День выдаётся совершенно отвратительным.
Вадик вообще часто получает удовольствие от собственной работы, ему нравится разъежать по городам, словно биг босс избавляться от мешающих золотейшеству мошек. Это то, что расслабляет его. Люди, за которыми он приходит, далеко не ангелы, и сам факт выполненной работы разливается по его телу священным огнем.
Но не сегодня.
Сегодня он устал, как собака.
У него, кажется, впервые совершенно не осталось сил ни на что, и то, как меняется в лице Алтан, когда он заходит в неизменную оранжерею с докладом, говорит о том, что видок у Вадика откровенно не самый лучший.
— Босс? — зовет засмотревшегося Дагбаева усталым голосом. — Все в порядке?
У него нет даже желания придуриваться — Алтан приподнимает бровь на достаточно тихое поведение и отставляет начатый бокал вина. На нём привычный костюм — не тот же, что и вчера, золотейшество не привык носить одно и то же изо дня в день, но замечен общий настрой и, кажется, этот тот, где Вадик из наемника превращается в любовника. Он лениво считывает Дагбаева на неожиданных бзиков, прогоняет с глаз пелену дрёмы, убедившись, что голод до секса у босса прошел и, наконец начав дежурный отчёт, невольно подмечает чужую напряжённость.
— Можешь идти, — отчего-то хрипло говорит ему Алтан, не отрывая взгляда.
Уходя, Вадик даже не замечает, как ему в спину бросают неумелое «молодец»
***
Он бросается спиной на постель в своей комнате. Она сама по себе достаточно маленькая, но, когда на каждом шагу о что-то спотыкаешься, все кажется ещё меньше. Вадик зло чертыхается, душ он уже решил принять позже и, скинув ботинки, устроил голову на подушке. Усталость свинцом наливала руки, вены вздувались на них, когда он через голову стянул майку и, бросив на пол, прикрыл глаза.
Сон опускал его тяжёлые веки, мерное дыхание согревало бок подушки.
Вадим почувствовал, как дрема окутывала его тело, дышать стало легче, он даже почти проваливается в бессознательное и едва слышный стук в дверь воспринимается не больше, чем очередной галлюцинацией, частью будущего сновидения. Но, когда стук повторяется, ему приходится встать.
Спит он обычно слишком чутко, всегда настороже, всегда собран, и оттого у него совершенно не возникает никаких предположений, кто мог бы стать незваным ночным гостем. Обычно так называемые коллеги не приходили в нерабочее время, а босс, чисто логически если мыслить, на вряд ли предпочел бы цветочки компании помятого, уставшего с колючей двухдневной щетиной Вадика.
Так что, когда он всё-таки присаживается на кровати, а дверь приоткрывается и порог перешагивает Алтан в своем домашнем халате и с недавно распущенными кудрявыми волосами, смотря при этом в самую душу, Вадик в изумлении раскрывает полусонные глаза.
— Золотце? — хрипит он, тряхая головой, словно большая собака, прогоняет наваждение.
Собирается было встать с места, как Алтан самолично подрывается:
— Сиди! — приказывает громким шепотом, вскинув повелительно руку.
В полумраке его глаза горят, словно два драгоценных алых яхонта, голос не твердый, мнущийся. Он прикрывает сжатой в кулак рукой дверь, продвигается ближе к односпальной кровати. Вадик сидит на ней, подогнув одну ногу под себя, ненароком подставляется под настойчивую ласку нежными пальцами по щеке и его очевидно размазывает от этого жеста.
— Золотце, — урчит он, ладонями зажимает талию прямо перед собственным лицом.
Под пальцами мягкая ткань, под тканью — ровным счётом ничего. Вадик замечает это, когда Алтан укладывает его на спину и забирается следом. На нем даже обуви нет, а, когда он скидывает ещё и халат, то оказывается совсем нагим.
Нет нихуя.
— Я не уверен… — хрипит Дракон, обхватывая бедра, раздвинутые над его пахом, Алтан безмолвно опирается руками о его голую грудь. — Не уверен, что смогу сейчас…
— Заткнись, — давит тот, щекоча шею и плечи кончиками локонов. — Я хочу тебя.
— Я не…
— Хочу тебя.
