— Хорошо бы почаще сидеть вот так, по-семейному… — пробормотал Виктор, подцепляя ладонью мои пальцы и поднося их к губам, чтобы поцеловать.

      В кружках тихо дымился кофе. Мы с Виктором сидели прямо на полу, прислонившись спинами к дивану, и смотрели телевизор.

      В нашем графике выпало несколько свободных дней, и мы провели их, бездельничая, вернее, занимаясь домашними делами: в шкафах приборку сделали, вещи перестирали и перегладили (глажку разделили на части и разыгрывали её в «камень, ножницы, бумага», но обоим досталось поровну), Виктор самолично натёр до блеска кафель в ванной комнате. Пока прибирались на кухне, выяснилось, что у нас заканчивается рис, так что мы собрались и пошли в магазин, предварительно написав на бумажке список покупок, чтобы не забыть чего-нибудь и не пришлось возвращаться.

      Никифоров взял продуктовую тележку, вооружился списком и покатил её вдоль заставленных продуктами прилавков. Я шёл чуть позади, разглядывая товары «по акции» с жёлтыми и розовыми ценниками, обещавшими скидку, и иногда потихоньку подменял ими выбранные Виктором: когда можно сэкономить, почему бы и не сэкономить, тем более что по качеству они не отличаются? Пару раз Виктор меня за этим поймал, и мы даже немного поспорили, но в итоге в корзину отправились выбранные мной продукты: он чаще уступал, чем спорил, если дело не касалось фигурного катания.

      — Ещё кондиционер для белья, — спохватился мужчина, сверившись по списку. — Подожди здесь, я сейчас за ним сбегаю.

      Я кивнул и покатил тележку дальше, приостанавливаясь через шаг, чтобы взять с полок что-нибудь ещё: салфетки, зубочистки, молотый перец… У прилавка с посудой я задержался дольше, чем планировал, хотя в списке и не было никакой посуды. Моё внимание привлекли кружки — парные кружки, и как-то невольно вспомнился наш разговор о «семейных традициях». Я подумал, что неплохо бы нам купить парные кружки, поскольку наши вообще никак не сочетаются: Викторова выбрана по случаю или, возможно, кем-то подарена, а моя куплена на распродаже в первый же день после переезда, над выбором я особо и не задумывался — было бы из чего пить. Но эта мысль меня отчего-то смутила, и я покатил тележку дальше, чувствуя, что даже покраснел.

      — Подожди, — меня нагнал Виктор, бросил в тележку кондиционер. — На что ты там смотрел?

      — Да так, ни на что…

      Никифоров дёрнул бровью и заставил вернуться к полкам с посудой. Он окинул товары взглядом и как-то безошибочно понял, что именно привлекло моё внимание.

      — А неплохая идея! — ободряюще сказал он, беря с полки два комплекта. — Давно уже пора купить. Тебе какие больше нравятся?

      Кружки отличались принтом: на одних были человечки, на других — медвежата, но если поставить кружки рядом, то получалось, что человечки держатся за руки, а медвежата прижимаются друг к другу мордочками, чтобы поцеловаться. Мне вспомнилась колыбельная, я покраснел ещё сильнее и показал пальцем на кружки с медвежатами.

      И вот сейчас мы сидели и пили кофе из кружек с медвежатами, на которых Виктор несмываемым маркером написал наши имена, на той стороне, где принта не было: своё по-русски, моё по-японски. Кофе из них казался гораздо вкуснее.

      По телевизору шёл какой-то сериал, но я смотрел вполглаза, всё чаще убегая взглядом на журнальный столик, где лежали два распечатанных приглашения на Чемпионат мира по фигурному катанию, который состоится в Нагано. Своё Виктор порвал сразу же по прочтении. Сказал, что ни за что не будет участвовать со мной в одних соревнованиях, а на мой вопрос: «Почему?» — пространно ответил, что однажды я и сам пойму. А мне бы этого хотелось: я ведь с детства мечтал об этом, — но никак не ожидал такого решительного сопротивления с его стороны.

      — Тогда и я не буду участвовать, — буркнул я.

      — А ты будешь, — безапелляционно возразил Никифоров.

      Я хорошенько заехал ему локтем под бок. Он поморщился и начал увиливать:

      — Да ладно, я просто ещё не восстановился. Нога побаливает.

      Но я знал, что он лжёт.

      В общем, мы повздорили немного, но это не мешало нам сидеть вот так, рядышком, пить кофе и иногда целоваться.

      Сериал между тем закончился, начался выпуск новостей. И разумеется, репортаж о предстоящем Чемпионате мира тоже был. Упомянули имена фигуристов, которые уже подтвердили участие, и мы ничуть не удивились, услышав знакомые имена: Джакометти, Леруа, Плисецкий конечно же… Отабек тоже участвовал.

      — С нетерпением жду чемпионата, — сказал Джей-Джей, махая в камеру ручкой. — Король покорит этот лёд, тру-ля-ля!

      Мы с Виктором невольно фыркнули: в своём репертуаре!

      А потом в репортаж включили Плисецкого — по Скайпу. И о ком же он заговорил, стоило ему только раскрыть рот? Ну конечно, кто бы сомневался!

      — Это отличная возможность, — заявил он, — выяснить, кто больше достоин… (Связь ненадолго пропала, потом картинка снова появилась.) И если этот трус снова не сбежит, то я его по катку размажу!

