Когда всё стихло: и ветер, и волны, — нас вертолётами переправили на материк, сначала в Чумпхон, который меньше пострадал и в котором сохранилась больница, а потом уже в Бангкок. Я прежде никогда не летал вертолётом и при других обстоятельствах, должно быть, нашёл бы это захватывающим или, наоборот, устрашающим, но сейчас, после пережитого стресса, после того ужаса, что владел мной практически восемь часов, я едва мог испытывать какие-то эмоции.

      Руку Виктора я ни на секунду не отпускал ни в спортзале, ни в вертолёте, ни в больнице. Прибывших распределили на группы и отправили по кабинетам к врачам на осмотр. Никифоров настоял, что зайдёт со мной, а уже в кабинете врача — чтобы мной занялись первым.

      Прежде всего, сняли бинты, наложенные волонтёрами, попросили раздеться до трусов, чтобы не пропустить ни одну ссадину, ни одну царапину. Использовали зелёнку, к моему ужасу: это не йод, так сразу не отмоется, придётся ходить раскрашенным бог знает сколько времени! Да и жглось порядком.

      «Раскрасив» меня спереди, доктор попросил повернуться спиной, я развернулся — он вскрикнул. Увидел мои шрамы?

      — Господи, Юри… — воскликнул Виктор, бледнея.

      — Что? — не понял я. Виктору-то что удивляться? Он мою спину сто раз уже видел.

      Оказалось, что во всю спину у меня был синяк — от удара той балкой, лиловый, страшенный, а на фоне шрамов — кажущийся вдвойне, а то и втройне больше, чем был на самом деле. Боли я не чувствовал, очевидно, из-за принятых лекарств, а может, потому, что привык уже чувствовать боль: это всего лишь ушиб, ничего сверхъестественного. В общем, я только поморгал глазами, когда увидел спину через зеркало. Больнее было вытаскивать из спины занозы, которыми меня «наградила» та злополучная деревяшка. Наконец, меня перемазали зелёнкой и сзади, забинтовали заново кисти рук, и занялись Виктором, повторив с ним ту же процедуру, что и со мной. У него было больше синяков, чем ссадин, но на одну из них — на плече — пришлось наложить швы, потому что она была довольно глубокая: зацепило чем-то в воде.

      — Я на мумию похож, правда? — спросил я, когда мы ждали транспорт до Бангкока, и вытянул вперёд руки. — Ох, сунуть бы их в лёд… жжётся!

      — Спина на самом деле не болит? — прервал меня Виктор.

      — Ну, как будто на тренировке шлёпнулся, примерно так же, — подумав, ответил я.

      — В Токио вернёмся, нужно будет проверить…

      В Бангкоке пришлось провести несколько дней, потому что требовалась идентификация личности. Все документы были утеряны. Ни паспортов, ни виз, ни телефонов… Требовалось время, чтобы составить списки туристов и проверить предоставленные данные. Нам с Виктором было легче: всё же медийные люди, нас знали, да и в посольстве нам помогли. Я первым делом позвонил домой, сказать, что мы живы: в новостях уже растиражировали, что среди пострадавших на Самуи была четвёрка фигуристов, и перечислили, кто именно. Представляю, как встревожились родители!

      — Жалко паспорт, — с сожалением сказал Виктор, разглядывая выписанные нам временные удостоверения личности, — только получил…

      — Восстановят, — возразил я. — Надо радоваться, что живы остались. Второй день рождения, да?

      Если подумать, то для Виктора уже третий: он выжил в том крушении поезда.

      Когда формальности были соблюдены, всех нас (на Самуи отдыхали ещё с полсотни японцев) спецрейсом доставили в Токио. Я чувствовал себя неловко: на нас была одежда с чужого плеча, собрали для пострадавших волонтёры. Нет, привередничать не приходилось, да и вещи были в отличном состоянии, на некоторых вообще ярлыки были, значит, купленные специально, а не ношеные. Но сам бы я себе такое ни за что не купил и ни за какие коврижки не надел: мне достался бархатный спортивный костюм баклажанного цвета с очень узкими штанами. Выглядело ещё хуже кружевных трусов, в которые меня как-то обрядил Виктор! Куртка была слишком короткая, приходилось всё время оттягивать её край вниз, чтобы прикрыться (обтянутый штанами пенис выпирал самым бессовестным образом). У Виктора был костюм цвета хаки. Мужчина потихоньку улыбался, поглядывая на мои телодвижения, потом поменялся со мной куртками: его была длинная, ниже бедра, всё отлично скрывала. Я выдохнул с облегчением.

