— Для супруги подарок выбираете? — вежливо поинтересовался продавец, заметив моё обручальное кольцо.

      — Э-э… да, — подтвердил я с облегчением.

      Маскировка сработала: в очках и надвинутой на брови шапке меня никто не узнал. А без всего этого я бы ни за что зайти не рискнул. Впервые в жизни я был в магазине женского белья!

      — Вам подсказать?

      — Нет, я уже выбрал. Вот это, пожалуйста, — показал я пальцем на витрину. — Есть моего размера?

      — «Вашего»? — переспросил продавец растерянно.

      — Ох, что это я! — сконфуженно пробормотал я. — Я ведь ещё не сказал, какой размер мне нужен. Сорок восьмой. У моей жены сорок восьмой.

      Продавец понимающе покивал, списав мою оговорку на волнение и смущение: мужчинам всё-таки сложно покупать подобные вещи. Что бы он сказал или подумал, интересно, если бы узнал, что вещи я покупаю для себя?

      Вернее, для Виктора.

      Но обо всём по порядку.

      Мы с Виктором выкроили несколько выходных и Рождество встретили вместе с моими родителями, которые в последнее время сетовали, что мы проводим семейные праздники без них. Думаю, с возрастом развивалась некоторая сентиментальность. Я рассказал об этом Никифорову, и он согласился, что стоит съездить к ним в гости, пока расписание не слишком перегружено.

      Виктор и Тэцутори были заняты катком, который они планировали превратить в школу фигурного катания. Мало сделать ремонт, нужно ещё собрать кучу разных документов, получить аккредитацию и тому подобное. Оба взялись за дело с энтузиазмом: ремонт уже был завершён процентов на восемьдесят. Старик будто вторую молодость обрёл и носился по стройплощадке, забыв про ревматизм, не говоря уже о протезе, за что и поплатился: у него прихватило сердце, и врачи, а больше родственники, настояли на госпитализации и заставили его несколько дней провести в больнице. А было это как раз под Рождество.

      Что до меня, то я всё чаще подумывал о том, чтобы уйти из фигурного катания и присоединиться к Виктору в его тренерской работе. Дело было не в здоровье, хотя приступы у меня по-прежнему иногда случались. Я просто начал думать, что уже сделал всё, что хотел и что мог сделать: медали, кубки, рекорды, титулы — всё это я уже получил. Как фигурист я всецело и полностью состоялся и на сто пятьдесят процентов выложился, а может, и на двести. Чего ещё добиваться, какие ещё цели себе ставить? Кажется, подзадержался я на льду, пора и честь знать, как говорится.

      — Давай Новый год по-русски встретим? — предложил Виктор, когда мы вернулись в Токио. Это было двадцать девятого декабря.

      — По-русски? — переспросил я.

      Кое о каких русских традициях я был осведомлён — стараниями Виктора, — да и по-русски уже говорил ничуть не хуже его самого (в меру моего словарного запаса и артикуляционных возможностей). Новый год, я знал, встречают 31 декабря в полночь, а перед этим ещё и «старый провожают», причём праздничный стол накрывают щедро и самыми невероятными блюдами, которые я просто не представляю, как можно есть (селёдка со свёклой, к примеру, или желе из бульона со странным названием: «холодец»). Виктор решил меня не шокировать сверх меры и сообщил, что на этот Новый год меня ждёт знакомство только с холодцом. По его словам, даже не всякий русский готов к так называемой «селёдке под шубой», что уж говорить о японцах.

      Что такое холодец? О, я сейчас расскажу! Холодец — это когда кости варят очень-очень долго, а потом в получившийся бульон кидают волокна мяса, семена горчицы, приправляют молотым перцем и всё это ставят в холодильник, чтобы застыло. Очень странное блюдо русской кухни, которое к тому же ещё и васаби сверху намазывают, когда едят. Какой-то кулинарный эксперимент, честное слово!

      Виктор варил его сам, меня не подпустил, я только ходил вокруг и принюхивался.

      Салат я уже готовить умел, остальное не готовилось, а покупалось: шампанское, мандарины, куриные крылышки в панировке…

      Ёлку мы ставить не стали из-за ограниченности пространства нашей квартирки, пришлось удовольствоваться несколькими ветвями, которые Виктор поставил в вазу с водой и украсил шариками. По комнатам сразу же распространился еловый дух.

      В общем, к встрече Нового года всё было готово, но мне казалось, что я должен привнести в грядущий праздник что-то особенное, устроить для Виктора какой-нибудь сюрприз: раз уж он опять продинамил день рождения, так пусть ему запомнится Новый год.

      Вот так я и оказался в магазине женского белья. Зная любовь Виктора к кружевам, я подумал, что могу прикупить и надеть для него кружевные трусы. В старые я не влез (я пробовал!): за последние полгода я прибавил в весе, сказывался относительно спокойный, размеренный образ жизни. Ещё одна причина не бросать спорт.

      Праздничная неделя ещё не закончилась, так что в магазинах ассортимент был соответствующий, и я наткнулся на весьма интересный в плане дизайна комплект белья: короткий шёлковый халат красного цвета с меховой оторочкой и к нему трусы, шёлковые же, с кружевными вставками спереди, сзади совсем уж как стринги, одна тесёмочка на ягодицах. Думаю, Виктору бы понравилось, если бы он меня в этом увидел, так что я этот комплект купил, а к нему ещё колпачок Санта-Клауса в обычном магазине. Покупкой я остался доволен, примерил её дома, по размеру подошло (правда, я очень надеялся, что носить мне это недолго придётся: стринги были жутко неудобные, врезались между ягодиц), и припрятал до 31 декабря.

31 декабря, около шести вечера.

      Виктор позвонил, сказал, что едет домой (заезжал в агентство), но на дорогах пробки. Старый год, он говорил, провожают часов в одиннадцать вечера.