      — Господи, как же он меня бесит-то! — пробормотал я, накрывая ладонью лоб. — Ну сколько можно?

      — Тогда прими вызов и покончим с этим, — предложил Никифоров.

      Я выдохнул и кивнул.

      Когда пришло время сделать заявление на пресс-конференции, меня, конечно же, спросили о грядущей «дуэли на льду».

      Вот не перестаю удивляться репортёрам: вечно придумывают кричащие, но совершенно бессмысленные названия банальным вещам! Они потом ещё это и «разборками на льду» обозвали.

      Я отвечал ровно, без лишних эмоций, что никогда ни от кого не сбегал, что принимаю участие, но вовсе не для того, чтобы потешить самолюбие или кому-то что-то доказать, а потому, что это важные для моей карьеры соревнования, но если уж Плисецкому так хочется превратить всё это в «баттл» (признаюсь, это слово я использовал намеренно, чтобы ему вспомнилась та вечеринка, где я его по всем статьям обставил), то пусть так и будет.

      — Думаю, я сам составлю программу, — сказал я Виктору.

      — Ты уверен?

      — Да, пусть это будет моя стопроцентная победа, — мрачновато объяснил я. — Ты во мне сомневаешься?

      — Ну что ты! Может, это даже к лучшему. Ну, тренером-то я остаюсь?

      Я кивнул и уже со следующего дня вплотную занялся подготовкой к Чемпионату мира. Собственно короткая программа уже была готова, я собирался использовать «Эрос» (это было разрешено — использовать для короткой уже обкатанную программу). Оставалось лишь сочинить произвольную, и я составил её довольно быстро. Виктор пролистал схемы, кивнул, но — как мне показалось — без особого восторга.

      — Тебе не нравится? — уточнил я.

      — Нет, почему, — возразил он, улыбнувшись, — хорошая программа, крепкая, подчёркивает твои сильные стороны. Ты молодец, Юри.

      — Не слишком зрелищная, да?

      — Я бы кое-что поменял, но это ведь твоя программа, — уклончиво сказал Никифоров. — И если ты в ней уверен…

      Больше мы это не обсуждали и приступили к тренировкам. Может, я перестраховался, используя только проверенные каскады и элементы, но мне хотелось представить качественный прокат уровня олимпийского чемпиона, выполненный без ошибок. Это будет размеренное, спокойное выступление, такое же, как и наша жизнь сейчас, и оно отлично будет сочетаться с хаотичным, балансирующим на грани «Эросом»: Юри тогда и Юри теперь. Если удастся выполнить оба проката без ошибок, я могу рассчитывать на высокие баллы. Я не был уверен, что стоит ставить целью именно победу в Чемпионате или победу над Плисецким. Виктор мне попустительствовал, но, кажется, не слишком был доволен и всё-таки заставил меня сменить центральный каскад на сложный «четверной тулуп — тройной тулуп — тройной риттбергер».

      Музыку для произвольной я тоже нашёл сразу, это был «History maker».

      — Какое многообещающее название, — промолвил Никифоров, когда я дал ему послушать.

      — Ты мной недоволен, — утвердительно сказал я.

      — Почему, нет…

      — Я же вижу. Прямо ты этого не говоришь, но тебе не нравится ни моя программа, ни эта музыка. Считаешь, что программа такая же бесталанная, как и я?

      — Юри, ты просто себя накручиваешь. Да, признаю, если бы я делал программу, я бы использовал весь твой потенциал, вытянул бы из тебя все жилы, но разве это то, чего хочешь ты? Почему бы тебе хотя бы раз не сделать всё так, как хочется именно тебе? — пожал плечами Никифоров. — Не так уж и важен результат.

      — Ты как будто заранее уверен, что я проиграю, — сердито заметил я.

      — Юри, пожалуйста… давай не будем ссориться на пустом месте? Тренировки уже практически завершены, к Чемпионату мы готовы. Так незачем…

      — Я буду смотреть телевизор, — заявил я, бухнувшись на диван и щёлкнув пультом. — А ты можешь сделать нам кофе. И прекрати вздыхать!

      — Кофе, — минут через пять сказал Виктор, садясь рядом со мной и протягивая мне дымящуюся кружку.

      — Спасибо.

      — На спортивный переключишь?

      Я щёлкнул пультом, на экране появилось улыбающееся лицо Джей-Джея, показывали запись его тренировки.

      — Опять на четверных выедет, — сказал я.

      — Раз уж это его конёк, — пожал плечами Никифоров.

      Диктор сказал, что Отабек Алтын снялся с соревнований из-за травмы плеча. Мельком показали, как он выходит из больницы, рука — на перевязи. Я удивлённо приподнял брови: как его угораздило? Это ещё нужно постараться, чтобы на тренировке повредить именно плечевой сустав!

      А потом показали Плисецкого. Он занимался в бальном зале, тренировкой руководила какая-то незнакомая особа мужиковатого вида, с жилистыми плечами и шеей.

      — Боже, что это за трансвестит? — фыркнул я.

      — Это прима-балерина, Лилия Барановская, бывшая жена Фельцмана. Не думал, что он будет у неё тренироваться, — пробормотал Виктор, потирая подбородок. — Я тоже у неё уроки брал когда-то.