      По прилёте нас первым делом поймали репортёры, которые уже третьи сутки дежурили в аэропорту, дожидаясь прибытия спецрейса. Я порадовался, что поменялся с Виктором куртками! Мы ограничились лишь парой слов, что, мол, никаких серьёзных травм у нас нет, чувствуем себя отлично и настроение тоже отличное. Остальным занялся подоспевший Масаока (агент), а мы благополучно улизнули в зону ожидания, где… нас ждали мои родители. Объятья, слёзы, перепало и Виктору, который этим участием, казалось, был скорее смущён, чем доволен.

      — В каком отеле вы остановились? — спросил я.

      — Ни в каком. Переночуем у вас, — категорично объявила мама, — заодно и взгляну на вашу квартиру. Что это такое, в самом деле: даже не знаю, где живёт мой собственный сын!

      — А… ну… — растерялся я.

      И вправду, родители в гостях у нас ни разу не были: мы с Виктором к ним приезжали, но мне отчего-то в голову не пришло пригласить их к нам. Наверное, всё-таки было немного неловко, несмотря на фактическое «одобрение» ими моего образа жизни. Но сейчас было не до возражений: у меня просто не осталось сил спорить, Виктор вообще в это время вызывал такси.

      — Тесновато у вас, — резюмировала мама.

      Разумеется, после просторного онсена наша квартирка наверняка казалась ей настоящей конурой. Я должен был бы сказать, что нас с Виктором вполне устраивает, тем более что у каждого есть отдельная комната — личное пространство. Сказал Никифоров. Я, едва переступил порог, просто остановился, глубоко выдохнул: мы дома! — и почувствовал себя черепахой, забравшейся в панцирь. Я никогда не был «сильным и смелым», я мог храбриться, но внутренне всегда знал, что без этого места, куда я могу вернуться, без этих людей, к кому я могу вернуться, я ничего не стою, ничего не смогу.

      — Я прилягу, пожалуй, — проронил Виктор.

      — Ты в порядке? — встревожился я, заметив, что он очень бледен.

      — Да просто нужно отдохнуть от перелёта.

      В своей комнате он бухнулся ничком на кровать, прижался лицом к подушке и моментально заснул. Я прикрыл дверь, чтобы не мешать ему, и вернулся к родителям. Отец первым делом заглянул в холодильник и теперь сидел на диване с бутылкой пива, мама была более деятельной: проверила кухню, ванную, осторожно заглянула в каждую из спален, уделила отдельное внимание гостиной… Состояние квартиры её вполне удовлетворило, но она всё же спросила:

      — Тебя это устраивает, Юри?

      Я кивнул, сказал, что район тут спокойный, никогда ничего не случается, что рядом каток, где мы тренируемся, что квартира в этом жилом комплексе недорого нам обходится, что недалеко больница, куда я ходил на обследования, и супермаркет, где мы покупаем продукты; и поскольку время уже было позднее (спецрейс прилетел вечером), то мы все решили лечь спать. Диван в гостиной не раскладывался, так что предложить я мог только один вариант.

      — Располагайтесь в моей комнате, — сказал я, — а я в комнате Виктора переночую.

      Прозвучало, будто я всегда сплю отдельно. Я покраснел и поспешил уйти. Разумеется, мама знала, что это не так.

      Виктор лежал в той же позе, что и прежде. Плечо его чуть подрагивало, наверное, шов причинял беспокойство. Но он уже не спал.

      — Ты как? — спросил я, переодеваясь в пижаму, которую захватил из своей комнаты.

