Ишим нетерпеливо переминалась с ноги на ногу около ненадолго оставленной кареты: Персей сказал стоять на месте и никуда не пропадать, пока он не разберется с какими-то делами. Уставшая демоница уловила только то, что об убитых разбойниках следует куда-то доложить, в остальное вникать не было сил. Пока она тихо радовалась, что небольшой благообразный город выглядит достаточно безопасным.

Пропитанная кровью одежда неприятно закостенела, Ишим нервно оглядывалась по сторонам, буквально чувствуя направленные на нее взгляды немногочисленных прохожих, но при том никак не могла бы вернуться в карету — там было слишком душно, а прохладный лесной воздух, напротив, приободрял уставшую от долгого пути демоницу.

Дожидаясь Персея, она молча и обреченно разглядывала небо и пыталась подсчитать, сколько часов пути разделяют их с Карой. От тяжелых мыслей чуть ныли виски, демоница слегка шипела, касаясь их, будто обожженных, пальцами. Она не знала, принесли ли воспоминания о Падшей эту боль, или просто ее тело, измотанное за последние дни больше, чем за годы, требовало немного отдыха.

Чувствуя, что вот-вот заснет и, вполне вероятно, вряд ли проснется, Ишим меряла шагами небольшой клочок земли вокруг кареты. Изредка отвлекалась, подходила к лошадям с явным намерением их погладить, но те, заходясь нервным ржанием, только шарахались в сторону не то из-за демонической природы Ишим, не то из-за острого запаха крови, пропитавшей ее одежду и испачкавшей руки и лицо.

Она, подобно запертому в клетке дикому взъерошенному зверю, металась из стороны в сторону.

Персей вернулся через час, если верить движению солнца по безоблачному небосклону, почти закрытому кронами высоких деревьев. Эльф несколько раз тяжело вздохнул, осматриваясь. Кивнул кучеру, курившему неподалеку, облокотившись на массивный дуб. Он слегка задумался, вспоминая о докладе Королеве, переданном почтой. Особо важные послания в Аэлии отправляли специальной породой искусственно выведенных фениксов. Водорожденный каждый раз отмечал: не важно, сколько ты видел этих птиц, сколько с ними обращался — каждый раз как новый, как глоток кислорода после долгого погружения. Что-то такое вызывал во многих контакт с волшебными птицами, но никто не понимал, почему.

— Если мы вдруг приедем в Долину, а там нет Корака, и вообще — Долина больше не владение Ричарда, у нас будут очень крупные проблемы. Местные вампиры меня не жалуют…

— Так понимаю, у нас все равно нет выбора, — покачала головой Ишим. — Да и не поворачивать же назад после всего… этого. — Она замялась, изобразила какой-то пространный широкий жест. — А почему она вдруг должна стать владением не этого самого Ричарда?

— Давние у них терки с этим князем… Воланд, ага. Странно, что я с ним никогда не сталкивался. Но он пытается доказать, что Ричард после смерти Брана, своего отца, не является законным владельцем земли. Была какая-то неописанная договоренность по тому, что Долина пока остается у Рика. Уж очень там сокровищница интересная. Много всякого хранилось…

Персей кивнул кучеру еще раз, тот ответил тем же жестом, стряхнул пепел под корни, поймав неодобрительные взгляды прохожей эльфийки.

— Ну что, Ишим? Едем дальше?

— Едем, — решительно кивнула она. — Едем обязательно, только мне бы умыться тут где-нибудь…

— Эт, наверное, можно. Подскажите, пожалуйста, мы до Сарасовых доедем? С меня, разумеется, по тарифу.

— Если не очень долго, заедем.

Эльф вновь раскрыл дверь кареты, протянул руку демоничке. Ишим запросто приняла ее, забралась внутрь, чуть пошатнувшись — оступилась на мгновение, но все-таки не упала. Сидела смирно, чинно, сложив ручки на коленях и прислушиваясь к шуму двинувшейся с места кареты, к тихому ржанию лошадей и людскому — или, вернее сказать, эльфийскому — шуму.

— Воланд… — вдруг пробормотала Ишим, тревожно хмурясь. — Я где-то слышала это имя. И оно мне почему-то не нравится.

— Да-а, тот еще, полагаю, вампирчик. Как говорила моя матушка, главное никогда не смотреть в глаза Князьям вампиров.

После этой фразы Ишим вдруг заметно вздрогнула — будто бы от холода, поежилась, обняв себя за плечи, но промолчала. Отвернулась к окну, затихла, напряженно вглядываясь в проплывающие мимо пейзажи, кусала губы.

В тяжелом молчании протекла вся недолгая дорога; стоило кучеру коротко свистнуть, а карете резко остановиться, Ишим рывком, торопливо выскочила на улицу, невежливо обогнав Персея, глубоко хлебнула свежий воздух, оглядываясь по сторонам. Перед ней мерно, но грозно шумел водопад.

Тяжело обрушиваясь с высоты нескольких метров, вода расплывалась по небольшому блюдцу водоема, тремя реками растекающегося в три разные стороны. Прозрачная голубоватая вода пенилась, блестела на солнце, которое здесь, на юге лесов, отдавало свое последнее тепло перед тем, как скрыться на долгую зиму.

Несколько мелких фигур на другой стороне берега весело плескали одна другую, выкрикивая какие-то звучные фразы вперемешку со звонким смехом. Понимающий язык Персей глубоко вздохнул и улыбнулся, так как улыбнулся и кучер, тоже выучивший Куци за все время работы в Аэлии.

Ишим подошла к водной глади, задумчиво склонилась над ней, посмотрела на свое лицо, какое-то совершенно незнакомое от крови. Ничуть не смущаясь взглядов, обращенных на нее, скинула одежду и бросилась в воду, глубоко нырнула, ненадолго скрывшись из вида, с плеском вынырнула уже на приличном расстоянии от берега. Зачерпнув воды, умылась, заправила мокрые волосы за уши.

Вылезать на берег Ишим не спешила, снова погрузившись под воду. Мелькнула быстрой тенью то там, то здесь, у самого водопада. Шагнула в быстрые хлесткие струи, подставляясь под освежающие удары воды, запрокинула голову, позволяя выбить из себя дыхание.

Персей облегченно простонал, когда холодная вода коснулась тела. Он запрокинул голову, абсолютно не смотря в сторону обнаженной демонессы. Из вежливости и учтивости ли, а, может, совсем другие мысли сейчас занимали его? Наверное, некая совокупность и единение этих двух причин.

Неожиданно ударило в висок. Эльф качнулся, неестественно грузно упал в воду плашмя, черная пелена закрыла взор. Свело руки и ноги, шею. Какие-то рефлексы помогли задержать дыхание, Персей раскрыл глаза под водой, но будто бы находился уже не на водопадах в путешествии с демонессой.