      Меня эта ремарка насторожила. Уж не собрался ли мальчишка ставить себе такую же технику, как у Виктора? Прима хлопнула в ладоши, Плисецкий сделал бильман, потом ещё несколько балетных фигур. Мне не составило труда спроецировать их на лёд и…

      — Юри? — обеспокоенно окликнул меня Виктор.

      — Я пойду прилягу, — сдавленно сказал я, отставляя кружку. — Если не возражаешь, то спать я сегодня буду один. Спокойной ночи.

      — Юри, подожди…

      Я заперся в спальне и рухнул на кровать, зажимая рот руками. У меня с моей программой против Плисецкого никаких шансов — вот это я очень точно понял, взглянув всего лишь на пару фрагментов его тренировки. Как опрометчиво было с моей стороны полагаться на собственные силы, не слушаться Виктора, думать, что это всего лишь каприз вздорного мальчишки. А это был никакой не каприз, а настоящее объявление войны. И когда он говорил, что «по катку меня размажет», он подразумевал именно то, что говорил. Ни единого шанса! Ни е-ди-но-го! Нельзя выходить на лёд с тем, что придумал я, потому что это настолько заурядно, настолько третьесортно…

      — Ты болван, Кацуки Юри! — прошептал я, стуча кулаками себе по лбу. — Настоящий болван!

      И до Чемпионата всего две недели, времени что-то переделывать нет. Или выступай с тем, что есть, или снимайся с соревнований. Вот только ни того ни другого я сделать не мог: отказаться — и выставить себя трусом, что Плисецкому только на руку, уж тогда точно пройдётся по мне асфальтным катком, причём на этот раз заслуженно; выступить — и опозориться перед всем миром.

      Думай, Кацуки Юри, думай! Я покатился по кровати, натягивая на себя одеяло и накрываясь им с головой. Травму получить и официально сняться — вот что представляется единственно возможным вариантом. Или что-то сделать с программой. Но, чёрт возьми, осталось всего лишь две недели!

      Виктор всё-таки пришёл ко мне в комнату — через балкон. Я притворился спящим, но обмануть его не смог. Он залез в постель, под одеялом нащупал мою талию и крепко привлёк меня к себе.

      — Не расстраивайся, — прошептал он, — просто покажи им, на что ты способен. Выполнишь без ошибок, выглядеть будет вполне достойно.

      — Виктор… — едва слышно сказал я, — мне этого мало, мало «выглядеть вполне достойно», теперь я это понимаю. Прости, что не слушался тебя.

      — Ну, это тоже опыт, — глубокомысленно заметил Виктор. — Всякое в жизни случается… Юри? Ты заснул?

      Я не ответил.

      Заснуть я в ту ночь так и не смог, лежал с закрытыми глазами и перебирал в уме возможные варианты, но все они были не в мою пользу. Ответ пришёл в пятом часу утра: мне просто нужно сделать то, чего никто от меня не ждёт! И кажется, я даже знаю — что. Несколько успокоенный, я заснул и проспал добрую половину дня.

      — Выглядишь лучше, — заметил Никифоров, когда я выполз на кухню, привлечённый запахом жарящихся в масле колбасок. — Нашёл какое-то решение?

      Я кивнул и предложил:

      — Виктор, давай заключим пари?

      — Пари? — переспросил мужчина. — Какое пари?

      — Скажем так, — подумав, ответил я, — если мне удастся тебя удивить, то на следующих соревнованиях участвовать будем мы оба.

      — Хм, — протянул Виктор, — то есть победу ты не рассматриваешь в качестве условия?

      — Ну, что скажешь?

      Виктор помолчал немного, обдумывая моё предложение, потом кивнул:

      — Хорошо, согласен. Если тебе удастся меня удивить, будем участвовать вместе, к каким бы последствиям это ни привело.

      Эта оговорка показалась мне немного странной.

      — И на мою тренировку не ходи с этого момента, — предупредил я, — иначе какой же это сюрприз?

      — О, я уже заинтригован, — улыбнулся Никифоров.

      На каток я шёл с энтузиазмом, хотя сомнений всё равно было больше. У меня всего две недели, успею ли я?

      Я переобулся, натянул перчатки и вышел на лёд, выполнил несколько фигур, потом сделал «четверной тулуп — тройной тулуп — тройной риттбергер», каскад, над которым собирался работать сегодня весь день и вообще всё оставшееся до соревнований время. Я не знал, получится ли у меня то, что я задумал, но что я терял, хотя бы попытавшись?

      Я повернулся лицом внутрь круга, развернул всё тело против часовой стрелки, одновременно делая толчок правой ногой — прыжок… падение. Нет, не вышло: оборотов не хватило. Я упёрся рукой в лёд, встал, отряхнул ягодицы и снова зашёл на прыжок. Попытка — падение. Попытка — падение. Попытка… Сколько уже раз я пытался? Лицо заливало по́том, тазовые кости ныли.

      — О-о-ой! — окликнули меня.

      Старик стоял возле воротец и махал рукой, ладонью вниз, совсем как призраки подзывают случайных прохожих. Я невольно поёжился, но подъехал.

      — Сделай-ка ты перерыв, — сказал старик и за плечо вытянул меня со льда.

      — Времени нет.

      — А чтобы травму заработать — есть? — хмыкнул старик и силой усадил меня на скамейку. — Тебе нужно остыть, не то ещё простуду схлопочешь — что тогда?

      — Вы не понимаете… — пропыхтел я, прикладывая руку к груди и стараясь привести дыхание в порядок.

