03.03.2015.

— И когда Он снял шестую печать, я взглянул, и вот, произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно, и луна сделалась как кровь.

Раздавался эхом голос немолодого священника, умноженный во сто крат высоким церковным куполом, нависшим тяжелой громадой над сбившимися пред алтарем и испуганно озирающимися людьми.

Одна женщина, жмущаяся к кряжистому мужчине — вероятно, к супругу, — нервно перебирала деревянные четки с ясно слышимым и оттого несколько зловещим постукиванием. Священник сбился, скользнул пальцами по истрепанному корешку карманной Библии, которую держал в чуть подрагивающих руках.

— И звезды небесные пали на землю, — хрипло продолжил он. — И небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих.

Кто-то прерывисто вздохнул; различить, кто именно, было совершенно невозможно: люди прижимались друг к другу, содрогаясь то ли от стоящего в заброшенном храме смертельного холода, то ли от страха, захватившего все их сознание. Губы беззвучно шептали молитвы, вырывались слова — облачка теплого пара.

— И укрылись люди в пещеры и в ущелья гор, — не глядя на пожелтевшие от времени страницы, продолжал священник, срываясь на шепот, осматривая лица глядящих на него с надеждой, щемящей бешено колотящееся сердце. Он продолжал, упрямо выговаривая данные ушедшим Богом слова, словно верил, что их это спасет. — И говорят горам и камням: падите на нас и сокройте нас от лица Сидящего на престоле и от гнева Агнца.

На алтаре перед ними лежал умирающий ангел — золотая кровь его стекала к ногам, и этот неприятный липкий звук, с которым густой ихор капал вниз, был отлично слышен каждому из испуганных людей, когда мерный голос священника умолкал. Поэтому он знал, что не может останавливаться, он должен был говорить.

Говорить, чтобы заглушить хрипы еще одного существа, притаившегося за алтарем, скрытого от глаз прихожан.

Он говорил, что им нет спасения. Что по следу раненого ангела уже бегут лучшие охотники Сатаны, вдыхая пряную святую кровь, подбирая белоснежные перья. Адские гончие были так близко, что их лай можно было услышать. Крик, вопль, вой. Ржание лошадей, песий визг.

Дикая Охота по горизонту — кто во главе? Он не помнил истории бабушки. Он не помнил Божьих слов. Ничего, кроме куска текста из «Откровения», который твердил сейчас.

Все знали, что они не выпускают добычу из когтистых лап, пока не растерзают ее полностью. Кучка христиан, укрывшая беглеца в церквушке в германской глубинке, понимала, что им не на что надеяться.

Они твердили молитвы, но никто не ответил. Они пытались помочь умирающему, но только перепачкали руки в крови по локоть, а чистый крик ангела навсегда отпечатался в памяти.

В такие моменты кто угодно разуверился бы, но они хотели надеяться, что Бог их не оставит. Спасет от тех, кто уничтожил его лучшее творение — Рай.

Рай год назад сгорел на их глазах, развернувшись великим пожаром на все небо, и на землю вышли все те жуткие демоны, которыми пугали детей в страшных сказках. Надежда для них умерла тогда.

И умирала сейчас с каждым вздохом ангела, становящимся тише и тише.

И воскресала с призрачным шипением существа, прячущегося от их глаз и становящегося все сильнее с каждой каплей ихора.

Оно приползло к нему неделю назад, чудом добравшись до церкви. До той самой, в которую волею Божьей пал умирающий ангел.

Оно — было надеждой. Последней. Тем, что способно уничтожить пришедшего из Ада Люцифера. Тем, что давало ему сил читать дальше, глядя сквозь лица прихожан и не слыша звона.

Купол тревожно гремел, женщина с четками давилась рыданиями, слезы омывали опухшее круглое лицо. В уши ввинтился дикий вой, задрожали в окнах цветные потускневшие витражи, изображающие святых, тряхнуло пол.

— Ибо пришел великий день гнева Его! — в отчаянии воскликнул священник, впервые повышая голос. — И кто может устоять?!

Еще секунда — и…

Большие окна по бокам брызнули тысячами осколков, вспыхнуло пламя, врываясь в холодное пустое помещение, пал купол — обломками камня, точно на алтарь, на ангела, отчаянно закричавшего от боли. Рассек брызгами лица людей, ударил священника. Он рухнул на пол, скорчившись от боли в боку, выронил старую Библию, отлетевшую в сторону и зашелестевшую страницами.

В голове его помутилось от удара, в ушах гремело от прозвучавшего страшного взрыва, а перед глазами все плыло, исчезало в густом тяжелом дыму. Фигуры испуганных людей плавились в жарком огне, ворвавшемся в церковь. Крик ударил в самое сердце, мелькнули люди в черном, где-то рядом брызнула кровь из чьего-то перерезанного горла.

Приподнявшись, священник отшатнулся от бросившегося на него демона, облаченного в черно-серебряный мундир, наскоро сложил пальцы и перекрестил искаженное яростью лицо, заставив нападавшего взвыть от боли.

Он вскочил, шатнулся, хлебнул с лихвой горячего, раскаленного воздуха, отдающего горечью, согнулся в кашле. В глаза бросились обезглавленные тела и темные фигуры застывших в углах церкви демонов.

Огонь взметался вокруг под самый потолок, слышались крики откуда-то от входа — видно, кто-то еще пытался сбежать. И только зазвучал вдруг сверху, из неровной дыры вместо купола, резкий громкий голос, заставивший его содрогнуться.