Острое эльфийское зрение с трудом нащупывало пространство вокруг. Во рту было катастрофически сухо, язык не ворочался. Зато достаточно ощутимо двигались волосы на затылке. На Персея кто-то смотрел. Испуганно оглядываясь, Персей на миг пожалел, что обернулся в поисках смотрящего.

Пара кроваво-красных нечеловеческих глаз с интересом рассматривала его. Белоснежная шерсть волка красивейшей гривой немного колыхалась на легком ветру. Из разинутой пасти, утыканной огромными желтовато-коричневыми клыками, капала слюна.

Этот взгляд был хорошо ему знаком. Именно он так часто являлся ему во снах, именно он пугал его до дрожи, вгоняя в панику.

Когда лес горит, животные бегут. Ему тоже хотелось бежать.

Когда волк кинулся, Персей увидел лишь черную, как ночь, пасть.

Очнулся на мелководье, стоя на коленях и откашливаясь водой. Ишим успела вылезти из воды. Волосы прилипали к спине и груди, в глазах продолжали плясать огоньки. Когда человек пьет всю ночь, а потом слышит колокольный набат, решил он, чувство примерно такое же.

Держа равновесие без рук, он побрел к берегу, желая лишь достичь кареты и как следует отдохнуть. Возможно, этой мечте сбыться было не суждено, кто знает…

Было душно и жарко, Ишим вздрагивала всем телом, чувствуя странную боль в висках. На шею давило, словно ее пережимала толстая пеньковая веревка, не позволяющая сделать лишний вдох. Собственный хрип отдавался в ушах страшно и неотвратимо, будто то было дыхание самой Смерти, мягко обнявшей ее со спины.

Когда из-под ног выбивают табурет, ломается позвоночник и рвется спинной мозг, не успев запечатлеть последнюю мысль. Когда на тонкую шею опускается острое лезвие гильотины, она видит не свое отражение в его зеркальной глади, но хищную чью-то фигуру — в крови или в кроваво-алом.

Перед глазами расцветают странные, неправдоподобные видения, все — один миг и тысячелетие одновременно, протекающее порожистой горной рекой, недавним водопадом — с шумом, грохотом, ударяя в грудь, заталкивая рвущийся изо рта крик в глубину глотки. То жар, то холод, невысказанный вопль и четкое, в разуме высеченное понимание:

«Это все ненастоящее».

Ненастоящее — пряный запах яблока, блеск его, алого, искушающего, на узкой ладони, змеиная усмешка и блеск демонических странных глаз. Тихий смешок, звучащий непривычно и сладко, мурлычащий голос, приглашающий ее на кофе, черные перья запутались в волосах, от алой, что адский песок, кожанки, пахнет кровью и порохом.

Ненастоящее — сигаретный дым, хриплый от долгого курева голос и отчаяние в глазах, вспыхнувшая в шее боль — проехались острые зубы, в спине — отметины ногтей, собственные когти — в столешницу, со скрипом, до глубоких борозд, в горле — снова крик, дыхание ломается, когда сердце гремит в ушах, тело бьет дикой дрожью, перед глазами — новая яркая вспышка.

Ненастоящее — удушливый запах охапки сирени на прикроватной тумбочке, горечь лекарств в тяжелом больничном воздухе, надрывный писк сошедших с ума приборов и громкий голос где-то в коридоре.

Перед глазами взмахивает хрупкими полупрозрачными крылышками бабочка-однодневка, мелькает знакомое родное лицо сквозь пелену дождя — или среди водопада, не разобрать. Рука тянется к ней, ближе, теплее, но почему-то не касается пальцев, мелькает призрачно сквозь них и исчезает в объявшем все тумане.

На горящем небосводе восходит кровавая луна, а звезды срываются вниз. Дрожит земля, исходит предсмертной агонией. Вот оно — откровение, гнев Господень, и Ишим готова пасть на колени.

В ушах — шипение Змея, крик Дьявола: «Бога — нет!» И губы двигаются, вышептывая что-то в ответ или беззаветно повторяя — не важно. Даже если это ложь, отчаянно хочется верить, если правда — все-таки упасть.

Перед ней — странное изломанное существо о четырех пылающих крылах, с воем обрушивающееся в бездну, перед ней — нелепые голые мышцы, окровавленные, с приставшими ангельскими перьями, белки глаз, перевитые красной сеткой лопнувших капилляров, тьма расширенного зрачка. Излом спины, выпирающие позвонки, узор шрамов…

Перед ней — обсидиановый трон и терновый венец, лицо под ним — в крови, в царапинах и саже. Мессия улыбается, блестит глазами, глядя на тех, кто стоит на коленях.

То ли было, то ли еще будет.

Бешеный танец у пылающего костра и надрывное чье-то пение — будет? Навязчивый запах лекарств, хлорки и крови, холодные руки на ребрах — было? Бесконечная череда странных событий, кажущихся слишком далекими, чтобы стать однажды настоящим.

Ей хочется проснуться, но что-то не отпускает. На горло опять ложатся мертвые руки, на ребра, на спину, на лицо — словно липкая паутина.

В голову снова врывается, подобно вихрю, чужой голос, жаждущий крови, жаждущий видеть выдранные из суставов черные тяжелые крылья, переломанные, нелепые, совсем бесполезные.

Ишим видит совсем не то лицо, искаженное болью. Видит вспышку и знает, что не успеет заслонить — собой. Слышит крик, слышит чеканный голос, гортанный тихий рык, шорох, звон не то стали, не то хрусталя.

Она не знает, откуда это, когда и зачем, просто кидается наперерез в темноту, обжигается, птицей вскрикивает, прижимая к лицу ладони. Старый шрам будто бы кровит, позади словно гремит чей-то крик, но это все — ненастоящее.

Она не видела, как горели Небеса. Она видела, как горел ее дом, как горели, теряя лоск и позолоту, осыпаясь дорогими барельефами и колоннами, расползаясь нелепыми обломками по выжженной земле, дома аристократов, как горела чья-то старая церковь с покосившимся от времени крестом, а в ней горели люди, смотрящие в никуда.

Там, среди дыма и огня, она различала беса в алом, хохочущего в небеса.

После странной ночи день тянулся слишком долго, никак не желая заканчиваться. Большую его часть Ишим провела почти без движения, наблюдая в окно за движущимися мимо лесами и полями — чем ближе становились далекие горные вершины, тем страннее она себя чувствовала: хотелось отчего-то развернуть карету обратно. Не находя себе места, Ишим старалась никак не выдавать волнения. Помогла Персею с перевязкой ран, с облегчением замечая, что воспаление не началось.

Она старалась не вспоминать сон, но в голову словно назло лезли странные его обломки. Сходила она с ума или видела будущее, Ишим не знала, только место, которое Персей называл Долиной, внушало ей все больший ужас. Голова болела сильнее, хотелось вжаться в сидение и замереть ненадолго, но больше всего Ишим боялась снова заснуть.