      — Вот сейчас чувствуется, — признался он, чуть подвинувшись, чтобы хватило места и мне, — каждая косточка болит, каждый синяк саднит… А ты?

      — Бывало и лучше… — Я залез на кровать, Никифоров тут же подтянул меня к себе. Я зашептал: — Нет, Виктор, родители в соседней комнате, всё же слышно будет…

      — Они и так уже всё тогда слышали, — заметил Виктор, но подтянул он меня к себе без задних мыслей, просто обнял. — Не волнуйся, я сейчас ни на что не способен. Мне просто нужно тебя почувствовать, понимаешь?

      Я кивнул и вжался в него всем телом, он удовлетворённо выдохнул и заснул через пару минут, ничего больше не сказав. Я провалился в сон следом за ним: мы оба были вымотаны, даже не физически — душевно, нам элементарно нужно было отлежаться.

      Проснулся я поздно: далеко за полдень. Виктор ещё спал. В комнату сквозь неплотно прикрытую дверь натянуло чем-то вкусным, ароматным, невероятно знакомым… котлетами? Я тихонько, чтобы не разбудить Виктора, выбрался из кровати и пошёл проверять: а может, приснилось просто? Мама была на кухне и, действительно, готовила котлеты с рисом. Поскольку я точно знал, что в нашем холодильнике мяса не было, следовало предположить, что она встала пораньше и послала в магазин отца, а может, и сама сходила, и теперь готовила нам всем завтрак. А ещё она успела прибраться в квартире: я, к моему ужасу, увидел возле гэнкана узелки с мусором.

      Ужаснулся я, конечно, вовсе не тому, что она выкинула из холодильника просроченную еду. На дне одного из узелков я заметил пустую пачку от презервативов. Кажется, она завалилась за диван, когда мы…

      Виктор привёз их со съёмок: он снялся в рекламе контрацептивов и просто офигенно выглядел, томно взмахивая ресницами и зубами надрывая упаковку. У меня дух захватило, но я с неудовольствием подумал, что на эту рекламу будет дрочить не один десяток зрителей! В общем, ему вручили «комплимент от фирмы», так это называлось, коробку-ассорти на 10 штук, всякие разные были: и обычные, и весьма специфические (к примеру, рельефные или покрытые афродизиаком). Кое-что мы выкинули, кое-что вскрыли и поразглядывали, парочку даже опробовали.

      И вот теперь пустая коробка от презервативов красовалась на дне узелка с мусором. Ох, что должна была подумать мама! Я густо покраснел.

      — Проснулся? — окликнула меня мама. — Иди умывайся, буди своего русского, будем завтракать. У нас через полтора часа самолёт, нужно поторопиться.

      — Уже обратно улетаете?

      Мама объяснила, что надолго нельзя оставлять гостиницу, но, думаю, она просто сочла, что не стоит нам мешать. Или удовольствовалась «инспекцией»: у её сына всё хорошо, можно успокоиться и вернуться домой. Что-нибудь в этом роде.

      Спорить я не стал, отправился в ванную, потом обратно в комнату Виктора. Растормошить мужчину мне удалось не сразу, он спал крепко.

      — Чем это так вкусно пахнет? — пробормотал он спросонья.

      — Котлетами. Мама перед отъездом решила приготовить нам завтрак, а вернее, уже обед, — объяснил я.

      — Котлеты… — мечтательно протянул Виктор, переворачиваясь на другой бок.

      — Просыпайся, — покачал я его за плечо, — нам ещё в аэропорт ехать.

      — А зачем нам в аэропорт ехать? — всё ещё сонно переспросил Никифоров, переворачиваясь уже лицом ко мне, но глаза до сих пор были узкие, как у крота.

      — Родителей провожать.

      — Так они прямо сейчас уезжают? — встрепенулся он. И почему это он так оживился?

      Когда стали есть, мама поставила на стол бутылку саке и без лишних разговоров налила каждому по чашке.

      — Мам, без этого точно можно обойтись, — попытался возразить я.

      — Саке не помешает. Всем нам, — категорично объявила она.

      — Согласен, — неожиданно поддержал её Виктор и первым опрокинул чашку.