— Пятый Ангел вострубил, и я увидел звезду, падшую с неба на землю, и дан был ей ключ от кладязя бездны, — раздалось свыше.

Пред ним пал ангел с по-вороньи черными крыльями, оскалился в кривой улыбке, выглядящей особо жутко на фоне его пылающей церкви. Фигура — словно вырезанная из мира, по контуру обведенная тенью. Рубаха цвета засохшей крови — сразу бросалась в глаза, встрепанные коротко стриженные волосы, резкие, нечеловечески-яростные черты лица. И — голос. Такой, каким обычно объявляют войну.

Эта женщина выглядела едва ли старше четверти века, но взгляд ее был страшен — ему были тысячи лет. По движению ее руки безропотно застывали мрачные фигуры демонов, тихий смех звучал так же, как треск пламени за ее спиной, глаза — бездонная чернота и искры.

— Она отворила кладязь бездны, и вышел дым из кладязя, как дым из большой печи, — продолжила она, сверкая черно-алыми глазами, показывая острые клыки — такими только рвать живую плоть. — И помрачилось солнце и воздух от дыма из кладязя.

Она скользнула ближе, посмотрела священнику в глаза. Может быть, ожидала мольбы или крика, но он до боли стиснул челюсти, чтобы не издать ни звука.

— Ты знаешь, кто я, — шепнула она, оскалясь точно напротив его отрешенного лица. — Спасать ангела, падре. Как глупо. Как неизмеримо глупо… Ты мог бы тихо читать бессмысленные слова в своем сарае, и никто слова тебе не сказал бы, но теперь… — Вздох, трагичный и неприкрыто издевательский. Улыбка — как удар. — Теперь ты будешь казнен.

Она вдруг наклонилась, легко подняла с пола выломанный крест, упавший вместе с куполом, небрежно взвесила в руке. Большой, блестящий, гордо венчавший некогда верхушку храма — средь небес. Испачканные в саже и крови руки легко, изящными быстрыми движениями прошлись по плечам распятия. Губы ее изогнулись в улыбке.

— Ты падешь, — выхрипел священник, глядя на крест, легко, играючи удерживаемый той, кто был полностью отравлен Тьмой. — Вы все падете.

Тихий смешок — опять как укол. Стилетный, тонкий, но глубокий — в самое сердце. Стиснув зубы, он поклялся больше не издавать ни единого звука. Ни за что — ни звука.

— Я — уже, — рвано кивнула она, чуть взмахнула черными крыльями, обдавшими жаром лицо священника.

Он не успел закричать, хотя и хотелось. На краткий миг захотелось взмолиться о пощаде, пасть на колени, заламывая руки и лобзая железные набойки на ботинках этой страшной женщины, в глазах которой отражалась Смерть. Дрогнуть, усомниться.

Не успел.

Тяжелый удар креста обрушился на череп, легко проламывая кость и превращая худое лицо, изможденное морщинами, в отвратительное, липкое, ярко-алое месиво из осколков хрупких костей и мозга.

Командор Черной Гвардии, брезгливо кривясь, отерла тяжелые военные ботинки о черную рясу изуродованного священника, лежащего у нее в ногах.

***

Церковь уже погасла — оставляя хрупкий обожженный скелет, ушел огонь. Ушла и Гвардия, оставив убитых людей лежать в лужах собственной крови, обильно натекшей на темный дощатый пол. Ушли тихо — словно призраки, словно и не было их здесь, и только тяжелый, дерущий глотку запах гари и крови и вид черного пожарища, обнаженных стен и переплетения потолочных балок напоминали, что все это не было кошмаром.

Рывком, почуяв свежий морозный воздух и не уловив ни биения пульса рядом, поднялось из-за алтаря странное существо, как собака блох, сбросившая заклинание скрытности. Изломанное, перекрученное, словно собранное из кусков чьих-то чужих тел, наскоро сшитое кровавого цвета нитями. Неправильное, чужое.

Голова тяжело мотнулась, хрупнула кость. То ли под ногой, выгоревшая до белизны и перемазанная густым слоем липкой сажи, то ли в шее, вывернутой под каким-то странным углом. Мутный взгляд скользнул по телам, обрубок носа втянул насыщенный запах горелой плоти, без особых усилий угадывающийся среди остальных.

Тянуло вперед — уверенно, неотвратимо, словно подталкивало в спину уверенной отеческой рукой. Сила, нетронутая дикая сила растекалась под ногами, пачкала голые ступни при каждом шаге с липким чвяканьем. Сила манила — неотвратимая, вечная, еще живая.

Существо улыбалось бы, если бы не стесанная напрочь нижняя челюсть — лица у него не было, только алеющая гортань и липкий язык, прилегающий к небу.

Низкий горловой хохот спугнул ворон, опустившихся на балки, — те с тревожными воплями взвились вверх, часто и гулко хлопая крыльями.

Пав на колени перед мертвыми, существо слизывало с досок кровь, вжимаясь переломанным телом в пол, пытаясь собрать как можно больше крови — глотнуть, ощутить стальной привкус на языке и пожар в горле. С жадным животным воем, с отвратительными хлюпающими звуками, сиплым хрипом, скулежом проезжалось языком по кровавому месиву на полу.

За спиной его медленно раскрывались четыре перистых тяжелых крыла.