      Я немного прибрался, переоделся и стал его ждать, периодически поглядывая в окно, чтобы не пропустить момент и подойти к гэнкану заранее. План был такой: Виктор открывает дверь (он обычно открывал своим ключом), заходит… «С Новым годом, Виктор!» — говорю я и бросаю в него серпантином (тоже прикупил в магазине и положил в кармашек халата, чтобы был под рукой в нужный момент). Вполне вероятно, что следующие часа два мы проведём точно не на кухне, так что в комнатах я всё подготовил: сменил постельное бельё, поставил на видное место нужные флакончики, разложил презервативы, — я ведь не знаю, в какой из комнат мы окажемся, позаботился об обеих. О ванной тоже не стоило забывать: вдруг Виктор захочет принять душ, и всё случится там?

      Как раз когда я нёс смазку в ванную комнату, в замке повернулся ключ. Я всполошился, брякнул флакончик на кухонный стол и помчался к гэнкану, напяливая на голову колпак Санта-Клауса. Чуть не прошляпил момент!

      Виктор вошёл, поставил у гэнкана несколько шуршащих объёмных пакетов — купил что-то к празднику, или это подарки? — наклонился, снимая ботинки.

      — С Новым годом, Виктор! — торжественно сказал я, включая свет.

      Мужчина поднял голову, да так и застыл с ботинком в одной руке. Думаю, впечатление на него мой вид произвёл.

      — Виктор? — настороженно позвал я, видя, что он никак не реагирует. А должен бы!

      Бац! ботинок выпал из его пальцев. А в следующую секунду я оказался навзничь на полу.

      — Боже, Виктор, ты хотя бы пальто сними, — охнул я, ловя его руки, затанцевавшие по моему телу, и отвечая на жадные поцелуи.

      — А, да, прости… — отозвался он, поднимаясь и сомнамбулически вышагивая к вешалке.

      Я воспользовался моментом и улизнул на кухню, чтобы отнести-таки смазку в ванную, но не успел: Виктор меня сцапал, когда я ещё не дошёл до стола.

      — Виктор… — возмутился я, пытаясь вывернуться из его рук.

      Он скользнул глазами по кухне, рукой сдвинул разделочную доску и толкнул меня к столу.

      — Подожди… не здесь же… — вспыхнул я, сопротивляясь.

      Никифоров усмехнулся и потряс флакончиком. Думаю, он решил, что забытая на столе смазка — это намёк на какие-то мои не воплощённые сексуальные фантазии, и вряд ли у меня получится убедить его в обратном. Теперь уж точно нет: он слишком взвинчен, чтобы что-то слушать. Я и опомниться не успел, как оказался животом на столе, а он задирал мой халат.

      — Надо же, какие развратные трусы, — заметил Виктор, подцепляя пальцем стринги и потягивая их в разные стороны, потом отпустил, тесёмка снова впилась в ложбинку.

      Я зажмурился, крепко вцепился пальцами в столешницу:

      — Нравятся?

      — Спрашиваешь! — засмеялся он.

      Я зажмурился ещё крепче: Никифоров снова оттянул стринги, на копчик мне закапали прохладные капли, разгоняя мурашки по всему телу. Его ладони чуть приподняли и раздвинули мои ягодицы, твёрдый купол головки ткнулся между ними.

      — Вхожу, — предупредил мужчина, как будто и без этого я бы не понял!

      Я то ли охнул, то ли ахнул, сжал столешницу так, что пальцы побелели. Виктор ввёл его очень глубоко, без лишних проволочек, и сразу же закачал бёдрами, не давая мне ни привыкнуть, ни прочувствовать его. Тесёмку стрингов он всё ещё придерживал пальцем и иногда подтягивал её вверх. Судя по напряжению его пениса и размеренности фрикций, — я уже научился распознавать такие вещи, — коитус обещал быть продолжительным, но разрывов опасаться не стоило: он неплохо себя контролировал, несмотря на возбуждение. Ну конечно, нам ещё Новый год встречать…

      В дверь стукнули несколько раз. Никифоров непроизвольно вздрогнул, меня окатило горячей волной, но мужчина не остановился.

      — Пришёл кто-то, — выдохнул я, прижимаясь щекой к столешнице и часто задышав.

      — Не обращай внимания, — посоветовал Виктор.

      Сложно было это сделать: стук дико отвлекал от процесса! Кто-то продолжал стучать в дверь, потом вообще затарабанил так, словно этого кого-то с минуты на минуту должен был прищучить какой-нибудь маньяк или где-то случился пожар.

      — А, чёрт побери! — выругался Виктор, останавливаясь и ненадолго уткнувшись лицом мне между лопаток.

      Он высвободился, подтянул штаны, раздражённо вжикнул ширинкой:

      — Пойду гляну… Никуда не уходи.

      — Разрешаю спустить их с лестницы, кто бы это ни был, — пробормотал я с нервным смехом. Как же заныла осиротевшая попа! Невыносимо! Я просунул руку, растирая пульсирующую точку.

      Виктор между тем уже приоткрыл дверь и рявкнул:

      — Да?

      Послышались голоса. Знакомые голоса. Голоса тех, кого точно с лестницы не спустишь. Я моментально всполошился, запахнул халат и пулей промчался в мою комнату, захлопывая дверь и прислоняясь к ней спиной. Сердце выскакивало из груди, лицо полыхало жаром ещё не прошедшего возбуждения. Если бы они ворвались в квартиру, в каком бы виде меня застукали!

      — С Новым годом! — голосами Джакометти и Леруа.

      — Сюрприз! — ни с кем другим не перепутаешь: Плисецкий.

      — Здравствуйте! — голосом Отабека.

      Судя по голосам, они уже вторглись в квартиру. Я отёр лицо ладонями, пригладил волосы. Надо выйти и поздороваться… А-а, чуть не забыл! Переодеться сначала надо! Я метнулся к шкафу, потроша его в поисках подходящих штанов и рубашки.

      Диалог, достойный итальянских комедий:

      Виктор. Как вы вообще тут оказались?

      Леруа. Решили устроить гей-вечеринку в честь Нового года.

      Виктор. Ты ведь не гей.

      Леруа. Нет, но имя хорошо рифмуется.