Впереди маячило небольшое селение, которое она даже мельком не захотела рассматривать — не до того было. Нехотя вышла из кареты, когда они остановились у перекрестка в центре деревушки, прижимающейся к горному склону, последовала за Персеем, не особенно вникая — в голове был туман. Ишим помнила, что отвечала что-то ему, но сами вопросы напрочь высыпались из головы.

Эльф расплатился с извозчиком, где-то достал лошадей. Говорил немного, больше думая. Жгло грудь, ключицы и шею. Несколько раз он хватался за горло, мысля что угодно: даже обнаружить отданный Илииру кусочек доспеха Корака. Он вполне мог реагировать так на присутствие владельца, но Персей твердо знал — амулета больше с ним нет. Тем страннее были ощущения.

Иногда эльф тяжко вздыхал. Скорее не от боли — ее терпеть он научился, от предчувствия скорого расставания. Несколько лет назад он потерял достаточно друзей, чтобы никогда не заводить новых, чтобы перестать общаться с любыми смертными хоть в какой-то мере существами. Ему было больно. Больно вспоминать и думать. Больно даже винить себя.

Ему не хотелось встречаться с Кораком, это он знал наверняка. Любое напоминание об ангеле тут же вызывало ассоциации с Легионом, Легион — с концлагерем, лагерь — с погибшими товарищами. Все сводилось к ним в этом бессмысленном круге жизни.

Грела мысль о Сиэль. Одновременно с этим холодным потом прошибала мысль о том, что увидеться им теперь совсем не скоро.

«Может, Эру была права? Может, надо… нет»

Он ехал дальше, вспоминая эту деревушку. Живущие здесь люди подвергались нападкам вампиров с самых древних времен. Возможно, Персея еще не было на свете, а пращуры этих жителей уже страдали от жажды крови клыкастых. Почему люди задерживались на этом месте?

Причиной тому прекрасное чувство отрешенности. Жители близлежащих поселений не облагались налогом Империи, не были подчинены любым феодалам Империи и даже господину Долины, как таковому, никогда не подчинялись. Так что кроме несмертельных укусов, запаха гнили на улицах и иногда кровавых или масляных дождей — место было идеальным для житья.

Как бы ни звучало странно, но земля, богатая перегноем многих воинов, пытающихся взять Долину, служила людям отменно. Ходящие караваны с охотой торговали с местными жителями. Одним словом — сказка, пусть и не очень добрая…

Увидев всадников, перегородивших дорогу и странно смотрящих на них с Ишим, Персей выхватил катану, готовясь к драке. Участилось сердцебиение, он точно покраснел. Хотя анимаг-змея, конечно же, так делать не должен.

А Ишим полетела навстречу незнакомцам.

***

— Я сдохну, — категорично объявил Ян, без сил падая рядом с Войцеком, мрачно созерцающим ярко-алое пламя разведенного от заклинания костра. Прислонился спиной к его плечу, вздохнул: — Влад, умирать страшно?..

— Не очень.

Влад всю дорогу отвечал коротко и односложно, словно любая произнесенная фраза причиняла ему боль, часто тер виски, пытался сплетать какие-то заклинания, но срывался на половине движения, вздрагивая и пригибаясь к гриве нервно пляшущей от таких фокусов лошади. От помощи все равно упрямо, сцепив зубы, отказывался, только бормотал, что надо ехать дальше.

Полтора дня назад они распрощались с Илииром — эльф исчез в предрассветной дымке еще до того, как Влад, чувствующий себя выжженным изнутри самым жарким адским огнем, теряющийся среди настоящего и отголосков мрачных видений, не отпускавших его и после того, как он упал, выронив в пыль проклятый осколок, начал хоть сколько-нибудь связно соображать и задавать какие-то вопросы. Дальше опять была бесконечная дорога, лишенная всякого человеческого жилья, где можно было остановиться, но Войцека все равно тянуло вперед созданным поисковым заклинанием, буквально тащило, вытягивая все силы и разливая страшную боль в голове. С трудом оставаясь в сознании, Влад вцеплялся в поводья, словно от этого зависела его жизнь — а так это, на самом-то деле, и было, тихо бормотал какие-то заклинания, ничуть не ослабляющие мучения, но, напротив, усиливающие его, а когда Ян, беспокойно следящий за ним краем глаза, всматривался в мертвенно-бледное лицо изможденного колдовством мага, Влад улыбался из последних сил. Пытался улыбаться.

Теперь сил уже не было. Боль ввинчивалась в виски со страшной силой, словно кто-то хотел когтями разодрать его черепную коробку, Влад чувствовал биение поискового заклинания — второе сердце, уходящая куда-то вдаль нить, постоянно требующая его внимания. Беспрестанно выворачивающая душу настолько, что казалось, легче перестать все контролировать и сойти наконец с ума. Рухнуть в блаженное безумие, не чувствовать чужую боль, не запутываться в не своих воспоминаниях. В голове гремел голос, желающий чьей-то смерти — может быть, смерти Влада, он уже не вникал.

Боль в голове все чаще отзывалась в сердце — так, как не ныло уже много-много лет, как Влад забыл. Остро, настойчиво, от каждого движения — все сильнее, только сжаться, не двигаться, не дышать и ждать, когда откатит. Знать, что каждый удар может быть последним, окончательным, вслушиваться в биение пульса и сходить с ума от рези в груди. Как будто меж ребер с силой загнали деревянный кол. Как будто распяли на кресте и вбивают гвозди побольнее.

Влад только думал, что человеческое тело неоправданно слабо для таких заклинаний. Пытался подсчитать, сколько там впереди километров и дней дороги. Обреченно знал, через сколько он упадет окончательно.

С каждым ударом пульса боль нарастала. Растекалась по руке, пронзала острыми иглами; сердце бешено, но с перебоями колотилось, перед глазами плыло, словно он слеп от внезапно яркой агонии — возможно, так и было. Кажется, он кричал. Как ни искусывал губы в кровь — все равно кричал. Вжимаясь в землю, с трудом соображая, что все-таки упал. Саднило глотку или просто казалось — не разобрать.

Он чудом заметил, когда на виски легли чужие руки, объятые теплым свечением, и чудом же не рванулся, разрывая заклинание, мягко тушащее боль, — тогда ударило бы по обоим. Влад только почувствовал, что вопль, разрывающий горло, кончился, иссяк. Вокруг, среди на миг поглотившей все мути, брезжил свет.

Перед ним маячил Ян, неумело складывающий пальцы в нужные жесты. Объятая печатями рука светилась так ярко, что заболели глаза. Знакомые прикосновения простейших обезболивающих заклинаний успокаивали вспышки в висках, вытаскивали иглы из сердца. Влад выдохнул, обессилено откинулся назад.

Он задыхался, лежа на спине, глядя на темное небо, на сияющие три луны, на искаженное не то болью, не то яростью лицо Яна, упавшего на колени рядом. Инквизитора тоже часто трясло, пальцы царапали рубашку напротив сердца — Влад знал, что это заклинание не просто снимает боль, но перетаскивает ее часть на колдующего.