Он повторяет это грубее; стоячий, набухший слегка член блестит в слабом свете с окна, измазанный в собственной смазке, Вадик уверен, подними он откинутый халат, точно нашел бы мокрое пятнышко. Что же так вывело золотце, что он, наплевав на все, своими ножками спустился на первый этаж? На нем нужно ставить красной краской маркировку «18+», он выгибается на Вадиме, отбрасывает зажатый в руке пакетик презерватива и опускается шаловливыми пальцами к бляшке ремня.
— Я не был в душе, — контактирует Дракон, смотрит на реакцию.
Алтан ожидаемо отстраняется, оливковая кожа приковывает взгляд, обсидиановые кудри рассыпались по плоти, Дагбаев чертовски красив, пронизывая властным взглядом. Его член аккуратный, стоит ещё крепче, чем пару минут назад, и бляшка ремня Вадика всё-таки звякает под его ладонями.
— Плевать. Я все сделаю сам, — шепчет он, склоняется над вялым телом, замашисто ведёт языком по торсу, дразнится.
Вадик задушенно смеётся, приподнимает ноги, сдергивает Алтана к себе и, как только тот вжимается лицом в мощную шею, Вадим стаскивает собственные брюки, отпинываясь от них.
— Только что ведь успокоились, — полушепотом язвит он, проводит пальцами по полным упругим ягодицам, раздвигает, выгнувшись под мстительным резким укусом рядом с адамовым яблоком. — Или я не прав?..
— Заткнись, — шипит на него Алтан.
И Вадик нутром чует, как тот краснеет ушами, грудь учащенно вздымается.
— Тебе что, нравится изматывать меня? — большим пальцем он задевает сфинктер, плавно проскальзывает внутрь в тщательно подготовленное тело двумя пальцами, стенки обхватывают его, от этого так жарко, Алтан шумно дышит, насаживается самостоятельно.
Буря в нем ещё не улеглась от вида такого Вадима. Спокойного, собранного. Дагбаев сам не осознал с чего его встряхнуло и потащило к Вадику в комнату в такой час, но вот он здесь и слюна скапливается во рту — так хочется попробовать его на вкус.
— Замолкни, — ядовито бросает Дагбаев.
С усилием воли он встаёт с пальцев, дурманом пелена на глазах соткана, губы приоткрыты, ножки совершенно неконтролируемо подрагивают и Алтан сползает вниз, к основанию, задевает пальцами редкие светлые волоски на бедрах, останавливается у кромки.
Член даже не стоит, Дагбаев едва принимает это оскорблением на личный счёт, но сонный взгляд Вадима напоминает о его состоянии и тонкие сильные пальцы тем не менее стягивают белье, высвобождая внушительный орган. Вадик вкусный, Алтан знает это. Алтан помнит это с тех немногих моментов, когда оказывался на коленях и позволял вколачиваться в себя, принимал за щеку, слезясь, откашливался, но голодно сглатывал все, и собирался сейчас сделать ровно то же самое. Он чувствует, как дрожь поднимается по всему телу до алых припухлых губ, которые он безнадежно искусал, пока боролся сам с собой стоит спускаться или нет; руки уже вовсю оглаживают пах и Алтана гложет желание часто-часто облизать обвитый венками ствол.
— Смущаешься? — Дагбаев поднимает яростный взор, готовый наткнуться на язвительность и вновь заткнуть Вадика, но встречает взгляд резко расслабленный, без единой насмешки, даже какой-то… Строгий. — Значит, вот что тебя завело? Нравится, когда я спокоен?
— Нравится, когда ты наконец закрываешь рот.
Вадик растягивает улыбку на лице, но она отлична от тех, которые были раньше, и вызывает столько чувств, что впору удавиться ими. Он тянет ладонь к лицу Алтана, касается невесомо острых скул, линии челюсти и, только касается губ, Дагбаев с готовностью заглатывает указательный и средний палец, зажимает болезненно зубами и, сжав в руках ствол, отсасывает фаланги самозабвенно, не жалея ни сил, ни влаги. Проворным язычком вклинивается меж пальцев, раздвигает их, упирается взглядом в серые глубокие глаза, и тактом ему служит биение начавшегося дождя за окном. У Алтана во рту чертовски горячо, но Вадик чувствует, как член наливается кровью и, резво вытянув из плотных блестящих губок пальцы, надевает Дагбаева ртом на себя — до упора, до хрипоты, до поджавшихся пальцев ног. Собственные сгибаются резко в колене, Алтан глотает и головка проскальзывает глубже в глотку.