      — А Кацудон где? — это опять Плисецкий.

      — Мы только что пришли, переодевается у себя… Располагайтесь, я сейчас… — это уже Виктор.

      В принципе, они могли поверить: пакеты всё ещё стояли у гэнкана, не разобранные… Вот же чёрт! Флакончик со смазкой так и остался валяться на кухонном столе! Я постукал себя по лбу ладонью. И как я про него забыл! Ну да ладно, сейчас оденусь и потихоньку его припрячу.

      Дверь открылась, в комнату юркнул Никифоров, лицо его было покрыто красными пятнами, прямо-таки леопардовая расцветка.

      — Катастрофа! — выдохнул он, сползая по двери на пол и обеими руками зажимая ширинку. — Как же они не вовремя!

      — Я их отвлеку, — предложил я, прыгая на одной ноге, чтобы влезть в напрочь застрявшие джинсы, — а ты тем временем… Чёрт, да натягивайтесь уже!..

      Наконец джинсы оказались на нужном месте, настал черёд рубашки-поло.

      — Подожди, — остановил меня Виктор.

      — Что?

      Он вытащил из шкафа полотенце и стал вытирать мои плечи и грудь:

      — Прилипнет рубашка иначе… Развернись.

      А, верно, мы же оба успели вспотеть! Я послушно вертелся, поднимая руки, потом натянул рубашку, тихонько постанывая: кожа была сплошной эрогенной зоной. Да ещё и Виктор подбавил: не дал уйти сразу, прижал к двери жадным французским поцелуем, от которого все волоски на теле дыбом встали. Когда я вырвался, рубашка успела конкретно помяться, а джинсы так набрякли в ширинке, что я боялся, как бы замок не разошёлся. Я отдышался, похлопал себя по щекам и вышел к гостям.

      — А, какой сюрприз, — голосом престарелого робота сказал я. — А что это вы решили к нам приехать?

      Вешалка ломилась от верхней одежды, сумки и обувь грудой валялась у гэнкана. Четверо незваных фигуристов начали расползаться по квартире, каждый в меру своей воспитанности: Отабек топтался возле дивана, Джей-Джей уже разглядывал что-то в шкафу, Кристоф и Плисецкий, нагружённые пакетами, явно планировали вторгнуться на кухню.

      — Да вот, созвонились, подумали, что давно уже вместе не собирались, — пояснил Джакометти. — Но мы со своим, не бойся! — И он встряхнул пакетами, в которых что-то брякнуло (видимо, спиртное). — Нужно в холодильник поставить.

      — Я сам, — торопливо сказал я, но всё равно опоздал: Плисецкий уже заметил флакончик и, поиграв бровями, потянулся к нему рукой.

      — Надеюсь, мы не сильно помешали? — ухмыльнулся он, думаю, сразу же всё поняв. И дурак бы понял.

      Я выхватил смазку у него из-под рук, запихнул флакончик в ящик стола и с треском его задвинул.

      — Кхы-кхы-кхы… — задушенным голосом то ли покашлял, то ли засмеялся Плисецкий, но, заметив мой свирепый взгляд, развивать эту тему не стал. — Надо бутылки охладить… О, а это что? — оживился он, уже заглядывая в холодильник. — Неужели холодец? Серьёзно? Настоящий холодец?!

      — Что такое «холодец»? — беспокойно осведомился Кристоф, волоча пакеты к холодильнику.

      — Виктор приготовил, — недовольно ответил я, — традиционное русское новогоднее блюдо.

      Недоволен я был, потому что Виктор его для меня приготовил, я его должен был дегустировать, а эта орава голодных мужиков его в одну секунду сметёт, я ничего и распробовать не успею! Джей-Джей, который тоже подрулил к кухне, только подтверждал мои опасения.

      — А что, ничего больше нет? — ещё беспокойнее Джакометти уточнил он. — Я как волк голодный! В самолёте такое дерьмо подавали, что я есть не стал.

      — Мы гостей не ждали, — раздался голос Виктора.

      Мы все обернулись. Никифоров и не пытался скрыть своего недовольства, но полуулыбкой как бы намекал, что стерпит, если они не будут зарываться.

      — Да, мы без предупреждения, — засмеялся Джей-Джей, — но это ведь ничего?

      — Ну… есть же поговорка, — с милой улыбкой отозвался Виктор, — «незваный гость — хуже татарина». А хуже незваного гостя-татарина могут быть только незваный казах, русский, швейцарец и француз.

      — Канадец, — машинально поправил Леруа.

      — Но по законам гостеприимства, да ещё накануне Нового года, выпроводить мы вас не можем, — не без сожаления заключил Никифоров. — Показывайте, что принесли.

      Они, как выяснилось, привезли с собой не только вино, но и кое-какие закуски, так что вместе с холодцом — какая жалость! — и куриными крылышками нам всем должно было хватить. Виктор быстренько всех построил и заставил работать: Джей-Джей с Кристофом сдвинули диван и переставили журнальный столик на середину гостиной (стульев у нас лишних не было, так что сидеть будем на полу, совсем по-японски); Отабеку Виктор поручил помочь мне сделать салат, Плисецкого отрядил мыть фрукты, сам занялся куриными крылышками, которые ещё нужно было извлечь из вакуумной упаковки и запечь.

      — Ты, Кацудон, вес набрал что-то, — между делом заметил Плисецкий, язва в котором никогда не дремала. — Прибавления в семействе ждёте?

      — Как будут «две полоски», тебе персонально сообщу, — сердито отозвался я. Прозвище, которым он меня наградил, мне нисколько не нравилось: меня так дразнили в детском саду, когда я ещё был… пухленьким, «спасибо» маминым котлетам!

      — Мы над этим работаем, — нисколько не смутился Виктор, — очень усердно, правда, Юри?

      — О да, — ещё сердитей ответил я и двинул ему локтем в бок, чтобы он замолчал, — усерднее нас никто не работает. Вызов мне по старой памяти бросить не хочешь, а, Пли-Пли?