— Тебя могло убить, — прохрипел он. — Магия…

— Тебя, блять, могло убить, — с каким-то незнакомым рыком отозвался инквизитор. — Ебанат несчастный, ну почему ты всегда на себя все взваливаешь? Почему тебе так сдохнуть побыстрее хочется?

Влад смотрел куда-то сквозь него, мимоходом отмечая, как потемнели глаза Яна, как тихо угасают искры заклинания, как инквизитор сжимает дрожащую руку в кулак. Даже если бы его ударили, он не был бы против. Заслужил. За все, что было в этом ебаном Кареоне, — заслужил.

— Нам надо отсюда выбраться, — слабо пробормотал Влад. — А там все будет нормально. Нормально…

Голос подло срывался — он сам не особенно верил, что такое возможно. Проклиная этот мир, распахнувший свои объятия, проклинал Воланда, отчего-то решившего, что Влад способен на чье-то убийство, кроме собственного — медленного и мучительного.

Ян сидел рядом, подбрасывал в затухающий костер гниловатых деревяшек — все, что они смогли найти в простирающейся вдаль предгорной лесостепи. Медленно, слишком медленно — от отголосков боли, наверное — Влад начинал понимать, что тот кинулся его вытаскивать, забыв обо всем: и о том, что клялся больше никогда не пользоваться магией, о том, как сам еще недавно нуждался в помощи, и об опасности неверно сотворенного заклинания.

— Спасибо, — тихо вздохнул Влад. Думал даже — не услышат, но ошибся.

— Только вздумай снова так сделать, — прошипел Ян. — Я тебя задушу. Не смей уходить. Никогда не смей.

Виски уже не болели, он приходил в себя. Двинулся ближе, к теплу, кутался в куртку из плотной ткани, найденную среди ворованных вещей. Не грело все равно, било дрожью. Чтобы хоть как-то отвлечься, он говорил.

— Помнишь, с чего началось? Осколок, тот ритуал… Это были не просто видения, я был им. Ими. Персеем, Илииром. Кораком. Кораком — больше всего. Может быть, мы и правда похожи. Но быть им — это… это больно, Ян, больнее даже, чем быть мной. Там столько отчаяния и горечи, что я не могу забыть. Бездна из непрекращающейся агонии и одиночества. Там его столько, что я наконец начинаю понимать Воланда: может, Везувию и правда лучше умереть… Может, он сам этого хочет. Я бы не смог так жить. Не цепляясь ни за что, помня только чужие смерти, чувствуя их так ярко.

Ян молчал. То ли не знал, что ответить, то ли просто не хотел нарушать хрупкое молчание, слишком уж отчаянными были слова Влада — Войцек сам это знал. Знал, но иначе никак не мог, слишком уж долго — а казалось бы, всего пару дней — видения разрывали ему голову.

— Сколько нам еще ехать?

Они смотрели на дорогу, простирающуюся все дальше и дальше, упирающуюся в горы — должно быть, туда им и нужно было.

— Дня два, если в том же темпе, — подумав, предположил Влад. — Столько же.

Он не уловил, когда Ян начал плести заклинание, но неожиданно полыхнуло: печать на руке инквизитора зажглась белым неоном, а натяжение поисковой нити вдруг начало ослабевать, пока не стало почти неощутимым. В неровных отблесках костра было заметно, как побледнело лицо Яна, как трясутся руки.

— Ты что делаешь?.. — слишком поздно спохватился Влад.

Инквизитор выплетал то, что в Кареоне называли Кан-Исин, деля заклинание Влада пополам.

Утром вдруг обнаружилось, что окончательно закончилась та еда, которая у них была, — вчера вечером они легли не ужиная, не до того как-то было. Проклиная все на свете, собирались в дорогу. Сегодня голод ощущался как нельзя остро, но никто жаловаться не собирался. Влад, выглядящий гораздо лучше после сравнительно спокойной ночи, пытался отшучиваться, но не особо удачно.

Заклинание тянуло вперед. Требовательно, настойчиво, но спорить с ним инквизиторы все равно не собирались, только подгоняли лошадей, уже привыкших к безумной гонке за прошедшие дни. За полдня они рывком преодолели расстояние, которые должны были проехать за сутки, впереди темнела горная гряда, что Влада несказанно приободряло. Объяснять, что Корак ближе, чем был еще на рассвете, не было нужды — Ян тоже чувствовал.

Дорога неожиданно врезалась в деревню, стлавшуюся по тракту. Где-то шумела горная речушка — начало неузнаваемо мелкой Острицы или ее какого-то притока, не разберешь, да и не хотелось им вникать в тонкости местной географии. Когда все это замаячило впереди, на пределе были и путники, и лошади, держащиеся на ногах исключительно благодаря заклинаниям Влада — что в свою очередь заставляло шататься Войцека.

Поселение было небольшое, жалось к подножию, словно старалось казаться путнику еще неприметнее и меньше, чем было на самом деле. Дома стояли деревянные, приземистые, но не развалистые — вполне аккуратные и приятные на вид. Чистая, странная, будто не настоящая деревушка, а нарисованная на яркой жизнерадостной картинке. За плетнями, встревоженные въехавшими в деревню гостями, сновали местные, мелькали широкие бабьи лица.

Стоило инквизиторам появиться, подняли дикий брех собаки. Лаяли, захлебываясь и подвывая высоко и протяжно, отчаянно. Не разобрать, испуганно или угрожающе, защищая вверенные им клочки земли. Ян вздрагивал, видя обращенные на него из-за заборов зубастые пасти, истекающие бешеной пеной, и блестящие темные глаза. Послышался невнятный треск — особо крупная псина привалилась к хлипкой перегородке, потянулась к проезжающим инквизиторам, словно собиралась вот-вот хватануть за ботинки или лошадей за ноги. С каким-то отчаянным стоном инквизитор зажмурился, утянув свою лошадь вправо — почти заставив ее притираться боком к той, на который ехал Влад.

— Цыц, — коротко рыкнул Войцек, подкрепляя слова простеньким жестом.

Лай затих, как отрезало, псы дружно ощерились, но не посмели издать ни звука больше, поджали хвосты, молча убираясь в свои конуры и углы. Победно усмехаясь, запросто демонстрируя клыки, Влад продолжил путь не оглядываясь. Местные же — оборачивались, вытягивая шеи и стараясь рассмотреть неожиданных гостей получше. Были они такими же аккуратными и скромными на вид, как и их жилища, но что-то в этих фигурах Влада настораживало. Что именно, он пока не понял, озабоченный гораздо более важными мыслями.