      — Да чего тут понимать: не выходит у тебя прыжок. Оборотов не хватает, верно? — прищурившись, сказал старик. — Добавить бы угловой скорости, быть может, и получилось бы. А если тебе с двойной тройки на толчковую дугу выйти?

      Я вздрогнул и посмотрел на него едва ли не с ужасом:

      — Вы… вы поняли, что я пытаюсь сделать?

      — Пф, четверной риттбергер, конечно. Очень смелое решение, должен сказать. Основательно раскрутись, возможно, и получится. Если сил хватит.

      — Вы профессионально фигурным катанием занимались, — беспокойно предположил я, — или тренером были?

      Старик, покрякав, сел рядом со мной на скамейку, приподнял штанину — я увидел протез — и сказал:

      — Занимался когда-то.

      — Авария? — сочувственно спросил я.

      — Акула, — спокойно возразил он и засмеялся.

      Я захлопал глазами, поначалу думая, что он пошутил, потом понял, что он говорит серьёзно, и вот тут до меня дошло: я знаю, кто он!

      — Вы Тэцутори?! — округлил я глаза.

      — О-хо-хо, давненько меня так не называли, — покачал головой старик.

      Я был поражён. Настоящего имени я не помнил, только прозвище, но этот человек был легендой в японском фигурном катании: побил все рекорды, выигрывал все возможные и невозможные соревнования, даже собирался на Олимпиаду, но…

      — Но как же так получилось, что акула… — промямлил я.

      — С женой в медовый месяц отдыхать на тропические острова поехали, — ответил старик, похлопывая себя по коленке. — Нет, фигуристы и тропические острова — вещь несовместимая! Вот акула мне ногу и оттяпала.

      — Ох…

      — Да ладно, внукам даже нравится, — ухмыльнулся старик, — они думают, что их дед — пират. Да и протезы сейчас не сравнить с послевоенными: я даже не хромаю. Вот на лёд, конечно, уже не выйти, ну да что поделать?

      — Как же вы справились? — выдохнул я, припоминая мою агонию в первые недели в больнице.

      — Как? Да никак. Переключился на другое, чтобы не думать об этом. Бизнесом занялся, финансами, потому что нужно было как-то семью содержать — у меня пять сыновей. Начал с маленькой конторки, «Мияки Груп», а потом…

      Я вытаращил глаза: «Мияки Груп» — это же крупнейшая в Токио финансовая компания, настоящий монстр с сотнями щупалец-филиалов и баснословными прибылями! И вот этот старик в потрёпанном спортивном костюме, в шлёпанцах на босу ногу — один из богатейших людей Японии? Что он вообще делает здесь, на этом богом забытом катке?! Старик будто догадался о моих мыслях и засмеялся скрипучим смехом:

      — Ну, теперь-то я на заслуженном отдыхе: передал все дела старшему сыну, могу делать что хочу. Фигурное катание до смерти не отпустит, это я тебе верно говорю! Вот я и выкупил каток, который собирались сносить. Сначала сыновей сюда водил, теперь внуков. Да только ни у кого способностей нет, не уродились в меня, эх! Младший ещё сынок — он на пять лет тебя моложе — катался, даже соревнования выигрывал в средней школе, а теперь всё больше баловства ради: с приятелями сюда иногда приходит, на девчонок произвести впечатление — эх, молодость!

      — Но ведь каток поддерживать — это же какие расходы? — попытался прикинуть я.

      — Ну, какие это расходы, — снисходительно возразил старик, поднимаясь со скамьи. — Пойдём, покажу кое-что интересное.

      Я поковылял за ним, глядя на его сухую, но всё ещё не согбенную старостью спину.

      — Вы поэтому и разрешили мне тут кататься? Потому что у нас с вами много общего? — предположил я.

      — А? — откликнулся он, наверняка притворяясь глуховатым. — Много общего? Нет, это всё твой русский.

      — Виктор? — поразился я.

      — Ну а кто же ещё? А вот и пришли, — сказал старик, доставая из кармана ключ и отпирая дверь, к которой мы подошли (она была на той стороне катка, напротив скамеек). — Гляди-ка, хороша?

      Он включил свет, и я увидел, что в подсобном помещении стоит новенькая машина для полировки льда, на боку красовалась надпись: «Фея». Так вот что он имел в виду! Чуть дальше были рубильники и техническая «начинка», без которого ни один каток обойтись не мог: нужно ведь поддерживать определённый температурный режим, чтобы лёд не начал таять.

      — Вы во всём этом разбираетесь?

      — Ну конечно. Как-нибудь разрешу тебе прокатиться на ней, — сказал старик, похлопав полировочную машину по боку. — Ещё нанял инженеров, чтобы приходили и проверяли, нет ли неполадок.

      — Так что насчёт Виктора? — переспросил я, чуть покраснев: не хотелось показаться бесцеремонным.

      — А, пришёл и потребовал, чтобы я продал каток ему, — ухмыльнулся старик.

      — Что-о?!

      — Потом, когда понял, что каток я продавать не собираюсь, стал требовать, чтобы я сдал каток в аренду. Вот настырный, а? Ну, идём обратно, раз уж тут всё посмотрели…

      — А дальше?