      Покраснел не Плисецкий, а Отабек, думаю, из-за того, что я произнёс «постельное прозвище» его любовника. Сам Плисецкий ответил тирадой на русском, за что получил подзатыльник от Виктора. Моего словарного запаса хватило, впрочем, чтобы понять общую суть.

      — Спасибо, я там регулярно бываю, — невозмутимо поблагодарил я.

      Джакометти и Леруа покатились со смеху, когда Отабек им перевёл.

      Готовили еду, накрывали на стол… Кажется, мы с Виктором немного отвлеклись, во всяком случае, хмуриться он перестал, а моя попа перестала тосковать по его члену. С неизбежным приходится мириться.

      Кристоф с Леруа решили, что уже помогли достаточно, и прилипли к телевизору.

      — Давай, включай, может, там концерт есть праздничный какой-нибудь, — подталкивал Джакометти захватившего пульт Леруа, — или шоу.

      — Всё равно по-японски ничего не понимаем, — возразил Джей-Джей, нажимая одну кнопку за другой.

      — Последнюю только не… — начал я, но Леруа уже ткнул на злополучную «неспортивную» кнопку.

      Порно, я полагаю, на канале крутили круглосуточно. Они оба уставились на экран. Отабек, который до этого подошёл взглянуть, едва не подавился водой и закашлялся (ему, как и Виктору, нравилось пить воду из-под крана; необычная японская традиция «стакана воды» в любом ресторане многих ставила в тупик, на самом деле это было демонстрацией, что вода качественная и что её можно пить сырой, не боясь получить проблемы с желудком).

      — Ш-ш-что это ещё такое? — выкашлял он из себя.

      — Спортивный канал, — невозмутимо ответил Виктор, а я засмеялся, припомнив, как мы с Никифоровым попались на уловку управляющего.

      — Как можно такое смотреть! — отворачиваясь и краснея, сказал Алтын. По природе он был скромен.

      — Мы не смотрим, — возразил я, — он уже был… включён в пакет услуг, когда мы въехали. У управляющего тут… вкусы довольно специфические.

      — Это уж точно, — подтвердил Никифоров. — Переключи уже.

      Но Джей-Джей и Кристоф настолько увлеклись, что пришлось отобрать у них пульт.

      Провожать Старый год мы сели часов в одиннадцать. Виктор откупорил привезённую гостями бутылку вина.

      — Детишкам нужно было лимонад купить, — сверкнув зубами в улыбке, заметил он.

      Плисецкий побагровел. Они с Отабеком уже давно были совершеннолетние, но Никифоров частенько их дразнил «малышнёй», отыгрываясь за те мелкие пакости, что Плисецкий нам подкидывал время от времени. Апофеозом было: «Два взрослых и один детский» в Макдональдсе. Мне тогда показалось, что Плисецкий Виктору поднос на голову наденет, не меньше! Отабек подобные замечания воспринимал спокойно, он всегда был не по годам рассудителен, а вот Плисецкий всё ещё находился в переходном «кидалтовском» состоянии (и вряд ли отпустит: он по жизни такой!). Он обычно начинал орать, ругаться, иногда даже паспорт демонстрировать, — в общем, ничуть не повзрослел за эти годы.

      В итоге, конечно, Виктор вина налил всем, и мы сидели, ели, пили, разговаривали и ждали, когда наступит полночь, то бишь Новый год.

      — Джей-Джей, когда ты уже женишься? Который год в женихах… А то и впрямь решат, что ты не просто «рифмуешься», — подколол его Джакометти.

      Леруа поморщился. Я предупредительно взглянул на Кристофа. Нелегко, наверное, Джей-Джею, единственному натуралу, в такой компании… Не уверен насчёт Джакометти, открыто он никогда о своей ориентации не упоминал, но все «симптомы» были налицо. Если не позёр, то точно гей!.. С чего бы натуралу быть таким пафосным и ресницы наращивать? Но, впрочем, это всё мои спекуляции, свечку над ним никто не держал.

      Но Леруа, действительно, всё ещё «ходил в женихах», как верно подметил Кристоф. И кажется, дела не слишком хорошо обстояли, если он полетел чёрт знает куда в сомнительной компании встречать Новый год, вместо того чтобы провести его с невестой.

      — Мы всё ещё проверяем наши чувства, — уклончиво ответил Леруа, — со столь важными решениями не стоит торопиться.

      — Десять с лишним лет проверяете? — усомнился Джакометти.

      — Эти, вон, сразу в койку прыгнули, — мрачно сказал Плисецкий, кивнув на нас с Виктором, — и ничего, до сих пор не разбежались.

      «Размечтался…» — невольно подумал я. Ничего-то он про нас не знает!

      — Хм, — пространно отозвался Виктор, — мы-то, по крайней мере, в постели вместе оказались не из-за проигранного пари. Ты груб, Юрочка.

      — Ты им что, рассказал?! — рявкнул Плисецкий на Отабека. Тот смутился и отвёл взгляд.

      — Ещё подеритесь… — фыркнул Леруа, которого подначки ничуть не смущали. — Ну и что? Как будто так важна эта печать в паспорте. Что, — кивнул он на нас, — вы счастливее стали, чем раньше?

      — Да, по сути, мало что изменилось, — переглянувшись со мной, ответил Никифоров. — Это всё вопрос восприятия. Вот когда съезжаешься, то да-а, — протянул он, поиграв бровями, — тут надо быть готовым к последствиям!

      — Это точно, — подтвердил Леруа (они с невестой жили вместе).

      — К каким ещё последствиям? — отчего-то очень заинтересовался и даже встревожился Плисецкий.

      — А с чего бы такой интерес? — прищурился Виктор.

      — Давай им скажем? — предложил Алтын. — Всё равно скоро и так узнают.

      Плисецкий неохотно вытащил из-под свитера цепочку, на ней болталось узкое колечко. Отабек продемонстрировал нам точно такое же.

      — Мы собираемся пожениться, — объявил казах.

      — Интересно, каким это образом? — вполне обоснованно удивился Виктор. В их стране гомосексуальные браки были запрещены.

