Сердце словно вообще не билось, а дышать удавалось короткими урывками.

Это конец. Точка. Если до этого момента что-то ещё держалось, как-то существовало, едва балансируя на самом краю, то теперь сорвалось вниз, с оглушительным звоном разбиваясь на атомы. Если раньше между ним, Стивом, и Тони было… Перемирием это назвать трудно, но равновесие, отстранённость, и где-то далеко, у самого горизонта мерцала надежда, что когда-нибудь они смогут наладить отношения, то теперь всё. Надежда умерла.

Всё случилось так до ужасного быстро, что даже понять ничего толком не удалось. Секунду назад было тихо, а теперь поле после битвы, дым и пожары, выжженная пустошь и полумрак. И Стив стоял посреди пепелища, пытаясь понять, когда всё полетело к чертям, а в какой момент ещё можно было не дать ситуации обостриться?

Разворошило, скрутило, выскоблило где-то за рёбрами от боли, от обиды за Тони. От того, что ему тяжко, что ему больно. И испить бы за него эту боль до дна, до последней капли, чтобы не чувствовал её, не знал никогда. Забрать себе всё плохое и режущее по нервам колючими осколками, защитить, принять на себя удар за ударом, самому умирать каждую минуту до последних дней. Что угодно, лишь бы не он.

Не открутить назад, не изменить прошлого. Но можно попытаться исправить сейчас, сделать что-нибудь. Давно уже пора было. И теперь словно импульсом вперёд толкнуло, разбудило, прогнало дрёму.

Надо поговорить хотя бы, просто надо, иначе не получается. Излить своё больное, не чтобы себе самому легче стало, не чтобы совесть не глодала, а потому что Тони это нужно, потому что Тони должен знать, что всё случившееся не ерунда, не глупая ошибка, что он важен и нужен, как воздух, как свет и тень, что он дорог. И пусть не поможет, и пусть потом так же ненавидит, но он должен знать.

— Какого х… Что это было? — Роуди поднялся с кресла и подошёл к столу. — Это так ты, Клинт, о помощи просишь? Ты головой совсем не думаешь? — Голос его был громким, резким, Стив ни разу ещё не видел, чтобы Джеймс, обычно всегда спокойный и собранный, был таким рассерженным. Клинт попытался что-то ответить, открыл рот, но Роуди его перебил: — Заткнись и не смей меня перебивать! Наговорился уже. Клянусь, ещё хоть слово скажешь, я тебе зубы выбью. И не смотри, что хожу еле как. Тони из мёртвых воскрес. Этого мало, чтобы к нему по-человечески относиться?! Да хоть один из вас, кроме Вижена, ему с тех пор хоть слово сказал, извинился? Он ради вас сутками в мастерских торчал, гробил своё здоровье, время, деньги, и хоть один из вас ему за это «спасибо» сказал? Ну конечно, за что, верно? Он ведь, невыспавшийся, голодный, еле передвигающийся от усталости, мог ляпнуть что-нибудь колкое, и плевать, что это ради вас три дня питался только кофе и воздухом! Правильно он сказал, вы просто сборище лицемеров. Только и делали, что обвиняли его за каждую неудачу и ошибку, когда сами ничем не лучше. Он вам дом дал, а вы ему в душу плюнули. И теперь ещё и попрекаете?! А он ведь вас друзьями считал, доверял… Блять, да смысл перед вами я тут распинаюсь? Вы как раньше этого не понимали, считали его эгоистом, так и теперь ничего не изменится, — он устало махнул рукой и пошёл к выходу. — Помощи хотели от него? Да уж, теперь-то точно получите.

Дверь за ним закрылась. Все молчали, не двигаясь и почти не дыша. Только Вижен закрыл шкафчик, куда поставил вымытые кружку и тарелку. Он вытер руки и, повесив полотенце на крючок, сказал:

— Полковник Роудс прав, во всём. Вы с мистером Старком даже не поздоровались, а ты, Клинт, его ещё и упрекнул в том, что он вам не рассказал, что живой. Если кто и… эм, сучится здесь, то только вы. А мистер Старк имеет право на такое поведение, — он отошёл от стола и, повернувшись, добавил: — Приятного аппетита.

— Да какого?.. — начал Клинт, когда Вижен вышел из кухни.