Из тихо коптящих печных труб веяло теплом, от обнаружившегося чуть дальше трактира — или, скорее, постоялого двора — еще и чем-то съестным, что оба инквизитора ненадолго забыли об осторожности, спешились, передав измученных лошадей бледному старичку-конюху. Еще тогда Влад мимоходом заметил, что трактир стоит на перекрестке…

Внутри было тепло и сухо, пусто — что неудивительно для раннего часа. Похоже, инквизиторы были первыми путниками здесь за долгое время. Протирая глаза, на звук открываемой двери и их шагов выглянула худощавая женщина средних лет. Пригладив волосы, тронутые сединой, она задумчиво рассматривала посетителей. Потирала шею, на которой виднелись какие-то красные пятна.

— Здравствуйте, любезная, — улыбаясь, начал Влад. — Не найдется завтрака для бедных путников? Согласны даже на черствый хлеб с водой.

Женщина чуть расслабилась, судя по измененной позе — из той, в которой она застыла раньше, как невольно подмечал Войцек, больно удобно перейти в нападение, схватив что-нибудь увесистое со стойки.

— Обеда, — недружелюбно поправили его. — Обед, может, и найдется. А насколько бедных? Денег-то оплатить хватит?

Влад молча вытащил из кармана пару монет, что у них были, потом, подумав недолго, добавил еще, надеясь, что этого хватит. В местной валюте он все равно не разбирался и не пытался, а больше ничего не было. Голод сводил животы настолько, что они и впрямь были согласны даже на простой хлеб. Женщина подошла поближе, повертела монеты в руках, рассматривая, одну даже рискнула попробовать на зуб, но, ворча, согласилась что-то принести. За трактирной стойкой скрипнула дверь, ведущая куда-то на кухню, высунулась мордашка девочки лет тринадцати — видно, дочки. Что-то тихо ей сказав, женщина испарилась.

— Странные тут все какие-то, — заметил Ян, тревожно озираясь по сторонам.

— Это мы сейчас странные, — хмыкнул Влад. — Бледные, замученные, а еще бриться с утра твоим ножом было херовой идеей… — Он задумчиво коснулся свежего пореза на щеке, лечить который не стал из-за нежелания связываться с магией. — Ян, я похож на разбойника?

Инквизитор, с удобством устроившийся за ближайшим столом, окинул его долгим изучающим взглядом.

— Очень, — с довольной улыбкой заявил он, начиная перечислять: — Типичнейший такой разбойник. Рожа уж больно душегубская. И зловещая. И взгляд жуткий, даже когда глаза нормальные серые… Хотя они, скорее, красные с недосыпа, но не суть… — Ян весело улыбнулся, уловив недовольное ворчание Влада: — И не рычи на меня…

— Да кто тут…

Ленивый спор прервало появление трактирщицы с подносом, на котором, к радости инквизиторов, обнаружилось нечто посерьезнее того, что просил Влад. В придачу к тарелкам с едой им достался еще и кувшин какого-то местного пойла. Видно, обед был уже приготовленный — для нее и дочери, но женщина все-таки отдала его гостям.

Влад жадно впился в тарелку с мясом и какой-то мешаниной из овощей, словно боялся, что ее вот-вот отнимут, передумав инквизиторов здесь кормить, о чем ему не замедлил заметить Ян, со спокойной улыбкой благодарящий трактирщицу. Женщина, к их удивлению, никуда не ушла, присела на свободный стул и внимательно наблюдала за гостями. Ненадолго встала тишина, прерываемая только шорохом с кухни, где возилась девочка, да стуком вилок о тарелки.

Дождавшись, когда Влад, по обыкновению быстро расправившись с едой, потянется к кувшину, женщина ловко отодвинула его ближе к себе, разлила по кружкам какое-то пряное вино. Облокотившись на стол, она рассматривала, как Войцек осторожно пробует. Вкус был не так плох — может, слишком сладко, но терпимо.

— Надеюсь, там не было яда, — признался Влад. — Не очень-то хочется так глупо умереть…

— Если поедете в Долину, умрете еще глупее, — оборвала его трактирщица непримиримым тоном.

Ян, с удивительной аккуратностью резавший кусок мяса, ненадолго застыл, не двигаясь и, судя по напряженному взгляду, прислушиваясь. Нож с противным звуком проехался по тарелке.

— В Долину? — переспросил он. Покосился на Влада — тот незаметно пожал плечами, показывая, что он и сам понятия не имеет, куда они едут.

— К вампирам, — коротко подсказала трактирщица.

Влад чуть прищурился, снова всматриваясь в то, что его сразу привлекло — отметины на бледной худой шее. Алые пятна, оставленные, очевидно, чьими-то тонкими клыками, легко проколовшими кожу, бросались в глаза сразу же, только ему, уставшему от дороги и заклинания, не сразу стало ясно, откуда такие могли взяться.

— Вы-то, смотрю, не особо их боитесь, — показательно-легкомысленно пожал плечами Влад. Улыбнулся пошире, зная, что его собственные клыки сбивают с толку некоторых людей. — Нам не нужны вампиры в принципе, любезная, мы ищем одного старого приятеля, склонности к распитию крови в котором я не замечал… Хотя, черт его знает, мало ли, какие у кого вкусы… Но, в любом случае, спасибо за беспокойство и за еду, а мы все-таки поедем дальше. Если что, справимся.

Женщина только фыркнула. Влад и сам догадывался, что его вид не внушает доверия, но демонстрировать магию побоялся — а ну как элементарное заклинание его доконает окончательно, и он рухнет на месте. Нет уж, придется ей верить на слово.

— Вы же не местные, — продолжала допытываться трактирщица.

— С чего вы взяли? — заинтересовался Ян.

— Твой друг дал впятеро больше, чем стоит эта еда, мальчик, — спокойно объяснила она. — То есть, в деньгах вы совершенно не разбираетесь. Но говорите на Всеобщем совсем без акцента, выглядите так, будто бежали от кого-то… Так откуда вы взялись? И сколько неприятностей можете принести мне и моему заведению, вот в чем вопрос?

Влад залпом допил вино, усмехнулся уже веселее:

— Мы не бежим, мы гонимся, коль уж на то пошло. За кем — не ваше дело. Вообще не ваше. И сейчас мы уйдем, а мы больше никогда не встретимся. Возможно, нас даже сожрут вампиры, но вам-то какая разница?.. — Влад резко, порывисто встал, показывая, что разговор закончен и переубедить его не удастся. Потянулся, чувствуя ноющие мышцы, оглянулся на Яна. — Инквизиторство, доел? Идем.

Ян тихо поднялся вслед за ним, с признательностью кивнул трактирщице. Она пристально смотрела вслед инквизиторам, пока Влад с заметным и специальным грохотом не закрыл дверь — только тогда мрачное ощущение взгляда, впивающегося в спину, исчезло.

Отсюда, с перекрестка, открывался прекрасный вид на горную тропку, ведущую дальше, куда-то вглубь вершин. Влад посмотрел на солнце, запрокинув голову, задумался на мгновение, стоит ли подрываться в дорогу прямо сейчас.

— Подожди тут часок, я пока прихвачу, что надо, — попросил он. — Только не лезь в неприятности, а то расстроюсь.