      Впрочем, одной чашкой на каждого дело и ограничилось: остатки мама припрятала в холодильник. Да, наверное, выпить нужно было, чтобы снять стресс. Представляю, как волновались родители, когда ещё ничего не было известно!

      Потом мы поехали провожать родителей, попрощались с ними в аэропорту, пообещали, что приедем к ним в гости, и на такси вернулись домой.

      — Давай на каток заглянем? — спохватился я.

      Виктор кивнул, но, кажется, настроение у него стремительно начало портиться, понятия не имею, почему. Не из-за чашки же саке?

      Старик встретил нас тепло, но это ничуть не помешало ему нас разругать.

      — Тропические острова — это не для фигуристов, — гудел он на весь каток, — мне вон ногу оттяпали, вы ещё легко отделались. Что хорошо для обычных туристов, то для фигуристов не очень. В горы, на лыжные курорты — вот куда надо ездить! Лёд и снег, снег и лёд! Тропики и фигуристы не совместимы, это уж я точно вам говорю.

      С этим утверждением можно было и поспорить, поскольку в горах опасностей ничуть не меньше, одни лавины чего стоят! Но я не стал сердить старика попусту и согласился.

      — Или лета дождались бы и на море съездили. Нет же, им зимой приспичило! — вдогонку гудел нам вслед старик, когда мы уже уходили. — Зима для зимы…

      — До чего сварливый старикашка! — обронил всё же Никифоров.

      — А по-моему, он просто рад, что с нами ничего не случилось, — почти уверенно сказал я, — а сварливость — это чтобы мы не догадались, что он растроган.

      В лифте пришлось выдержать атаку управляющего, который весьма эмоционально выразил радость по поводу нашего благополучного возвращения. Отделаться от него было непросто, он всё порывался напроситься зайти, чтобы рассказать историю, которая произошла на отдыхе с его — ну, кто бы сомневался! — тётушкой.

      — Наконец-то! — выдохнул я, слишком поспешно и не слишком вежливо хлопнув дверью, когда управляющий всё-таки сдался. — Кстати, с тобой всё в порядке, Виктор?

      — Со мной? — переспросил он.

      — Да, ты хмурый какой-то весь день.

      Я обернулся и даже вздрогнул: он неслышно подошёл ко мне сзади.

      — Виктор? — удивился я.

      Мужчина положил ладони мне на плечи и толкнул меня на диван. Я сел — бухнулся! — и с ещё бо́льшим удивлением воззрился на Никифорова. Он встал на колени возле и стал сосредоточенно меня раздевать, рубашку дёрнув так, что едва пуговицы не отлетели, джинсы стаскивая вместе с бельём. Я вопросительно приподнял брови.

      — Больше не могу сдерживаться, — отрывисто сказал он, хватая меня за щиколотки и ставя мои ноги ступнями на диван.

      Я оказался в неловкой, весьма откровенной позе.

      — Ты хочешь, чтобы мы прямо здесь… — смутился я.

      Виктор стянул футболку с себя, вжикнул замком, расстёгивая ширинку.

      — Хотя бы свет давай приглушим, — попросил я, краснея.

      Диван был кожаный, сидеть на нём в такой позе было непросто.

      — Я хочу тебя видеть, — возразил мужчина, небрежно выдавливая на ладонь крем из тюбика и двумя-тремя мазками размазывая его по стволу.

      — Я весь зелёнкой вымазан, — возразил я.

      В самом деле: зелёных пятен на моём теле было с два десятка, не забыть ещё и забинтованные кисти, и лейкопластыри, — то ещё зрелище!

      — Ну и что?

      Я вскрикнул: он довольно напористо вжался пальцами в анус, втирая смазку, — а через пару секунд вскрикнул снова, судорожно вцепившись в спинку дивана руками: и поза неловкая, и сжался невольно, каждый миллиметр входящего в меня члена прочувствовал так остро, будто он меня всухую брал. К лицу прилила кровь, я скрючил пальцы ног, елозя пятками по краю дивана.

      — Виктор… — захныкал я.