      — А? — опять прикинулся глуховатым старик. — Кончилось тем, что он попросил меня позволить кататься здесь фигуристу, который придёт сюда через год. Показал мне кучу снимков, выписки из медицинской карты… Ну, я понял, про кого он говорит: в газетах-то про тебя много писали. Удивился только, насколько он самоуверен! Так ему и сказал: с чего это он взял, что ты вообще придёшь на каток? Да и вообще, что это за «через год»?

      — Он приходил сюда за год до меня? — поражённо уточнил я.

      — Ну да, за год или около того, — подтвердил старик.

      Я тогда ещё лежал в больнице, возможно, мы ещё не были знакомы с Сумире, а он уже всё запланировал? Насколько далеко он всё запланировал?!

      Я заставил Виктора во всём признаться, услышал правду и был ошеломлён — не тем, что он загодя исследовал окрестности и подсунул мне рекламу жилого комплекса, который был расположен именно рядом с найденным им катком, не тем, что он пытался выкупить этот самый каток или снять его в аренду, но тем, что он верил в меня, в то, что я непременно приду на каток, что непременно выйду на лёд и буду пытаться, пытаться, до кровавых мозолей на ступнях пытаться вернуть ускользающую жизнь, вернуть самого себя…

      — И вы согласились, потому что мы с вами в чём-то похожи?

      — Похожи? — удивился старик. — Нет, дружочек, мы ничуть не похожи: у тебя-то всё равно был шанс однажды вернуться на лёд. Мне просто стало любопытно, когда ты действительно пришёл на каток и я вспомнил о разговоре с этим русским. Любопытно, что из тебя выйдет.

      — Но вы мне здорово помогли, — возразил я.

      — Пф! — отозвался старик. — Горячим какао напоил да, как котёнка, носом в лёд натыкал? Давай-ка мы с тобой лучше подумаем, что с твоим четверным риттбергером делать. Тебе почему-то непременно нужно его выполнить?

      — И в двухнедельный срок, — добавил я.

      Старик крякнул, пошарил по карманам, вытащил спичечный коробок, из него — две спички, положил их на скамейку.

      — Предположим… — начал он, но ему помешали.

      В коридорчике загрохотало, послышались голоса, и на каток ввалилась шумная компания молодёжи, человек шесть.

      — Привет, оссан! — крикнул один из парней, стягивая с головы шапку и махая ей; у него были взъерошенные обесцвеченные волосы. — А мы сегодня покататься решили.

      Я сообразил, что это и есть младший сын старика, который фигурным катанием пытается произвести на подцепленных им и его приятелями девушек впечатление (однокурсницы, как выяснилось).

      — Я занят, Курасабуро, — не обращая на него никакого внимания, ответил старик, — и каток сегодня тоже занят.

      Девушки захихикали, парень вспыхнул до корней волос:

      — Просил же не называть меня так!

      Похоже, имени он стеснялся. Приятели называли его просто «Кукуном».

      — Хорошего сынка воспитал: стесняется имени, данного отцом, — всё так же не глядя на сына, проворчал старик и переложил спички иначе, ёлочкой. — Скажи, Кацуки, а ещё лучше покажи, как ты ставишь коньки перед заходом на прыжок?

      — Хм, скорее всего… — начал я, протянув руку к спичкам, но мне тоже помешали.

      — Кацуки Юри?! — Вопль Кукуна гулко разнёсся по катку. — Это настоящий Кацуки Юри?!

      — А, он твой фанат, — объяснил старик, приподнявшись и съездив сыну по шее. — Когда в средней школе учился, все стены в комнате твоими плакатами были обклеены.

      Девушки опять захихикали, но на этот раз Кукуну было не до смущения.

      — Что Кацуки Юри делает на нашем катке?! — воскликнул он.

      — Тренируется обычно, — отозвался старик, подталкивая меня рукой, чтобы я не отвлекался на его шумного сына, а переложил спички.

      — Так, наверное? — неуверенно сказал я, сдвинув спички под другим углом. — Да, скорее всего, так.

      — «Обычно»?! — поразился Кукун. — То есть он сюда всё время ходит, а ты мне ничего не сказал?!

      — Угомонись!.. На льду покажи. — Старик поднялся со скамейки, доковылял до бортика, опираясь на него локтем.

      Я кивнул, вышел на лёд и поставил ноги в нужную позицию. Старик задумчиво почесал подбородок, отмахнулся от прыгающего вокруг него сына, всё ещё предъявляющего претензии, и проговорил:

      — Нет, так точно не сработает… Да угомонись ты!.. Не получится нужное количество оборотов. Тройной и так в три с половиной, а четверной, получается, в четыре с половиной, почти в пять. Всё-таки нужно тройками раскручиваться. С двойной тройки. Что скажешь?

      — Не пробовал, — признался я, возвращаясь к бортику. — Нагрузка на позвоночник в таком случае увеличится?

      — Ну, — с ухмылкой сказал старик, — как будто это тебя когда-то останавливало!

      — Почему ты с ним разговариваешь, как будто вы хорошие приятели?! — продолжал вопить Кукун.

      Старик обречённо вздохнул, приподнял брови, опустил их и сказал:

      — Кацуки, сделай милость, скажи ему пару слов, иначе он не успокоится. Автограф ему, что ли, дай… В двадцать лет так себя вести — глаза бы мои не глядели! Люди в двадцать лет уже семьи имеют, рекорды мировые ставят, а этот…

      Я неловко улыбнулся. В двадцать лет я тоже был никем, сплошные неудачи, и тем страннее было, что моя карьера пошла на взлёт после такой страшной травмы: когда был совершенно здоров, ничего сто́ящего сделать не мог!