      — Переедем в Канаду и поженимся, — буркнул Плисецкий.

      — А с фигурным катанием что? Фельцман уже знает?

      Судя по выражению их лиц, Фельцман знал и, вероятно, уже крепко высказался по этому поводу.

      — Это вопрос решённый, — твёрдо сказал Отабек. — Со спортивной принадлежностью потом разберёмся.

      — Хм… — протянул Никифоров.

      — Ну, так что за последствия, а? — прицепился к нему Плисецкий.

      — Семейная жизнь… нет, даже совместная жизнь… это не просто потрахушки на одной и той же кровати, — глубокомысленно заметил Виктор, — есть куча нюансов.

      — Это уж точно, — со значением подтвердил я.

      — Например? — насторожился Плисецкий.

      — Например, кто-то бесцеремонно вторгается в твоё личное пространство, даже не спрашивая на то разрешения, — глядя на Никифорова, ответил я, — вещи переставляет, захламляет полки в шкафу невесть чем и съедает твой пудинг, который ты специально оставил, чтобы съесть попозже.

      — Да когда такое было? — возмутился Виктор, покраснев.

      — Забыл уже, как ты сюда «въехал»?

      — Хм… кхе… — отозвался он, поскольку, разумеется, помнил.

      — А ещё еду нужно готовить, вещи стирать и гладить…

      Виктор при этих словах страдальчески закатил глаза.

      — И мусор выносить, даже если ты с ног валишься после тренировки, — внёс свою лепту Леруа.

      — Узнаёшь кучу подробностей, о которых даже не подозревал и никогда не узнал бы, если бы не стали жить вместе, — прибавил Никифоров, и я согласно покивал.

      — Всё равно поженимся, — упрямо возразил Отабек.

      — Кампай за это, — пожал плечами Виктор.

      А я подумал, что проблем у них будет гораздо больше, чем у нас, зная характер Плисецкого. Как вообще Алтын с ним управляется?

      Разговор постепенно переключился на наши планы на будущее, Никифоров рассказал, как продвигается со школой. Леруа эту идею одобрил: сам он тоже собирался стать тренером после завершения спортивной карьеры.

      — А ты, Кацудон? — спросил Плисецкий.

      — Если ты меня ещё раз так назовёшь, — с улыбкой пообещал я, — то я приведу в действие одну очень интересную русскую традицию.

      — Какую? Какую? — заинтересовались Джей-Джей и Кристоф.

      — Отдохнёт у меня лицом в салате.

      Отабек хорошенько двинул Плисецкого под бок локтем.

      — Если же говорить о моих планах на будущее, то я присоединюсь к Виктору… в ближайшее время, — всё же ответил я. — Если учеников будет много, одному ему не справиться.

      — Семейный прямо-таки бизнес, — процедил Плисецкий.

      — Отличное решение, чтобы поменьше расставаться, — сказал Никифоров, чуть улыбнувшись (думаю, он был недоволен, что узнавал об этом только сейчас). — С возрастом начинаешь иначе воспринимать время, особенно проведённое вместе или в разлуке время. Детишкам не понять… О, начался финальный отсчёт! Пять минут до Нового года! Шампанское, шампанское…

      Он поднялся, принёс из холодильника бутылку и стал её откупоривать. Я составил все бокалы рядышком, чтобы ему легче было наливать, и почистил несколько мандаринов.

      — Не забудьте желание загадать, когда будете пить, — напомнил Виктор. Ещё одна русская традиция.

      — С Новым годом!!! — хором сказали мы, чокаясь. Бокалы зазвенели, шампанское плеснуло на столик, по телевизору грянул праздничный фейерверк.

      Холодца мне достался маленький кусочек: пришлось разделить между всеми поровну, не так уж и много вышло. Насчет того, понравилось мне или нет, я остался в сомнениях: не распробовал.

      «Праздновали» почти до двух ночи, потом Виктор сказал, что пора закругляться: традиции соблюдены, получился настоящий русский Новый год. Теперь нужно было где-то их всех разместить на ночь. Плисецкому и Отабеку Никифоров предложил свою комнату, но с оговоркой:

      — Простыни только не запачкайте.

      Они разом вспыхнули, Алтын воскликнул:

      — Да мы бы никогда…

      — В общем, я предупредил.

      Джей-Джея и Кристофа пришлось оставить в гостиной. Я расстелил на полу одеяло, а на диване — простыню. Пусть сами решают, кто где будет спать.

      — Спокойной всем ночи! — сказал Виктор.

      Я пошёл в мою комнату, он чуть задержался, составляя пустые приборы на кухонный стол (завтра нужно будет встать пораньше и вымыть посуду). Честное слово, никогда так не уставал, даже на тренировках! Гости, особенно незваные, — это так утомительно!

      Прежде чем начать переодеваться, я завёл будильник на полпятого: мы с Виктором договаривались, что первый рассвет года пойдём встречать на улицу, как и полагается по японским традициям. До пяти я успею прибраться на кухне и принять душ, потом разбужу Виктора, и часов в шесть пойдём на улицу — искать подходящее место для любования восходящим солнцем, где-нибудь повыше, чтобы высотки не заслоняли обзор. Нужно было заранее провести разведку местности, вот незадача!

      Занятый этими мыслями, я разделся до трусов, протянул руку за пижамой, тут же спохватился: на мне всё ещё стринги, не ложиться же в них! Они жутко натирали. Я снял и их. В это время в комнату зашёл Виктор.

      — А ты, я гляжу, уже готов, — с искоркой в глазах заметил он.

      — К чему? — удивился я, вытаскивая пижаму и отправляя стринги в ящик для «вещей на потом». «Вещи на потом» — это всё то, что уже не носишь, но жалко выкинуть, так что просто откладываешь до лучших времён: сброшу вес и снова буду носить, у меня куча одежды так кочевала из ящика в ящик. В случае стрингов — просто на память, носить я их ни за что не буду!

      Никифоров отобрал у меня пижаму и завалил на кровать:

      — Продолжим то, на чём нас прервали, разумеется.