      — О да, — выдохнул он, кладя ладони мне на колени и раздвигая их ещё шире (я невольно подался нижней половиной тела вперёд), — как же меня заводит твой голос…

      Если так, то Виктор меня вдоволь наслушался: я и охал, и ахал, и стонал, и кричал — без преувеличений!

      Мужчина двигался ритмично, позволяя лишь паре дюймов ствола ходить туда-сюда, бо́льшая его часть оставалась внутри. Ладони по-прежнему лежали на моих коленях, не давая их сдвинуть или передвинуть, и мне приходилось напрягать всё тело, чтобы удержаться на месте: я так и норовил съехать. Расслабиться в таком положении было физически невозможно, Виктору приходилось силой протискиваться сквозь кольца судорожно сжимающихся мышц. Ну, ему-то это доставляло больше удовольствия, чем мне! Это отлично стимулировало эрекцию, он казался твёрже обычного. Впрочем, это всё игры восприятия.

      Виктор двинулся ещё пару раз и вдруг остановился, одну руку кладя себе за спину — как будто у него поясницу прихватило, вот и придержал, но навряд ли это было причиной, — а другой смахивая с лица пот. Как будто в разговоре возникла неловкая пауза, вот только мы не разговаривали. Лицо у меня полыхало. На самом деле я мог сделать в сложившейся ситуации всего две вещи: или ждать, изнывая, когда Никифоров соизволит продолжить, или сгореть со стыда и продолжить самому. Я был слишком распалён, чтобы ждать.

      Ещё получится ли… Я крепче ухватился за спинку дивана, напряг мышцы спины — отдалось болью в синяке — и попытался нанизаться сам. Вышло не так хорошо, как я планировал, потому что, во-первых, у меня свело судорогой ноги, так что это скорее конвульсии напоминало, а не секс, а во-вторых, двигаться слишком активно было страшновато: вдруг сломаю Виктору… что-нибудь. Меня секунд на тридцать хватило, а казалось, что вечность прошла, прежде чем Никифоров сомкнул руки под моей спиной, возобновляя «активность» с его стороны. Пожалуй, двигался он чуть быстрее, чем до этой странной паузы, но совершенно в другой… технике. Господи, как же трудно подбирать слова для описания таких вещей! Он практически вытаскивал член, оставляя, быть может, лишь пару дюймов, не считая головки, внутри, и снова проталкивал его обратно. И если я уже прочувствовал его рельефность вначале, то теперь миллиметр за миллиметром открывал для себя собственную… глубину.

      Кажется, Виктор не рассчитал: его член выскользнул, задевая ягодицы. Такое бывает иногда… в процессе… случайно… Ничего подобного! Он это специально сделал: не успел я опомниться, мужчина как-то ловко меня подхватил и перевернул, я оказался на коленях, животом к спинке дивана. «Ух ты!» — едва не воскликнул я, создалось впечатление, что мы не просто позу сменили, а выполнили элемент какого-то потрясающего каскада, настолько плавно вышло. Он взял меня уже сзади, чуть придержав за ягодицы. Я вжался лбом в диван, жмурясь. Напряжение в этой позе не столь сильно, можно немного расслабиться.

      Но я не мог не думать о том, что сейчас моя и без того кошмарная спина просто ужасно выглядит с этим страшенным синяком на полпоясницы, а Виктору всё отлично видно, потому что свет мы не выключили, и зрелище это — по моему мнению — интимной близости не на пользу. Это отвлекало, заставляло нервничать — меня. Никифоров, кажется, так не считал, и с эрекцией у него по-прежнему всё было в порядке, даже несмотря на то, что ему приходилось разглядывать в процессе. Он, вероятно, почувствовал мою нервозность и, должно быть, догадался о причинах, поскольку в следующую секунду нагнулся, целуя мои шрамы и ведя по их выпуклым руслам языком. По телу — от пяток до макушки — прокатилась дрожь: прикосновения к шрамам всегда на меня подобным образом действовали; низ живота заныл томно и сладко, вставший член ткнулся в диван, деревенея от наполнившей вены крови. Так откровенно на подобные ласки я прежде не реагировал: обычно это поддразнивало возбуждение, но чтобы вот так встало — это было со мной впервые.