Он неторопливый и болезненный. Привык самостоятельно, но что-то сдерживает его, либо же что-то настолько тормозит сознание, что у Алтана не получается должным образом собрать собственное тело, пока нос не утыкается в светлые паховые завитки и пенис не твердеет прямо во рту. Хриплые стоны вырываются из его глотки, заставляют Вадика стиснуть челюсти, заскрипеть зубами.
— Такой жадный, — комментирует он бессовестно, едва на чужих глазах проступают первые крупные слезы. — Ну что такое? Сам ведь хотел.
Он толкается бедрами глубже и Алтан остервенело впивается пальцами в бедра, царапает их, чувствуя, как в самом низу тяжелеет от желания, как наполняется мошонка и сильные пальцы в волосах, оттягивающие их со лба, совсем не расслабляют. Алтана нервы прошибают, он сосет грубо, двигает языком и сжимает горлышко, жмурясь. Его ноги безвольно лежат на полу, одну ладонь он пытается опустить к своему паху, но крепкая рука сжимает кисть до побеления, и строгий голос чеканит:
— Только попробуй.
У Алтана звёздочки перед глазами пляшут, головка упирается в стенки глотки, по ногам ток проходит — Вадик всё-таки садится, но делает это резко, наматывая некоторые локоны Дагбаева на кулак и с силой вжимая в свой пах. В нем так чертовски горячо, так хорошо, Дракон одну ладонь оставляет на затылке, второй убирает волосы с плеч и стискивает глотку, ярко чувствуя, как член скользит вверх-вниз. Алтан стонет громко, хрипит, сипит, ему впору начать притирается о ногу Вадика, до того невыносимо уже. Он не осознает насколько Вадиму восхитительно в нем, насколько бархат горла сладко сжимает головку и доводит до сумасшествия. Алтан такой красивый в глазах Вадика — послушный, принимающий, требующий, в слезах. Дракон для него не Луну — Ио, спутник Юпитера достанет без лишних просьб и намеков. Он выглядит блядским грехом и наверняка знает об этом, когда выставляет соблазнительно ягодицы, руки показательно кладет на собственные бедра — видишь, я слушаюсь, я не касаюсь себя — не смотреть на него — преступление, но Вадик чувствует себя преступником похуже, балдея от тисков чужой глотки. Ему поцелуев хочется до пизды, но полная увесистая мошонка взорвется нахуй, если он вытащит член сейчас и остаётся только зверски ускорятся в толчках, вбиваясь с дури, глубоко, заставляя все тело Дагбаева трястись по инерции, а стоны систематически обрываться, разбиваясь о тишину и тотальное отсутствие звукоизоляции. Каждый в особняке услышит это, каждый станет невольным свидетелем, но, честно, так плевать, пусть хоть сдохнут, Вадик на них ни капли своего внимания не выделит.
Его сон давно улетучился, силы вновь собраны в кулак вместе с копной обсидианово-черных волос, рычание вылетает с собственных губ словно не своим голосом, и Дракон кончает глубоко внутри, несдержанно, без предупреждений и предисловий. Заплаканное, запачканное лицо отстраняет от себя с трепетом, размазывает влагу по скуле рукой. Второй тянет на себя.
Слов нет, Алтан все из него вытащил, ничего не оставил.
Дагбаев перебирается на колени, не старается смазать или прикрыть лужу спермы на полу, целует сухие теплые губы, царапается о щетину и Вадик в этом поцелуе чувствует свой же вкус.
— Зо-о-олотце, — рокочет, смакуя на языке, наслаждаясь самим его существованием, большим пальцем вытирая сладкие слезы. Густые черные ресницы слипаются, а на голове у Алтана смешное гнездо.
— Чего тебе, придурок? — сипло выдыхает он, распластавшись безвольно на руках.
Усталый, сладкий, податливый, словно теплый пластилин, Алтан сползает на постель спиной, все так же голышом, кровать скрипит из-за него и Вадик укладывается рядом, широкой ладонью оглаживая грудь и живот.
— Не одевайся, а…