      — Я ва… ба… ва… фа… ба… — начал заикаться Кукун, когда я протянул ему руку.

      — Полагаю, это значит: «я ваш большой фанат», — захихикали парни, которые, очевидно, были в курсе его хобби.

      Девушки тоже захихикали, но внимание их было обращено уже не на Кукуна, а на меня: ну как же, настоящая олимпийская знаменитость, селебрити, которого по телевизору показывают! Я и прежде подмечал это в людях, но внимание подобного рода мне не нравилось. Автографы давать приходилось часто, но кто знает, сколько из них было всего лишь для галочки или поста в Твиттере?

      — А мо-можно вместе сфо-фо… фо… — разволновался Кукун, шаря по карманам в поисках смартфона.

      — Если ты после этого притихнешь и не будешь нам мешать, — вместо меня ответил старик и насупил на сына брови.

      Тот закивал, как китайский болванчик, и мы сфотографировались. Заняло минут десять, потому что остальным тоже захотелось получить селфи со «звездой», но потом они действительно притихли и не мешали.

      — Телефоны убрали, — предупредил старик. — Никакой съёмки собственно тренировки, ясно?

      — А это чтобы не было «утечки информации», — важно объяснил приятелям Кукун. — Кацуки ведь готовится к Чемпионату мира, да?

      — Да, да, — отмахнулся от него старик, и мы перестали обращать на них внимание: у меня было слишком мало времени, чтобы тратить его ещё и на это!

      — Давай-ка троечку «вперёд-внутрь» для начала, — скомандовал старик, подталкивая меня на лёд. — Посмотрим, добавит ли тебе угловой. Скорее всего, нет, но чтобы уж не думать…

      Я кивнул, зашёл на прыжок, разворот — бах! упал. Девушки завизжали, старик неодобрительно на них обернулся, парни зашикали, Кукун прямо-таки прилип к бортику. Я проехал с полметра на попе по инерции, поднялся, кладя руки на талию, сделал полкруга, чтобы собраться. Если подумать, то это даже неплохо, что есть «зрители»: поможет отточить сосредоточенность; на соревнованиях, когда трибуны переполнены, нельзя отвлекаться на возгласы, крики, вообще на шум и гам, царящий на катке, хотя сосредоточиться при такой какофонии весьма непросто, особенно если ещё и свистят или дуют в ужасные иерихонские трубы — вувузелы!

      Я сделал несколько попыток, все неудачные, и поскольку уже устал, то решил, что тренировку пора заканчивать. Старик был того же мнения.

      — Завтра сразу за двойную возьмёмся, — сказал он. — Ключом дверь откроешь, запрусь, — понизив голос, добавил он, указав глазами на сына и компанию. — Некогда на них отвлекаться. Как только проснёшься и позавтракаешь, сразу же сюда.

      Я кивнул и собрался домой.

      Возле катка меня поджидал… Виктор, нахохленный, как вымокший под дождём кот.

      — Виктор? — удивился я. — А ты что здесь делаешь?

      — Что я здесь делаю? — Он схватил меня за руку и потащил за собой. — Вот что ты делаешь — я бы узнал. Хорошенький же сюрприз!

      — А? — ещё больше удивился я.

      Он приостановился и сунул мне под нос телефон, на экране было селфи, которое сделал Кукун (видимо, он его тут же опубликовал).

      — Кто это? Почему ты с ним обжимаешься? «Сбылась мечта всей моей жизни» — что это ещё за подпись? Какие ты там его мечты исполнил? Почему этот кто-то вообще на катке? Мне, значит, нельзя, а кому попало можно?

      — Виктор, это что… ревность? — ответил я на эту тираду.

      Мужчина вспыхнул.

      — Поверить не могу, — поразился я (что-то много я поражался в последнее время!).

      В это время дверь катка распахнулась, на улицу вывалился Кукун с воплем: «Юри, подожди минуточку!»

      — О, уже и на «ты» и по имени тебя зовёт? — ледяным тоном добавил Никифоров.

      Кукун подбежал к нам, вероятно, хотел что-то мне сказать — может быть, пригласить меня пойти с ними, скажем, в караоке, — но тут увидел Виктора и обалдел, иначе и не скажешь!

      — Виктор Никифоров? — завопил он едва ли не на всю улицу, я беспокойно оглянулся, но поблизости никого не было. — Настоящий? А можно автограф?!

      Виктор обернулся, лучезарно улыбнулся:

      — Нет, — и утащил меня за собой, оставив Кукуна в совершенном недоумении.

      — Это сын владельца катка, — сказал я. — Не тяни меня так, не успеваю за тобой… Что ты бесишься? Из-за какого-то селфи… Сколько я уже их делал с фанатами? Почему на это среагировал?

      — Не знаю, — буркнул он, чуть сбавляя шаг. — Увидел — и крышу снесло напрочь.

      «Нечестно, — подумал я болезненно, — я ведь не даю к ревности поводов, а он всё равно сомневается: и тогда с доктором, и сейчас. Это я должен, а не он…»

      Вечер наш прошёл неловко. Виктор мялся, избегая разговоров и даже взглядов, поскольку ему было стыдно за эту вспышку незаслуженной ревности. А мне опять припомнилось нехорошее, и на душе стало скверно. Как раз когда я думал, что уже обо всём забыл… Спали тоже в разных комнатах, даже не поужинали вместе перед сном, но наутро Виктор пришёл сам — мириться.