— Клинт, — перебил его Стив ровным и чётким голосом. — Я не стану говорить тебе извиниться перед Тони, всё-таки тебе не пять лет. Но то, что ты сказал, было… Ты был не прав. Надеюсь, ты и сам это поймёшь и тогда попросишь прощения у Тони, — он встал из-за стола и, убрав посуду в раковину, резко повернулся. — Чем ты вообще думал, Клинт? — Стив устало выдохнул и покачал головой, ощутив упадок сил, словно всю энергию выкачали. То ли это последствия миссии сказались сейчас, когда действие адреналина кончилось, то ли произошедшее в комнате за какие-то считанные минуты поселило в душе чувство обречённости и безысходности. Захотелось лечь, свернуться калачиком и укрыться одеялом, чтобы спрятаться ото всего мира и себя самого. — Чем ты думал? — он потёр лицо ладонями и прикрыл на пару секунд глаза, пытаясь взять себя в руки и настроиться на разговор с Тони.

Страшно. Так, что трясло, как от холода. И в мыслях мгновенно появлялись десятки отговорок, что сейчас лучше к Тони не идти, надо дать ему время остыть, да и поиски Сэма…

Безумно сложно, оказывается, бывает просто поговорить. Особенно когда не знаешь, что именно говорить. Столько всего надо сказать, что не успеть сосредоточиться на какой-то одной мысли, они все снежным комом в голове крутятся и только ещё больше растут и путаются. Стоило для начала хотя бы попросить прощения за… Да за всё, вообще за всё, что было сделано. И начать с сегодня.

Потому что надо было не дать Клинту сказать этих ужасных слов, попросить молчать, перебить, заткнуть. Как угодно поступить, но предотвратить. Потому что Тони не заслужил такого к себе, ни сейчас, ни раньше.

Стив не знал, сколько простоял вот так, погружённый в себя, но, сорвавшись с места и направляясь в сторону мастерской Тони, он был спокоен и настроен на разговор. Больше за грудиной не дрожало от страха, а ладони не потели. Возможно, его прогонят, осыплют изощрёнными и заковыристыми оскорблениями, ударят. Без разницы. Лучше так, чем даже не попытаться.

<center>***</center>

Тони влетел в мастерскую, чуть не снося на пути стул, и оперся о стол, тяжело дыша. В груди всё ещё полыхало от слепой ярости, а перед глазами стоял туман. Сердце бухало где-то в ушах, оглушая грохотом, будто недалеко сваи забивали. Пальцы крепко вцепились в край столешницы, ногти царапали гладкую поверхность с противным звуком, от которого сводило зубы.

Разнести бы всё в ноль, стереть с лица земли каждую мелочь, которая окажется под руками, выпустить из себя эту отравляющую кровь дрянную злобу, очиститься, забыться. Распороть кожу и вскрыть грудину, освободить лёгкие от обжигающего гнева, а потом заново собраться уже пустым, новым, неотяжелённым мерзостью.

Уехать бы куда-нибудь, скрыться на краю света, чтобы никто не нашёл никогда, чтобы не видеть больше ни одного знакомого лица, начать сначала, с чистого и светлого, незапятнанного прошлым, чтобы без былой боли и всего того, что давит невидимым грузом на плечи каждый день. Только некуда. А куда податься, если каждая мышь на этой чёртовой планете знает в лицо? Разве что на Луну улететь. Или просто в космос податься. Где-то там, в бесконечности, ведь есть и другие планеты, где найдётся местечко одному потерявшемуся человеку.

Но, как бы сильно ни хотелось исчезнуть, что-то держало тут, держало прочной цепью, нерушимой и тяжёлой. Ведь мог бы плюнуть на всё и уехать, если бы и правда так хотелось. Ан нет, не пускает. Знать бы ещё, что именно камнем тянет, чтобы разрушить и на волю.

Сердце так отчаянно искало свободы, лёгкости, что не понять было, от чего именно: то ли от прошлого, то ли от настоящего, то ли от чувств, которые не давали покоя. Стереть бы всё подчистую, как ластиком, и не знать ничего этого.

И когда жизнь успела пойти такой дорогой? В какой именно момент началась нескончаемая череда болезненных, сводящих с ума и не дающих дышать дней? Разве о таком мечталось в детстве, юности? Отмотать бы назад, к самому началу, и выбрать другой путь. Не создавать костюм, кроме того, чтобы выбраться, не становиться Железным Человеком, не знакомиться с Фьюри, остаться тем гением, миллиардером и далее по списку. Пусть тогда не было счастья, но и боли такой, как сейчас, тоже не было. И разочарования, и предательства, и холода могильного за спиной.

И друзей, которые совсем не друзья.