      Наши тела ритмично покачивались, руки Виктора ласкали мои бёдра, иногда соскальзывая под живот, я поглаживал свой член, стараясь подстроиться под общий ритм. Кажется, было уже не так быстро, как вначале, скорее размеренно, чтобы лучше прочувствовать весь процесс. Спинка дивана в тех местах, куда я прижимался невольно головкой, покрылась влажными пятнами — признак того, что я скоро кончу. Первый белёсый подтёк уже красовался на ней. Второго ждать долго не пришлось. Я захныкал, сжимая пальцы сильнее.

      Виктор вдруг опять отстранился — опять?! — развернул меня к себе лицом и впился мне в губы страстным поцелуем, потом толкнул меня навзничь, лёг сверху, задирая мои ноги едва ли себе не на плечи, и взял меня снова, уже в третий раз. То есть технически это был всё тот же первый, поскольку мы ещё не кончили, но по ощущениям — как будто мы это сделали уже трижды. И этот последний заход был такой классный и мощный, что все оставшиеся три минуты я орал, не стесняясь, от удовольствия, забрызгивая себя и Виктора эякулятом.

      «О да, — мелькнула у меня мысль, — это был охрененный каскад! С базовой стоимостью в пять баллов… мы бы заработали все восемь, а то и десять…»

      После мы завозились, устраиваясь, и оказались лицом к лицу, лёжа на боку. Места на диване было маловато, мы прижимались друг к другу тесно-тесно. Виктор обхватил мои плечи руками, я вжался носом ему в кадык, жадно вдыхая запах его разгорячённого тела.

      — Это были самые страшные восемь часов моей жизни… — вдруг тихо сказал он. — Я думал, что потерял тебя.

      Я вздрогнул, крепче обхватил талию мужчины руками. Его голос дрожал. Не сомневаюсь, если бы я поднял голову, то увидел бы, что на его глазах слёзы. Я не стал: тогда бы Виктор увидел, что я тоже плачу.

      — Сидел там один… Сколько секунд в восьми часах, Юри?.. — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Я сидел там эти восемь часов и умирал каждую секунду, стоило мне подумать, что с тобой могло что-то случиться… Боже, никогда больше не хочу пережить то, что я там пережил!

      — Угу… — всхлипнул я, мотая головой в знак согласия.

      Мы довольно долго лежали так, успокаивая друг друга. Кажется, только сейчас, когда всё уже было позади, полностью осознали произошедшее. Мы ведь в самом деле могли потерять друг друга — навсегда!

      — Больше никаких островов с сомнительными погодными условиями, — объявил Виктор немного погодя.

      — Япония-то ведь тоже к ним относится, — возразил я.

      — Ну, мы ведь не на побережье живём. Здесь у нас неплохие шансы прожить ещё пятьдесят-шестьдесят лет без особых проблем. Надеюсь только, никаких глобальных катастроф за это время не случится: не хотелось бы, чтобы пришлёпнуло каким-нибудь паршивым метеоритом, как динозавров.

      — Ты как скажешь… — невольно расхохотался я.

      Виктор тоже посмеялся, пошарил ладонью мне по копчику:

      — У тебя мурашки. Замёрз?

      — Немного, — признался я.

      — Тогда давай вставать, сначала в душ, потом в постель, — скомандовал мужчина, и мы снова завозились на диване, чтобы расплести объятья.

      — Мы диван испачкали, — смущённо сказал я, разглядывая крапчатую спинку дивана.

      — Я всё вытру. Иди в душ.

      Я уже успел вымыться, а Виктор всё ещё, вооружённый салфетками, наводил порядок: заляпали мы диван порядочно. На наше счастье, обивка была кожаная, легко оттиралось.

      Я прошёл к себе, вытерся как следует, убрал размокшие бинты и отклеившиеся лейкопластыри: подсушить кожу будет полезно. Но только я вытащил из шкафа пижаму, чтобы одеться, в комнату вошёл Виктор, тоже из душа и совсем голый, даже без полотенца.