      — Я вчера себя отвратительно вёл, — сказал он, садясь на край кровати. — Прости. Сам не знаю, что на меня нашло. Скорее всего, потому, что ты мне запретил, а кому-то ещё… Это не в сексуальном смысле была ревность, понимаешь?

      Конечно, это было не так, но он всеми силами старался найти хоть какое-то оправдание.

      — Это младший сын владельца катка. Он всего лишь хотел со мной сфотографироваться. Отказаться было бы неловко. А что до комментария… ну, он мой фанат — и старик так сказал, в средней школе занимался фигурным катанием, статьи из газет вырезал, постеры на стены приклеивал — обычное подростковое увлечение. А тут увидел… кумира и… Я, между прочим, тоже хотел попросить у тебя автограф, когда увидел впервые, но… — Я покраснел и пожал плечами. — Постеснялся, не решился: не так-то просто подойти и спросить.

      — Ну, на afterparty решительности тебе было не занимать, — чуть улыбнулся Виктор.

      — Не напоминай! — ужаснулся я и полез с головой под одеяло, потом передумал и взглянул на Виктора. — В общем, твоё поведение было неуместно. Ты ведь знаешь… что других для меня просто не существует. В-виктор!

      Мужчина сгрёб меня в охапку, кости едва не затрещали, и долго не отпускал.

      Больше мы к этому разговору не возвращались, но всё-таки встречать к катку меня Виктор каждый день приходил.

      Через несколько дней я справился с четверным риттбергером. Ушибленные, практически синие от синяков ягодицы, разбитые в кровь колени, ободранные ладони, ноющие, на грани срыва мышцы — вот чего мне стоил этот четверной риттбергер, но я с ним справился. Остаток времени ушёл на то, чтобы «вписать» его в программу.

      В новостях между тем сообщили, что и Джей-Джей снялся с соревнований из-за травмы колена. Травма была не слишком серьёзная, но получил он её на финальной тренировке, а до Чемпионата мира осталось всего три дня, так что восстановиться он, разумеется, не успеет, поэтому тренер снял его с соревнований и отправил лечиться, даже в качестве зрителя поехать не разрешил. Джей-Джей не унывал, если верить записанному им для прессы комментарию, и пообещал, что к Кубку чемпионов (а он должен был состояться через пять месяцев, спонсорское мероприятие, куда приглашались, как понятно из названия, спортсмены, занимающие высокие места в рейтингах, и куда я планировал затащить Виктора, если мне удастся выиграть пари) будет как огурчик.

      — Как интересно всё складывается, — обронил Виктор, услышав об этом.

***

      В Нагано нас ждали репортёры и… Отабек. Рука у него всё ещё была на перевязи, да и плечом он почти не двигал.

      — На каком элементе заработал? — поинтересовался Никифоров.

      Алтын смущённо улыбнулся — он, я заметил, теперь улыбался гораздо чаще, да и лицо его было не такое каменное, как прежде, — и возразил:

      — Да это я на мотоцикле в столб влетел. Я, когда нервничаю, всегда сажусь на мотоцикл и еду кататься, а в этот раз не справился с управлением.

      — Опасное хобби, — укорил его Виктор. — Ты же в любой момент можешь что-нибудь сломать.

      — Ничего не могу с собой поделать, — пожал плечами Отабек.

      — Вот и сейчас Чемпионат мира пропустишь.

      — Да моё участие или не участие никакого значения не имеет, — снова пожал плечами Алтын, — все же знают, что это будет рубилово между Плисецким и Кацуки.

      — Что-о? — воскликнули мы с Виктором в голос.

      — Да ладно, разве не так? Сначала Виктора не поделили, потом медаль олимпийскую, теперь это в личное соперничество переросло, а Чемпионат мира — апофеоз противостояния. Интересно будет посмотреть, как вы лбами столкнётесь.

      Я нахмурился:

      — И кто это тебе сказал, что Чемпионат мира будет ареной для наших с Плисецким разборок?

      — Да все так говорят: и пресса, и фигуристы, и Юрочка сам тоже…

      — Ах вот как? — засопел носом я.

      — Юри, не заводись, — предупредил Никифоров.

      — Да что вы, Плисецкого не знаете? — продолжал между тем Отабек. — Он же как кошка: ласкается — и тут же кусает. Накручивает себя, накручивает, а давно пора уже перевернуть страницу… так, кажется, говорится, да? Я ему говорю-говорю, а всё как об стенку горох! Может, хоть теперь успокоится?

      — Ну да, — кисло отозвался я, — успокоится, когда меня «по катку размажет».

      — Ладно, мне пора уже, — заторопился Отабек, кивнув в сторону.

      Мимо как раз проходил Плисецкий в сопровождении тренера и примы, и все остановились, потому что Барановская заметила Виктора и подошла к нему, они расцеловались по-русски — трижды, по-русски же перебросились несколькими словами. Плисецкий — руки в карманах, излюбленная поза — пренебрежительно оттопырил нижнюю губу, когда Отабек что-то ему сказал, и смерил меня таким же пренебрежительным взглядом.

      — Не сбежал на этот раз? — процедил он сквозь зубы.