Вернулся он и впрямь через неполный час, раздобыв где-то новую одежду — из своего на Владе остались только ботинки. Подойдя к Яну, послушно не ввязывающемуся ни в какие сомнительные истории, а разве что вызывающему заинтересованные взгляды местных, проходящих изредка своей дорогой, улыбнулся, бросил ему ярко-красное яблоко:

— На вот, говорят, для здоровья полезно.

Инквизитор поймал легко, быстрым, почти незаметным движением.

— Ворованное? — подозрительно спросил Ян, рассматривая блестящее на солнце яблоко. Выглядело слишком уж соблазнительно, чтобы не попробовать — как Влад и рассчитывал.

— Обижаете, господин инквизитор, — развеселился Войцек. — Разве я похож на вора? Посмотрите мне в глаза и скажите это еще раз! Мы вроде только что договорились, что рожа у меня совершенно разбойничья. Не украл, а отобрал…

Не слушая его дальнейшие вдохновленные речи, Ян вгрызся в яблоко.

— Я мог бы подрабатывать Искусителем, а? — усмехнулся Влад. — Да только Змей такую прекрасную должность занял, жалко… А ты ешь, ешь. Вряд ли местные яблони имеют какое-то отношение к Дереву Познания.

Выдержав нужную для смены темы паузу, Влад продолжал говорить, по привычке часто жестикулируя. Краем уха он слышал какой-то невнятный шум позади, на перекрестке — вроде как цокот копыт, негромкий разговор на два голоса, но не стал отвлекаться:

— На ночь оставаться не будем, как ты видишь, в этой тихой деревеньке, которую конкретно подъедают вампиры, не рады гостям… Остается только ехать. По моим прикидкам, тут недолго, хоть и горами, поэтому до темноты можем уже быть в Долине. Если не повезет… ну, в ущелье, надеюсь, ни в какое не навернемся, я все-таки кое-что в этой жизни смыслю. Вроде бы там должен быть магический барьер, но с ним разберемся по обстоятельствам.

— Чистейшая импровизация? — улыбаясь, переспросил Ян. — И что, ты уверен, что это безопасно?

— Говорю же, там посмотрим, — отмахнулся Влад. — И не из такого выбирались, а сидеть на месте и планировать, когда цель так близко — ну это уже совсем хуевая тактика даже для меня…

Его по-прежнему тянуло вперед, особенно сейчас, когда они были так близко к Кораку. Он не знал, ощущает ли Ян то же, или он незаметно перетащил заклинание на себя, но инквизитор был поразительно спокоен. Влада же, словно пса поводком — горло передавливало почти так же ощутимо, тянуло вперед.

— Ладно, нечего тут рассиживаться, и так вечер почти, — ворчливо заметил Войцек. — Подъем, лейтенант Кирай.

Свистнул конюху, чтобы вывел лошадей, пока Ян быстрыми укусами доедал яблоко, огрызок которого потом запросто закинул через плечо в дорожную пыль. С едва заметной улыбкой потрепав лошадь по холке, Влад с сожалением заметил, что остатки яблока можно было скормить и ей.

— Уже к полуночи можем увидеть кораковскую морду лица, — бодро заключил Войцек, выводя лошадей за ограду, невысоким заборчиком с чисто условными воротцами окружающую трактир. Оглянувшись назад, на Яна, он почти не смотрел вперед. — Никогда не думал, что когда-нибудь так захочу увидеть эту крылатую заразу, не поверишь. Всегда мечтал его слегка приложить, но за «убить Везувия» это не посчитается, да? Жалко. — Ян закатывал глаза, Влад продолжал жизнерадостно болтать: — Да ладно тебе, инквизиторство, улыбнись. Уже скоро будем дома, увидим наших, — вдохновлено начал он. — Кару…

Тут Влад наконец развернулся прямо, уставившись на тех, кто стоял перед ними, так же придерживая за поводья лошадей. Войцек замолк, Ян, выглядывающий из-за его плеча, тоже, словно оба вдруг забыли все существующие слова. Переглянулись, словно обоих сейчас мучила всего одна мысль: «Это по-настоящему или я окончательно свихнулся?».

Первым отмер все же Влад. Закончил предыдущую фразу, несчастным каким-то тоном, совершенно потерянно:

— Ишим, блять… Но…

Демоница с искренним радостным взвизгом бросилась ему на шею. Влад позволил повиснуть на себе, обвить шею руками, ткнуться носом в плечо. Ошарашенный и удивленный, он чисто автоматически провел рукой по ее чуть спутанным волосам, словно пытаясь убедиться в том, что Ишим настоящая и не привиделась.

Ошарашенно переведя взгляд на ее спутника, Влад напрягся: перед ними стоял черноволосый эльф, держащий в руках обнаженный меч — кажется, катану, хотя Войцек не мог бы точно определить на первый взгляд.

Медленно отстранив от себя Ишим, он двинулся чуть правее, загораживая спиной застывшего в нерешительности Яна и частично демоницу, спутанно лепечущую что-то радостно-недоверчивое. Мелькнула горькая мысль, что сейчас он сможет сотворить только простенькое заклинание, а потом упадет без сил, но отходить Влад не собирался.

— Это еще кто? — недобро спросил он у Ишим. Та заикнулась, попыталась что-то сказать, но Войцек ее совершенно не слушал — внимательно смотрел на эльфа, ожидая его дальнейших действий.

— Лейтенант Персей Водорожденный. — Перс убрал катану, прыгнул с коня, подошел ближе, протянул руку, задумчиво-смущенно улыбаясь. Голубые глаза исследовали мага со свойственной любому солдату с многолетней выслугой сноровкой.

— Владислав Войцек, капитан Черной Гвардии, Верховный Пражский инквизитор, — как-то механически отозвался тот, пожимая руку. — Можно просто Влад… Персей, значит? Водорожденный?..

Он задумчиво улыбался, вспоминая «Пирокинез» и его героев — кто бы мог подумать, что вскоре они встанут перед ним живьем. Он определенно касался эльфийской руки — значит, это был не сон и не какое-то смутное видение, вызванное усталостью и перенапряжением. Влад недоверчиво покачал головой, рассматривая Персея, но нашел в себе силы собраться, вежливо склонил голову:

— Рад встретиться. И спасибо, что доставил сюда Ишим. Он ведь тебя не обижал, мелкая? — уже ощущая себя чуть спокойнее, Влад повеселел, оглянулся на Ишим.

— Нет, — недовольно отозвалась она, сердито нахмурясь. — Персей на редкость вежливый приятный эльф в отличие от некоторых, Войцек. И он был столь любезен, что согласился проводить меня к Кораку… А вы-то здесь как?

— А, долгая история, — отмахнулся Влад. — Как-нибудь потом. Пока я бы предпочел все-таки преодолеть последнюю часть пути до этого пернатого. Получается, — он задумчиво оглянулся на Персея, — вместе?