      — Не одевайся, — предупредил он и пижаму конфисковал.

      — Это ещё почему?

      — Потому что мы сейчас продолжим то, что начали в гостиной.

      — Виктор!!!

      Никифоров опрокинул меня на кровать.

      — Нам уже хватит, Виктор, — возразил я, пытаясь спихнуть его с себя, — и так три раза подряд…

      — Три? — удивлённо переспросил он. — Считается за один.

      — Моя пятая точка так не считает, — пробормотал я.

      — К тому же, — со смехом добавил Виктор, — разве ты не хочешь побить свой прошлый «олимпийский» рекорд, а?

      — Боже, опять ты мне про это напомнил… — закатил я глаза.

      В общем, слушать Виктор ничего не стал и взял меня ещё раз, уже в кровати. Скажу честно, я больше терпел, чем получал удовольствие. Этот диванный… каскад с тремя заходами на… оргазм… порядочная нагрузка на мою бедную задницу… а теперь ещё и это… Нет, кончить мне в конце всё-таки удалось — пришлось? — но кончил я с твёрдой уверенностью, что секса мне теперь ещё неделю на дух не надо! Хорошо ещё, что пока никаких соревнований не предвидится!

      Никифоров отвалился от меня с удовлетворённым вздохом, заметил мой насупленный вид и чуть смутился:

      — Прости. Я был слишком эгоистичен.

      — Да ладно, я же знаю, что тебе это было нужно… нам обоим…

      — Правда?

      — Угу.

      — Ох, Юри…

      Он сполз лицом мне на грудь. Я провёл пальцами по его волосам, планируя поцеловать его в макушку, но едва сдержался, чтобы не вскрикнуть. Серебристой полосой прорезала мягкую платиновую волну волос седина. Я не замечал у него этого прежде. Внутри всё как-то сжалось, я со всхлипом обхватил его голову руками, прижимая к себе и раз за разом целуя.

      — Юри, ты что? — испуганно позвал Никифоров.

      — Ничего… я просто тебя люблю… так люблю… — едва ли не провыл я.

      — Вау, — поражённо прошептал он, — ты так откровенен сегодня…

      Исторической справки ради: наш прошлый рекорд мы в эту ночь побили. На мировой рекорд, конечно, не потянет, но пять раз подряд за одну ночь… нехилое достижение для устоявшейся пары.

      Утром я проснулся совершенно разбитым. Да уже и не утро было, а далеко за полдень. Тело немилосердно саднило, представляю, что будут за ощущения, когда придётся сесть! Я охнул и перевернулся на бок.

      — Доброе утро, — сказал Виктор, который на корточках сидел возле кровати. А рядом со мной стоял поднос с кофе и бутербродами.

      — Завтрак в постель?

      — Ну, я просто подумал, что ты ещё нескоро встанешь… вернее, сядешь…

      — Виктор!!!

      — Полностью осознаю мою вину и искренне раскаиваюсь…

      — Ну конечно. Тогда чего ухмыляешься?

      Никифоров чмокнул меня в знак «утреннего приветствия» и привалился сбоку, стянув с подноса бутерброд. Мне пришлось повозиться, чтобы сесть без ущерба для моей несчастной пятой точки.

      — После завтрака тобой займусь, — объявил Виктор.

      — Боюсь даже предположить, что ты под этим подразумеваешь, — едва не подавился кофе я.

      Виктор кивнул на тумбочку, там была выложена целая батарея из кремов, свечей, тампонов и ватных дисков.

      — А ты серьёзно настроен.

      — Это меньшее, что я могу сделать. Выглядит скверно. Как, должно быть, тебе больно!

      — Ты меня разглядывал, пока я спал? Я правильно понял?

      — Провёл тщательнейший осмотр, будь спокоен… Поел? Перевернись на живот.

      — Блин, Виктор… ай!

      — Прости, знаю, что больно.

      Пару часов я пролежал на животе, с приподнятыми ягодицами и воткнутой между них свечой. Она растворялась медленно, но эффект я почувствовал почти сразу же. Виктор между тем аккуратно сворачивал и запихивал в пакетик использованные ватные диски и иногда отхлёбывал уже остывающий кофе из моей чашки.