      — Пф, — только и ответил я, хотя много чего хотелось бы ему сказать! Но я всё же оставил это для более подходящего момента, а уж что шанс представится — я не сомневался.

      Плисецкий побагровел, но Никифоров уже распрощался с примой, и мы разошлись в разные стороны: они — заселяться в отель, мы — смотреть каток.

      — Не бери в голову, — посоветовал Виктор, хотя я ни словом не обмолвился об этой мимолётной пикировке, — такой уж у него характер — невыносимый. Бедняга Фельцман…

      В Нагано я уже выступал, так что с ледовым полем был знаком не понаслышке, мы глянули там-сям и вернулись в отель — отсыпаться перед завтрашними соревнованиями.

***

      Первая половина Чемпионата пролетела быстро. «Эрос» вышел без сучка и без задоринки, я исполнил его с максимальной точностью и со всей сексуальностью, на которую только был способен — в присутствии сотен чужих людей. Вышло не так чувственно, как на тренировках, но всё же гораздо увереннее, чем в прошлый раз, когда я исполнял «Эрос» на публике (как потом подметил Виктор). Я не особо задумывался, каким он у меня выходит, поэтому вышло несколько отстранённо. Но это был уровень олимпийского чемпиона — бесспорно. Баллы я получил весьма высокие и — одинаковые с результатами Плисецкого, беспрецедентный случай, когда совпало всё до последней десятой. Значит, как я и предполагал, решиться всё должно было на произвольной программе.

      Вторая половина Чемпионата выдалась жаркой и бурной: спортсмены представляли новые программы, результаты были непредсказуемы, эмоции просто зашкаливали. А мне нужно было выступать сразу после Плисецкого! Я вспомнил об этом и поморщился.

      Он уже выехал на лёд, уверенный, пафосный, во всеоружии, в костюме, очень напоминавшем костюм Никифорова, в котором тот выступал на юношеском чемпионате, с волосами, закрученными сзади в хвост — да точно сымитировал образ Виктора! Меня это задело, и тем больше, что Никифоров очень внимательно за его выступлением следил, иногда прикусывая среднюю фалангу указательного пальца. Кажется, гораздо внимательнее, чем смотрел на других фигуристов и… на меня? Я вспыхнул, быстро подошёл к нему, беря его лицо в ладони и разворачивая в мою сторону.

      — Смотри только на меня, — резковато приказал я.

      Я невольно сделал то же, что делал сам Виктор, когда я кому-то уделял внимания больше, чем ему. Ревность, да, чистой воды ревность.

      — Юри…

      Времени у нас не осталось: пригласили пройти к воротцам. Никифоров ещё успел поцеловать меня в щёку, а я — напомнить ему о нашем пари.

      У прохода столкнулись с Плисецким. Он тяжело дышал, краска на лице несколько расплылась от пота, но торжества, дьявольского прямо-таки, усталость перекрыть не могла.

      — Можешь и не выступать, — с сардоническим смехом бросил он мне, — кубок совершенно точно я получу.

      Я счёл, что момент подходящий. Я знал, что подобный разговор непременно состоится, и подготовился.

      — Да, ты можешь получить кубок… или что угодно, — сказал я, — но не Виктора.

      Сказал я это по-русски. Я вызубрил эту фразу наизусть, пользуясь Гуглом и осторожно выспрашивая у Виктора значения и произношение, казалось бы, не связанных друг с другом слов (он, как и обещал, учил меня русскому, но продвигалось туго из-за нехватки времени). Я научился произносить её даже без акцента, «совсем по-русски», как сказал Виктор, когда я научился выговаривать буквы «л» и «р» так же чётко и твёрдо, как выговаривал их он, — очень сложные для японца буквы!

      Удар достиг цели. Плисецкий побледнел, едва ли не отшатнулся, и улыбка тут же сползла с его губ. Теперь уже настал мой черёд улыбаться. Я мог бы улыбнуться злорадно, или ехидно, или вызывающе, а улыбнулся… да просто спокойно улыбнулся, может быть, чуточку удовлетворённо улыбнулся и пошёл выступать.

      Нервозности не было. Я катался спокойно и уверенно, зная, что Виктор на меня смотрит, а большее меня и не волновало. Когда я выполнил четверной риттбергер, думаю, только судьи и профессиональные фигуристы поняли в тот же момент, что я сделал. Зрителям, должно быть, показалось, что я выполнил эффектный прыжок, и вряд ли они считали обороты. Потом уже, на повторе, в записи, с дикторскими ремарками — вот тогда им всё станет ясно.

      Виктор, разумеется, сразу же понял, что это было, да и Плисецкий, полагаю, тоже: докатывая произвольную, я краем глаза видел их, стоящих в разных сторонах катка, но отчего-то в одной и той же позе — стояли, ухватившись за бортик одной рукой, как будто хотели лучше разглядеть или вообще выпрыгнуть на лёд, и впившись другой в волосы на виске.

      «Да, да, — вертелась у меня в голове единственная ясная мысль, не затуманенная усталостью, не заглушённая шумом в ушах и аплодисментами, когда я уже раскланивался на все четыре стороны и всеми силами старался не упасть, потому что так вымотался, что и не высказать, — ты можешь выступить лучше, можешь побить какие угодно рекорды, даже свои собственные, но этого достижения тебе никогда не повторить. Потому что Кацуки Юри — первый, кто выполнил четверной риттбергер на официальных соревнованиях!»