— До Долины вместе. К Оиалену я с вами не пойду, уж есть ряд причин… — Он вновь прыгнул в седло, дернул поводья, и гнедая кобылка медленно поползла в горку. — Владислав? Можем мы поговорить наедине?

Эльф ускорился. Влад задумчиво посмотрел ему вслед, оглянулся на тихо беседующих Яна и Ишим, уже едущих вслед за эльфом близко друг к другу, — очевидно, тем ничего не угрожало. Сам, на всякий случай сложив пальцы в нужный усмиряющий жест — виски прострелило болью, — забрался в седло, быстро хлестнул лошадь, догоняя Персея.

— Лучше просто Влад, не люблю полное имя, — заметил он. — О чем говорить хочешь?

— Пока мы плохо знаем друг друга, совсем не спасали друг другу жизни — и прочее… Выходит, я вам подругу спас… И прошу об одолжении. Об обещании, о Клятве, Влад. Наступают времена, когда лучше находиться где угодно, но не в Кареоне. Я вижу твои глаза, тебе нравится запах битвы, ты смеешься, когда слышишь о битвах Света и Тьмы. Твои глаза блестят, знаешь… Так блестят глаза у ребенка, которого вдруг спросили то, что он знает, что выучил. Ты разбираешься в этом, это наш с тобой общий котел в раскаленной печи. Но Кареон не на грани Великой-Битвы-Света-и-Тьмы, совершенно нет. Истинный Ад наступит, когда Свет и Тьма объединятся. Это не будет перемирие, никто не подпишет пакт капитуляции. Когда лес горит, волк не охотится на зайца. Он бежит вместе с ним, стараясь не отставать. В ближайшие годы пробудится что-то, чего мы никогда не ждали. Что-то древнее Мира. Я чувствую, я знаю. Клянись, Влад! Клянись, что ты сделаешь все, чтобы отправиться домой. Ишим… Ей больно. У нее глаза прошедшего многое, такие глаза не часто встретишь. В них отражается пламя, в котором она горела сама. Уведи их отсюда. Если надо будет убить Везувия — подумай. Возможно, оно стоит того. Даже если это погубит любую надежду на Спасение. Вспомни свою темную душу. Не должно быть жалости, Влад. Бегите и спасайтесь. А мы, я, попытаемся прожить хоть еще немного. Я учился Войне. Я, возможно, не был лучшим учеником, но точно знаю: по всем правилам Войны, мы уже проиграли. Не только потому что Враг Силен, но мы слишком слабы. Подальше отсюда, когда рванет, хорошо? Пожалуйста…

Влад слушал внимательно, но на собеседника почти не смотрел — все больше на трясущиеся свои пальцы, долго молчал, словно боялся, что голос прозвучит как-то не так.

— Красиво говоришь, Персей, красиво… Да, я долго жил войной — даже не войной, а чистой ненавистью, это страшнее. Не мыслил себе никакого другого существования, а теперь вот понимаю. И сам не хотел бы остаться, чтобы видеть вашу битву — слишком уж много их вокруг меня было, и сам считать перестал. Мы уйдем, Персей, обязательно уйдем. Может, убивать я никого и не буду, но способ найдем… Я эти глаза, — мельком обернулся он назад, — я их сам каждый день вижу, и это страшно. Не хочу больше. Он… они это слишком много раз переживали, хватит. Что угодно сделаю, только бы не новая бездна… Мне хочется верить, у нас получится выбраться из Кареона, но только… не ждет ли там война другая? Все наше время — сплошная битва, эльф, а мы устали — мне впервые за все свое существование хочется жить. Так что я обещаю. Клянусь, хотя не привык просто так раздавать клятвы. Клянусь. Уйдем. В свою великую бурю, будь она проклята.

— Впереди гроза, время свистать всех наверх! Нет пути назад, буря накроет нас всех!

Горная цепь размыкалась, впуская путников в свое нутро.

***

Вечером по Долине гулял приятный прохладный ветерок, ерошащий Каре волосы и свободно раскрытые крылья, перья которых еще слегка ныли после того визита в дом Воланда, хоть с него и прошло добрых полдня. Сейчас Кара сидела на краю балконных перил, свесив ноги в глухую ночную темноту и совершенно бесстрашно всматриваясь в раскинувшуюся под ней бездну. Смелости ей, быть может, придавала наполовину осушенная бутылка самого крепкого вина, которая нашлась у Рика.

Алкоголь приятно кружил голову, избавляя от лишних мыслей и угрызений совести, начавших мучить Падшую с возвращением в Долину. Сейчас, чувствуя вкус вина, она терялась в количестве глотков — собиралась сделать всего пару, но не выдержала и выпила заметно больше. Проклиная себя, Кара не могла не пить. Не могла не пить, представляя Ишим, потерянно бродящую по этому же странному миру, одинокую и ничего не понимающую, — а она, Кара, командор Черной Гвардии, обещавшая ей свою защиту, свою душу и свое сердце, развлекается со случайной демоницей.

Вина захлестывала все сильнее, Кара снова отпила вина — прямо из горла, пролив немного на рубашку, еще хранящую пряный запах тела Аирош. Коротко взвыла, вздрогнула, пьяно качнувшись — прямо над разверзающейся внизу чернотой.

Какая-то ее часть хотела сорваться вниз, испуганная тем, что она натворила. Хотела — а темнота манила сладкими голосами, пробивающимися через пьяную легкость, заволокшую ей голову.

— Ну, наебнись еще с балкона, чтобы потом тебя отдирать стамеской! Прелестная идея!

Недовольный непонятно-возбужденный голос за спиной. Разумеется, Корак. На несколько секунд замолчавший, будто заподозривший что-то неладное. Затем прыгнувший рядом, до побеления сжавший перила под собой, Падший выхватил из рук Кары бутылку и сделал три крупных глотка. Пока кадык дергался в такт глоткам, грудь рвано вздымалась, будто что-то сильно беспокоило пьющее залпом вино существо.

Корак отлип от горла бутыли, запрокинул голову, что-то тихо, но резко высказав на странном языке. Скорее всего, матерился.

Затем повернул голову, наконец встречаясь глазами с Карой, протянул девушке напиток и, вздохнув в очередной раз, стукнулся лбом о ее плечо.

— Какая же я, сука, девочка…

Кара тихо улыбнулась, бездумно приобняла его за плечи, потом зарылась пальцами в длинные волосы. Знакомый яблочный запах стоял в глотке, словно она пила не вино, а сидр из фруктов, приведших человечество к греху. Корак шептал что-то еще — она безмолвно слушала, улыбалась, прижимаясь к нему, чувствуя под боком живое тепло. Темнота отступила ненадолго, но боль в груди не унялась, только разгорелась еще сильнее.

