послать Башню и её Бога куда подальше.
— Чего я желаю? — говорит он, вспоминая вопрос Хеадона. Кун смотрит себе под ноги, внезапно начиная смеяться. Его накрывает осознание, что, как бы он ни старался, всегда остаётся один. — Чего я желаю… Да ничего. Плевать уже.
Если не способен удержать рядом то, что дорого, достоин ли он вообще желаемого? Агеро бессильно пинает стену. Он не привык показывать эмоции, считал это проявлением слабости. Тогда почему сейчас он чувствует себя таким никчёмным? Таким… пустым? Отвратительно. Кун закрывает ладонью глаза, прерывисто вздыхая.
— Что же я делаю?
Уходить, он чувствует — неправильно. Но другого варианта ведь и нет. Перед глазами мелькает солнечная улыбка, и осознание, что он больше никогда её не увидит, обжигает щёки. Кун ломано улыбается, усилием сдерживая дрожь в губах. Он не двигается с места, теплит внутри странную надежду, что все изменится и станет легче.
Лёгкое объятие чудится эфемерным. Оно — лишь плод воображения, Агеро уверен. Баама нет, Баам ушёл. Он не вернётся, как бы Агеро ни унижался, умоляя. На самом деле становится легче. Да, лицо буквально пылает, но грудь больше не сдавливает тяжесть.
Шёпот, граничащий с тишиной, кажется Куну иллюзией:
— Ещё один шанс… Я вас тоже…
Становится спокойно.