      — Нет, ни за что! — сопротивляясь, пробормотал я. — Нас услышат, такой стыд… ни за что! Ви…

      Мужчина зажал мне рот ладонью и грубовато толкнулся в меня членом, кровать под нами закачалась. Ну и что это сейчас происходит — быть практически изнасилованным собственным мужем?

      — Сдурел совсем, — промычал я из-под его ладони.

      Вырваться не представлялось возможным. Он мощными толчками вдавливал меня в кровать, член был фантастически твёрдым и горячим. Если бы меня не задело, что он проигнорировал мои возражения… да, очень страстно, давненько так не было… Но я же сказал: «Нет!» В отместку я попытался укусить его за ладонь, но не получилось: слишком плотно прижата ко рту, челюстью не двинешь…

      Минут через десять Виктор приподнял ладонь, чтобы дать мне нормально вздохнуть, и в этот же момент вышел из меня. Я хватал воздух ртом, лицо было как свёкла. Никифоров тоже часто дышал.

      — Ты спятил, придурок озабоченный? — прошипел я, отдышавшись. — Всё же слышно, тут стены как бумага!

      — Да и пофиг, мы у себя дома.

      — «Пофиг»? Это было… изнасилование.

      — А? Мы женаты, о чём ты!

      — Я же сказал: «Нет». А ты…

      — Да ладно! Мы ещё даже не кончили, потом претензии предъявлять будешь.

      — Что?! М-м-м…

      Он зажал мне рот рукой и взял меня снова.

      — Разве тебя не возбуждает мысль, что нас могут слышать? Чёрт, у меня от этой мысли… Чувствуешь, какой он сейчас у меня? Чувствуешь это? — зашептал он, горячо дыша мне в ухо.

      Я, пожалуй, даже чересчур хорошо чувствовал. Его член ритмично бился внутри, я елозил ногами по кровати, не зная, как их лучше поставить. Это ноющее чувство в животе… Между ягодиц горело. Слишком мало смазки… порвать не порвёт, но… без травм не обойдётся. Опять мне грозит «свидание со свечами»! Я обхватил его ляжками, пытаясь заставить или сбавить темп, или остановиться. Он не сделал ни того ни другого, пожалуй, задвигался ещё быстрее, продолжая дышать и нашёптывать мне в ухо какие-то глупости. Если его возбуждает мысль о том, что нас могут слышать другие…

      — Извращенец!

      Виктор как раз приподнял ладонь, чтобы дать мне вздохнуть, так что сказал я это вслух. Рявкнул. Никифоров округлил глаза. Я тоже: уж это точно услышали! Кто же знал, что он в этот самый момент уберёт руку с моего рта?! Какой кошмар! Завтра я им в глаза точно смотреть не смогу…

      — Извращенец, потому что до одури хочу тебя? — шёпотом спросил Никифоров, сделав несколько очень резких глубоких пассов.

      Я едва не закричал, сам себе зажал рот обеими руками. Виктор беззвучно засмеялся и продолжил брать меня так, как будто поставил себе целью заставить меня издать хоть какие-нибудь звуки. Безмолвствовать в полной мере я не мог, даже несмотря на зажатый рот. Но меня точно не возбуждали мысли о том, что в соседних комнатах слышно, как я тут мычу, и безошибочно можно определить, по какой причине я мычу. Да и Виктор слишком громко дышал. Когда кончал, так вообще застонал, не сдерживаясь.

      — Как же классно это было… — выдохнул он, воткнув подбородок в подушку чуть выше моего плеча, — правда?

      — Тебе уж точно, — буркнул я, дёрнув коленом, чтобы спихнуть его с себя.

      — Я и о тебе позабочусь, не волнуйся, — со смехом пообещал он.

      — Что? В-вик…

      Мужчина скользнул по мне вниз, пока не оказался головой между моих ног. Одной рукой он придерживал меня за ляжку, другой добрался до груди, растирая капли пота вокруг сосков. Я снова зажал себе рот ладонями, яростно дыша через нос. Отпустил он меня за секунду до того, как я кончил, любуясь разлетающимися вокруг перламутровыми брызгами и неторопливо слизывая их одну за другой кончиком языка с моего живота. Я вздрагивал всем телом от каждого прикосновения, руки убрать рискнул далеко не сразу: бо́льшая часть спермы не разбрызгалась, а ползла по стволу, как лава из жерла вулкана, и Виктор основательно потрудился там, практически взасос высасывая из головки набегавшие капли. Только после этого он улёгся рядом, бережно и ласково трогая меня то за плечи, то за бёдра, и пришёптывая:

      — Юри… Юри…

      Кажется, возбуждение в нём не улеглось, даже несмотря на оргазм, ему требовалось больше физического контакта, чем он уже получил, и теперь он сублимировал это просто прикосновениями. Мне всего этого с лихвой хватило, и я был бы ему весьма признателен, если бы он уже оставил меня в покое, перестал трогать… и там тоже… и дал уже заснуть. Сказать я ему об этом, разумеется, не мог: я всё ещё был раздражён тем, что он взял меня практически силой, но затевать выяснение отношений сейчас было не лучшей идеей. Скажи я это, его «извинения» могли бы перерасти в нечто большее, а пострадала бы, конечно же, моя пятая точка. Не сегодня, это уж точно!

      Через пару минут Виктор успокоился, затих, привалившись головой к моему плечу, — заснул. Я выдохнул и осторожно пропустил руку под себя, прижимая ребро ладони к ноющей ложбинке.

      Столько лет вместе, а кажется, что до сих пор ничего толком о нём не знаю!

      Дзинь! будильник сработал точно в установленное время. Я разлепил глаза, потёр переносицу кулаком. Виктор заворочался, перетягивая одеяло на себя, забормотал что-то, потом вполне ясно спросил:

      — Который час?

      — Полпятого.

      — Сколько-сколько? Чего ты в такую рань… — зевая, спросил он и сделал попытку подтянуть меня к себе, прихватив рукой за бедро.

      — Пойду посуду вымою, — ответил я, пощипав его за кисть, чтобы отпустил.