Тогда, раньше, он, по крайней мере, умел разглядеть за прекрасным фасадом прогнившую и склизкую начинку.

И к чёрту всё, нахуй. Если с ним вот так, если ему в открытое настежь сердце ножом, то и он будет.

Нет, не будет, не станет марать руки о такую грязь.

Постучали. Это отвлекло, но не помогло отпустить себя и охладить кипящий разум.

— Эй, ты как, Тонс? — Роуди аккуратно прикрыл дверь и прошёл в помещение.

Тони несколько раз глубоко вздохнул и повернулся, крепко сжимая кулаки.

— Я… Нормально, всё отлично, — чуть взахлёб ответил он, отходя в другой конец комнаты к верстаку. — Буду нормально через пару минут, не волнуйся. Но тебе лучше уйти, не хочу наговорить всякого, утконос, — он повернулся к Роуди, вертя в руках отвёртку. — Обещаю не заниматься глупостями, клянусь. Я… Тебе правда лучше уйти. За меня не переживай, всё будет… хорошо, — Тони отбросил отвёртку в сторону и отвернулся к окну, запуская руки в карманы. — Да, обязательно.

— Ладно, идёт. Пятница, сообщи, если что, — получив ответ от ИскИна, Роуди кивнул мыслям и сделал пару шагов к двери. — Тони, ты… я сам не верю, что говорю такое, но ты всё правильно сказал и сделал. И… В общем, не задерживайся здесь и поезжай домой, — он посмотрел на спину и опущенные плечи друга с тоской и, тяжело вздохнув, вышел.

Тони повернулся и посмотрел на дверь. Где-то на окраинах сознания ещё горели остатки злости, но сейчас одолела слабость. Да уж, Роуди и правда нечасто соглашался с его действиями, а тем более называл их правильными. Вот только радости от этого не было. Откуда взяться-то, когда на душе паршиво и гадко, когда всё, чего хочешь, — это… А ничего не хотелось. Абсолютно.

Он снова повернулся к окну и наблюдал, как мелкий крупитчатый снег покрывал землю. Низкое грязно-серое небо придавливало к полу, заставляя ёжиться от пробирающегося за шиворот ветра и фантомного холода. Он шёл откуда-то изнутри, из самой глубины, разливался по венам и кристаллами льда вспарывал, проходился по всем нарывам и старым ранам, присыпал сверху солью, чтобы до крика звериного нетерпимо было. И только-только казалось, что отпускает, что легче становится, он глубже резал, до самых костей царапал.

И не уберечься от боли, как и от себя самого, памяти и жизни. Даже стены, возводимые с таким трудом и силами, не помогали, только хуже делали. Не пускали свежий воздух, вынуждая дышать спёртым смрадом, не пропускали свет, заставляя слепнуть в вечной темноте, не выпускали на свободу, обрекая на вечное заточение.

За спиной опять послышался скрип двери. Вряд ли это снова Роуди, возможно, Вижен. А может, и нет. Было всё равно, кто пришёл. Лучше бы никто не приходил.

— Тони…

Тихий, больше похожий на шёпот голос Стива услышать было неожиданно. Ещё большей неожиданностью стала собственная безразличность, а не злость или хотя бы раздражение. Плевать. Пусть говорит, что хочет сказать, и уходит. Да и что он скажет? Отчитает. Попросит помощи. Разве ещё что-то от него, Тони, кому-нибудь было хоть когда-то нужно?

— Что? — Свой голос Тони узнал с трудом: пустой, сухой и отстранённый, без прежних язвительности и колкости, желания задеть за живое, жизни. — Пришёл сказать, что я был слишком груб? За помощью?

— Нет, — спустя несколько секунд ответил Стив. — Я пришёл извиниться. За Клинта, за его слова и… За всё, — он посмотрел на Тони, подойдя ещё на пару шагов, но не решаясь встать совсем близко. Рука сама тянулась к нему. Положить на плечо, повернуть к себе и заглянуть в глаза, чтобы увидел, чтобы понял без слов всё, что на душе и сердце. Ощутить тепло под ладонью, жизнь, энергию. Посмотреть в лицо и изучить его до мельчайших деталей, вспомнить, что забыл. Вдохнуть запах, такой знакомый и неизвестный одновременно. Заново узнать и пережить снова те прежние эмоции, которые так хотелось ещё разок ощутить, попробовать на вкус, чтобы сердце, болевшее и замёрзшее, отогрелось и захлебнулось от избытка чувств.