      — Со стороны это, наверное, весьма странно выглядит, — предположил я.

      — Почему? Обычное дело — завтрак со свечами… хотя обычно это бывает ужин…

      — Виктор!!!

      — Молчу, молчу… Думаю, ты можешь уже встать и сходить в душ. Можешь?

      Я кивнул. После душа Виктор снова разложил меня — на этот раз на диване — попой вверх и добавил «финальных штрихов», то бишь смазал кремом наиболее пострадавшие участки.

      — Минут пять так полежи… Я полотенцем накрою, чтобы не простудился… Хочешь новости пока посмотреть? — Виктор квохтал надо мной, как заботливая мамочка.

      Я с трудом спрятал улыбку: а мне это даже нравится… ещё бы так не болело!

      Виктор включил телевизор, пристроился в углу дивана, перекладывая мои ноги к себе на колени и поглаживая меня по голеням.

      В новостях, конечно, шли репортажи о страшном цунами у берегов Таиланда.

      — Нас показывают, — сообщил Виктор, думая, что я не смотрю.

      Я лежал, положив голову на руки, так что одним глазом в телевизор всё же смотрел. Баклажанные штаны меня в который раз ужаснули.

      — Юрий Плисецкий пару часов назад сделал официальное заявление…

      — О? — удивился Виктор.

      Плисецкий уже вернулся в Россию. Фельцман стоял рядом с ним и покачивал головой, как будто одобряя то, что его воспитанник собирается сделать какое-то там заявление. Я стал смотреть уже двумя глазами. Зная мальчишку, ожидать можно было чего угодно. Но я был поражён до глубины души — мы оба, Виктор не исключение, — потому что Плисецкий с очень серьёзным видом принёс мне публичные извинения за все прошлые неприятности, которые причинил, за все грубости, которые наговорил, за все провокации, и прочее, и прочее, и прочее, поскольку не сделать этого теперь, когда он обязан мне жизнью, было бы полнейшим свинством с его стороны. Говорил он вполне искренне и даже по-японски поклонился в конце, как обычно приносят извинения политики, не выполнившие обязательств. Я раскрыл рот от удивления.

      — Брр, — произнёс Виктор, — как это будет по-японски… «кимочи-варуй»?

      — Почему?

      — Да потому, что это на него не похоже. Каким таким невероятным способом стопроцентное цундере вдруг превратилось в пай-мальчика? И что это за «обязан тебе жизнью»? Почему я об этом ничего не знаю?

      — А, это… — поморщился я и рассказал Виктору, как вытащил Плисецкого из воды.

      Никифоров как-то странно на меня посмотрел, а на мой вопросительный кивок проговорил:

      — Ты потрясающий, Юри. Какой ты у меня хороший…

      — Я плохой, — возразил я, хмурясь. — Я едва не разжал пальцы. Я хотел их разжать!

      — Но не сделал же этого, — возразил Виктор.

      — Всё равно…

      Я поморщился вторично и взглянул на экран. Теперь уже Фельцман взял слово, отвесил мне кучу незаслуженных комплиментов и похвал. Мне и вовсе стало стыдно. Я ничего из этого не заслужил, что бы там ни говорил Виктор.

      Как бы то ни было, конфликт между нами сошёл на нет. При встрече Плисецкий теперь был исключительно вежлив, даже дружелюбен, что, впрочем, не мешало ему отпускать ядовитые шуточки на наш с Виктором счёт и получать за это от Отабека. Может, именно поэтому мальчишка их и отпускал?

      Насколько мне известно, в их отношениях после этого таиландского происшествия произошла «перезагрузка»: они почти не расставались. Фельцман каким-то фантастическим способом уладил переход Отабека из казахской сборной и переезд со всеми вытекающими последствиями в Россию, а ещё вышколил прессу, которая весьма сомнительные отношения называла всего лишь «трогательной дружбой».

      А впрочем, почему бы и не «трогательная»? Трогали они друг друга порядочно!!!