      — А мне что с этим прикажешь делать? — кажется, возмутился он, притягивая меня ещё ближе.

      — С чем?

      — С утренним стояком.

      — … — не нашёлся сразу я.

      — Не оставишь же ты любимого мужа один на один с настоящей проблемой?

      — Со своей стоящей проблемой разбирайся сам… Виктор!.. Прекрати…

      Никифоров плотно прижался ко мне сзади, осторожно водя головкой члена по моим ягодицам и иногда несильно растирая её о мой анус. Я задышал, поражаясь, насколько быстро это меня возбудило, но всё-таки возразил:

      — Нет! Мы всех перебудим: в утренней тишине… ах!!!

      Его пенис скользнул внутрь. Я выгнулся, вскрикнул, залился краской. Виктор осторожно просунул пальцы мне в рот, лаская губы и язык круговыми движениями. Я сомкнул челюсти, невольно их посасывая, задышал ещё чаще, отзываясь всем телом на медленные фрикции. Скорее было больно, чем что-то ещё — после вчерашнего-то! — но нежность, с которой Виктор двигался и ласкал меня, это компенсировала. Измучить он меня не успел: кончил довольно быстро и так же быстро довёл до оргазма меня. Я раскинулся на кровати, хрипло дыша, мужчина обцеловал тем временем весь мой бок, оставил несколько следов на ляжке…

      — Какой ты озабоченный, а… — выдохнул я, проводя рукой по влажному лбу. — Неужели тебя действительно так заводит присутствие чужих людей… где-то поблизости?

      Виктор тихо засмеялся, но предпочёл не отвечать.

      Я взглянул на часы: уже пять, а я всё ещё встать не могу… Так мы и рассвет пропустим! Я собрал волю в кулак, отцепил с себя Виктора и вылез из кровати, тут же охнул и схватился за поясницу. Следов крови, насколько я мог заметить, на постели не было, значит, не слишком пострадал.

      — Тебе обязательно идти мыть посуду прямо сейчас? — уточнил Никифоров, переворачиваясь на спину и закладывая руку под голову с видом полностью удовлетворённого — во всех смыслах! — человека.

      — Ещё бы. Ты тоже давай вставай… весь вставай, — уточнил я на всякий случай, — не только там… Не забыл же, что мы запланировали на утро?

      Он заулыбался и кивнул.

      Я оделся, с трепетом чувствуя, как заныло сзади при каждом движении, потёр попу.

      — А может, передумаешь и вернёшься в постель? — позвал Виктор. — Я вовсю посылаю сигнал SOS.

      Я обернулся, зацепился взглядом за торчащий из-под одеяла член, который он неторопливо стимулировал ладонью в ритме, похожем, действительно, на азбуку Морзе, покраснел и буркнул:

      — Извращенец!

      Впрочем, наверное, стоило даже радоваться, что Виктор до сих пор хотел меня так же страстно, как и в начале наших отношений: за годы совместной жизни пары обычно друг к другу притираются настолько, что и секс становится рутинной обязанностью; именно из-за этого обычно случаются ссоры, походы налево и даже разводы: в попытках оживить отношения переходят грань дозволенного и всё такое прочее.

      Я вышел из комнаты с твёрдым намерением перемыть всю посуду, а потом принять душ, но прежде горло бы промочить: так изнурён событиями вчерашнего вечера, не говоря уже о ночи и, разумеется, об утре! Но в кухне я натолкнулся на Отабека, который сосредоточенно мыл посуду. Я вспыхнул: сколько он уже бодрствует? Если судить по количеству вымытых тарелок, то он нас слышал от начала до конца! Боже, и изо всех людей именно Отабек! Перед ним было особенно стыдно, зная его скромность.

      — Что ты делаешь? — спросил я, приняв удивлённый вид, чтобы скрыть собственное смущение.

      Он взглянул на меня, густо покраснел — да наверняка всё слышал! — и ответил:

      — Решил вымыть посуду. В качестве компенсации за неудобство. Нагрянули без предупреждения… Я говорил, чтобы позвонили сначала, но они разве послушают?

      — Да ладно, ничего, — поднял я руки, — вышло даже неплохо, верно?

      — Ну… да… — Он помялся-помялся, потом решительно повернулся ко мне: — Я должен кое-что сказать. Долго размышлял, стоит ли, но всё-таки скажу.

      Я невольно напрягся: о чём это?

      — В комнате были вещи разбросаны, так что я их собрал и сложил в шкаф, — с неловкой улыбкой сказал Алтын. — И случайно выпало из вещей кое-что… даже не знаю, как и сказать…

      — Что? — невольно заинтересовался я. Что бы это могло быть — привести Отабека в замешательство, этого обычно невозмутимого Отабека в замешательство?

      — Виктор тебе изменяет, — понижая голос, ответил Отабек. — С женщиной.

      — Что-о?! — опешил я.

      Он, оглянувшись по сторонам, как будто хотел убедиться, что за нами никто не следит, вытащил из кармана… мои кружевные трусы и с видом государственного обвинителя, который отыскал неопровержимое доказательство в запутанном деле, продемонстрировал мне. Я залился краской, выхватил трусы и поспешно скомкал их в руках. Ну и ну! И что мне с этим делать? Я ни за что не скажу, что это мои! Решит, что я извращенец, трансвестит…

      — Ты, наверное, не знаешь, — нервно сказал я, — что Виктор бисексуал? Так что я иногда… позволяю ему… чтобы укрепить наш брак.

      — Но ведь это неправильно! — воскликнул он. — Нельзя так!

      Я растерялся. Думал, что на этом разговор и закончится: обычно он не обсуждал — и не осуждал — нюансы чужой интимной жизни.

      — Пара — это двое, — почему-то начал горячиться казах, — третий в отношениях — это третий лишний, и без вариантов!

      — Видишь ли… — начал я.

      — О чём спорим? — кстати или некстати из спальни вышел Виктор.

      Отабек сердито на него воззрился:

      — Я говорю, что изменять партнёру — это настоящее свинство, какими бы оправданиями ты ни прикрывался!