Но так боязно, что оттолкнут, да и было ли право вот так близко стоять?

Тони молчал, продолжая стоять спиной, но и не прогонял. И что-то внутри вдруг распахнулось.

— Я был не прав. Во всём. Зациклился на себе и своём, забыв о нашем, том, что мы строили здесь, в настоящем. Я виноват перед тобой. И не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь простить меня, и не прошу об этом, не надеюсь. Просто… Я не хотел такого для тебя, не хотел, чтобы ты… тебе было больно. Если бы я мог исправить, вернуться туда, я бы всё сделал иначе, — Стив не сводил взгляда с Тони, моля, чтобы тот повернулся, чтобы хоть что-то сказал, накричал, но не молчал вот так, чтобы отпустил себя, высказал все обиды. Но он даже не шелохнулся. — Я всё разрушил, но главное, я разрушил нашу дружбу, твоё доверие, твою веру. Не знаю, как это исправить и можно ли исправить. Не знаю, как вернуть наши жизни… твою жизнь к былому. Я хотел бы, чтобы ты не знал такой жизни. Хотел бы забрать твоё плохое и больное, потому что ты такого не заслуживаешь. Потому что ты заслуживаешь лучшего.

Голос начал скакать и срываться, а внутри всё дрожало, не давая нормально дышать. Все силы разом исчезли, оставляя пустоту и слабость. Ноги подкосились, и Стив осел на пол.

— Если тебе станет легче, можешь накричать, ударить, что угодно делай, я сопротивляться не стану. Я… Тони, прошу, скажи что-нибудь, — Стив смотрел на него снизу вверх. По телу расползалось странное ощущение, словно его тянет ещё ниже, словно он рассыпается, как песчаный замок во время прилива. Пустота в груди росла, придавливая лёгкие к рёбрам, и воздух снова стал наполнен резким запахом железа, а руки казались покрыты липкой и горячей кровью.

Тони всё ещё молчал. В отражении на стекле он видел, как Стив опустился на колени. Эта картинка столько раз стояла перед глазами, и он мечтал, чтобы это произошло. Надеялся, что тогда охватит чувство возмездия, какой-то тёмной радости, что не только он унижен и сломлен, но и славный Капитан Америка. Тот, кого в пример ставил отец, тот, кем восхищались все от мала до велика. Но ничего не было. Наоборот, какая-то странная обречённость.

Они оба сломлены, они оба иссушены и выпотрошены. Как чучела. Только оболочка осталась, а внутри одна труха.

И тошно. Мерзко и противно. И их люди считают героями? Или считали. Этих изувеченных собственными ошибками жалких людей, которые не могут привести жизнь в порядок или хотя бы подобие порядка.

Да. Они стоят друг друга. И чего ради был этот спор, кто прав, а кто виноват? Тони вот оказался в нём победителем, а отчего-то чувствовал лишь горький вкус поражения.

Может, и правда к чёрту всё? Уйти? И плевать, что вроде как должен Россу. Он не дурак, поймёт, что Тони не справляется и не справится. По крайней мере, пока в жизни творится чёрт-те что.

Только вот Сэм.

Не то чтобы Тони питал к нему симпатию, но в мыслях всплыло, как он пытался спасти Роуди, даже несмотря на то, что они были по разные стороны. Да и отыгрываться на Роджерсе через него низко. Возможно, будь на месте Уилсона кто-то другой, да Клинт, например, Тони смог бы… Хорошо, что это именно Сэм. Не хотелось узнавать, способен ли он, Тони, на такой поступок, и разочароваться в себе сильнее, чем сейчас.

— Незачем за Бартона извиняться. Да и всё остальное… — Тони повернулся, встречаясь взглядом со Стивом, находя в его глазах отголоски той же усталости, что и у себя. — Я помогу найти Уилсона. — Заметив, что Стив хочет что-то сказать, наверняка поблагодарить, он продолжил: — Не надо, я не хочу больше слышать ничего, что не касалось бы дела.

Видеть Стива больше не было желания, да и вообще находиться здесь, в этом чёртовом месте. Хотелось свежего воздуха, а ещё курить. Тони не стал сопротивляться этому желанию. В конце концов, сигарета — это ведь не глупости какие-то, значит, он не нарушит обещание, данное Роуди. И, быстро обойдя Роджерса, лишь бы не задерживать на нём взгляд дольше необходимого, лишь бы не чувствовать его присутствие дольше необходимого, он вышел из мастерской, направляясь на улицу.