— У тебя было такое, что делаешь что-то совершенно неправильное, а потом тебе плохо, безумно плохо, и ничего не спасает тебя от осознания собственной никчемности? Что у тебя на душе тысячи грехов, и однажды они настигают тебя, одна-единственная капля переполняет гребаную чашу — и все, ты тонешь. Как же мне плохо, Корак, как же плохо…

Она протерла глаза, вдруг опаленные огнем, задохнулась и затихла, дыша с Кораком в унисон. Только это сейчас и спасало — иначе бы она и впрямь упала куда-то вниз.

— Я живу так, Каролина. Уже сотни, тысячи лет. Однажды придет расплата. Сейчас я думаю, что хочу этого. Посмотреть в глаза первой своей любви, заглянуть в черные глаза Смерти. Но когда такой момент наступит, я буду скулить, как загнанный зверь. Выть от ужаса, молить о пощаде и плакать. Все геройские лозунги куда-то деваются, когда человек близок к смерти. И никто уже не так горд…

Он обнял ее вновь, прижал ближе к груди, тыкаясь носом в висок. Чувствуя, как бегущая по нему кровь с каждым ударом сердца делает новый скачок, рвется завершить свой путь, не зная, что это все — вечный цикл, круговорот. И кровь, гонимая сердцем, будет возвращаться сюда снова. И снова. И снова.

— Ты загоняешь себя, Кари. Оно того не стоит. Полагаешь, это твой час греха? Херня это все, милая моя птичка. Жизнь. Смысл жизни — в удовлетворении потребностей. Если вдруг тебе захотелось демонессу, то почему нет? Видишь хотя бы одну причину? Я — нет. Перегрызу глотку любому, кто тронет Фрелл, Рика, Рию. И им тоже перегрызу. Но это скорее прихоть, ошибка, исключение. Запомни мои слова, они помогут тебе. Или нет. Похер, не так ли?

Он снова припал к бутылке.

— Иногда я думаю, способна ли я на какие-то человеческие чувства, Корак. На что-то, — мелькнула в темноте злая усмешка, — светлое-доброе-вечное. Бывает ли прощение для таких как мы, этот трижды проклятый счастливый конец. Я понимаю, что света нет. Понимала с самого начала, с самой первой секунды. Для меня светом была алая звезда, указавшая жестокому царю, что пора убивать новорожденных детей. Были глаза Михаила, сияющие, когда он смотрел на казненных им — на моих родителей, они тоже лежали там, пронзенные стрелами о золотых наконечниках. Таким был свет, к которому я привыкла. В ее глазах — он другой. А я знаю, что могу все разрушить, как уничтожаю все, что вижу перед собой. Я не хочу, не хочу, но разрушаю, Корак. Не могу просто любить — это страшно. Мне — страшно, до дрожи страшно. Сейчас, когда вокруг темнота и только мы, когда я выпила столько вина, я могу в этом наконец признаться.

— Боишься… Не доверяешь себе… Хочешь, прыгнем? Вместе? И я буду держать тебя за руку. Хочешь, можешь навсегда остаться здесь? Вне забот. Я отправлю всех обратно, чего бы это ни стоило. Если считаешь, что заслужила такой отдых. А если нет, то соберись, расслабься и плыви. Плыви по течению, надеясь, что плывущая мимо наиболее хищная рыбка не откусит тебе что-нибудь лишнее, хах.

Он рассмеялся, припал лбом к ее лбу, подмигнул.

— Ты слишком много думаешь, а надо жить. Вдохни полной грудью холодный воздух, посмотри на небо, оно же красивое? Вот и все. Бери свою женщину, бери друзей — и вперед, только вперед!

Он ринулся грудью навстречу пустоте, чуть не соскользнув вниз. Замер, держа равновесие на пятках, рискуя сорваться и упасть. Раскинул руки крестом, воздерживаясь, чтобы не распустить крылья, которые помогли бы держать баланс. Протянул Каре руку.

Она быстро поднялась на ноги, качнувшись, но устояв. Не успела испугаться — но сейчас, глядя в глаза Корака, она знала, что не может сейчас испытывать страха. Искусанные в кровь губы саднило от широкой, детской какой-то улыбки, она запрокинула голову к небу, всмотрелась, рассмеялась искренне и громко.

— И правда — красивое, — призналась она, ничуть не кривя душой.

Впервые за долгое время смотрела в вышину без ярости и обиды, впервые решила быть просто той, кем хочется. Потому и подалась навстречу Кораку, знакомо переплетая пальцы, чувствуя приятное тепло его ладони. Сердце бешено колотилось, взметнувшийся вдруг ветер рвал одежду и душу.

— Прыгнем, — согласилась она. — Что угодно. Только никогда не отпускай мою руку, никогда, Корак. Потому что так и умирать не страшно. — Прижалась ближе, греясь его живым теплом, улыбнулась: — Так значит, отскребать нас будут вместе?.. Как романтично.

— Прыгнем? Прыгнем, если ты так хочешь. Можешь даже посчитать до трех. Но я обязательно тебя поймаю…

— Не люблю цифру три, — покачала головой Кара. Просто вдруг шагнула вперед, навалившись на Корака, подталкивая его к бездне.

Перила кончились неожиданно, и они сорвались вниз, вместе, не разрывая рук, единым существом. Кара дико улыбалась, чувствуя силу свободного падения, ветер, рвущий перья все еще раскрытых крыльев.

Он летел быстрее. Опустившись чуть ниже, подхватил Кару под колени, смеясь, крича.

— Глупенькая, убери крылья. Ты тут падать собралась или летать? — он глотнул воздуха, легкие резануло. — Вывернешь к чертям!

И снова безудержный смех, прижатая к груди Кара, полет. Черные крылья сложились, вырвалась только пара перьев, закружившихся вокруг них. Кара, поддавшись веселью, тоже хохотала, отловила одно перо, заложила Кораку за ухо, впутала в волосы, победно улыбаясь. Крик рвался из глотки — и она кричала. Сейчас можно было все.

Она не смотрела, насколько быстро приближается земля — это было совсем не важно, и только одна мысль билась в голове, живо и ярко.

«Держи меня, когда я буду падать».

Корак рванул крылья. Расправил в нескольких метрах от земли, чувствуя, как натягивается, почти рвется упругая мембрана, как недавно обожженые перья вылетают из крыла, кружатся вихрем вокруг них. Чувствовал, как под тяжестью двух тел ноет спина, вырываются из плоти кости лопаток. Он хлопнул ими, не чувствуя уже боли. Зависнув в нескольких сантиметрах от земли, опустил на нее Кару и, продолжая не касаться земли, поднял на себя ее голову, заглянув в глаза. Если бы он хотел, мог потянуть носочек, достать до влажного грунта, встать рядом, но он не хотел.

— Позволь мне быть твоим ангелом. Ангелом-хранителем, Каролина Инесса.

Она улыбалась — ангелы никогда не приносили ей ничего хорошего. Но Кораку хотелось верить во всем — после этого безумного падения уж точно.

— Тебе, — вздохнула Кара честно, — можно.