      — Совершенно с тобой согласен, — кивнул Никифоров и, заметив, что казах при этих словах совершенно растерялся, удивился: — Что?

      — Он твои трусы нашёл, — объяснил я, сунув скомканные кружева Виктору в ладонь. — И мне пришлось рассказать ему о твоих женщинах.

      — Мои трусы? О моих женщинах? — ещё больше удивился Виктор.

      Я послал ему многозначительный взгляд. Он понял и расхохотался.

      — Ах, вон оно что… — сказал он, поджимая губы, но они подёргивались смехом, никак не мог перестать смеяться. — Ладно, Юри, давай скажем ему правду. Нехорошо вводить детишек в заблуждение.

      — Виктор! — запаниковал я, но Никифоров превзошёл все мои ожидания.

      — Видишь ли, Отабек, — с самым серьёзным видом начал объяснять мужчина, — я не изменяю Юри ни с мужчинами, ни с женщинами. Я изменяю ему с этими кружевными трусами. Кто-то предпочитает носки, я — кружева. Ты понимаешь, о чём я?

      Казах сначала смотрел на него с недоумением, потом сообразил, о чём речь, и так покраснел, что от него спички можно было зажигать. Я хлопнул себя по лбу: это было ничуть не лучше, если бы он узнал, что трусы мои. Если, конечно, Виктор не сказал правду.

      — Видишь, как мы и говорили: в семейной жизни куча нюансов, — приподнял плечи Никифоров, как бы возвещая, что тема исчерпана. — Спасибо за посуду. Иди спать, ещё ни свет ни заря. Завтрак будет не раньше десяти.

      Когда Отабек ушёл, Виктор с интересом взглянул на меня. Я покраснел:

      — Прости. Не смог ему сказать, что надевал их. Пришлось тебе врать…

      — А кто сказал, что я соврал? — выгнул бровь Никифоров, растягивая трусы на пальцах.

      — Фу! — протянул я, и он опять засмеялся. — Спрячь их уже. Я думал, ты их выкинул.

      — Да ни за что, это же семейная реликвия, — возразил он, засунув трусы в задний карман штанов.

      Душ мы принимать не стали, умылись только и зубы почистили, и потихоньку прокрались мимо дрыхнувших гостей к гэнкану (Джей-Джей занял диван, Кристоф спал на полу).

      — Может, записку надо было оставить? — спохватился я.

      — Вернёмся до того, как они проснутся, — возразил Никифоров, запирая дверь. — Они выпили больше нас, отсыпаться будут долго.

      — Куда пойдём?

      Виктор заговорщицки улыбнулся и потянул меня к пожарной лестнице:

      — На крышу. Я подумал: зачем далеко ходить?

      — Заперто же?

      Он продемонстрировал мне связку ключей:

      — Стащил у управляющего.

      — Виктор, это же незаконно! — ужаснулся я.

      — Потом верну и извинюсь, — беспечно отмахнулся Никифоров. — Как будто такие пустяки остановили бы меня на пути выполнения желания моей любимой жёнушки… Ай! — вскрикнул он тут же, потому что я хорошенько двинул ему в бок локтем.

      — Поговори у меня ещё, и мы оба сядем на диету, только я на обычную, а ты сам знаешь на какую, — проворчал я, обиженный, что он опять назвал меня «жёнушкой». Мне не нравилось, как это звучало. Знаю, что он говорил именно то, что и подразумевал, но на слух выходило весьма иронично, а мне это не нравилось.

      — Молчу, — поспешно пообещал он, вероятно, испугавшись, что останется без секса (а именно это я и имел в виду!). — Непроизвольно вышло. Но без задних мыслей, честное слово.

      — Хм.

      С дверью на крышу пришлось повозиться, потому что ключ не сразу удалось подобрать: на связке они все были схожие.

      — Осторожно, тут ступенька, — предупредил Виктор, первым выбираясь на крышу и подавая руку мне.

      В лицо ударил порыв ветра. Я поёжился, подтянул шарф повыше на лицо:

      — А тут сквозит.

      — Перед восходом всегда холоднее. Так, посмотрим, где тут подходящее местечко… — Он завертел головой. — Солнце взойдёт оттуда, значит, нам нужно стоять вон там… или там… Где тебе больше нравится?

      Я выбрал местечко подальше от края: ещё поскользнёшься и упадёшь вниз! Крыша там покатая, что угодно может произойти. А здесь бетонная перегородка высотой до колена, вполне безопасно, да и сесть на неё можно, как на скамейку (впрочем, не стоит: холодно, можно простудиться).

      — Да, отсюда отлично будет видно, — согласился Виктор.

      И мы стали ждать, когда рассветёт.

      В дорамах обычно такие моменты сопровождаются воспоминаниями. Герои стоят рядом и думают о прошлом, вызывая из памяти важные события, повлиявшие на их жизнь или судьбу: встречи, расставания, слова или взгляды… Зачастую их посещают какие-то уж совсем философские мысли о смысле жизни, о судьбоносных встречах. Они заводят долгие разговоры, пересыпая речь взаимными благодарностями и бесконечными: «А помнишь?» — такие долгие разговоры, что солнце уже бы раз десять взошло, честное слово!

      Я почему-то ничего толкового вспомнить не мог. Мне вообще сейчас ни о чём особенно не думалось. Мы с Виктором просто стояли рядом, едва ли не соприкасаясь кистями, — так близко стояли, — и не нужны нам были никакие разговоры. Мы отлично чувствовали друг друга и молча.

      — Вот и ещё один год прошёл, — вдруг произнёс Виктор.

      «Ещё один год вместе», — мысленно уточнил я.

      Край неба между тем вспыхнул, заиграл бликами на жестяных крышах, солнце медленно поползло вверх, вскарабкиваясь лучами по всклоченным ветром облакам. Рассвет.

      Я двинул пальцами, подцепил мизинец Виктора мизинцем:

      — Обещаю.

      — Обещаю.

      Вместо тысячи слов.