Величайший!

   Именно так собирается попросить называть себя Чимин, когда выходит из кабинета главного редактора. Именно так и никак иначе. Потому что попасть со своей первой в жизни статьей в своем первом в жизни крупном журнале на свой первый в жизни разворот — как еще можно назвать Чимина, молодого, начинающего, но уже подающего ого-го какие надежды журналиста, которому удалось то, чего не удается иному матерому коллеге за всю его трудную журнашлюшную жизнь.

   Назвать себя журнашлюшками ребята из отдела учат всех новеньких, потому что «Ими мы, по сути, и являемся» — так сказал Хосок и как отрезал: по его мнению, работа журналиста, вечно живущего в режиме погони за свежими жареными фактами, предполагает полный отказ от угрызений совести и предание забвению всех морально-нравственных качеств. Такая фигня, по его же, опять же, мнению, в работе только мешает. К слову, сам Хосок редко следует своей теории, потому что его колонка посвящена мелочам жизни и ее читают только домохозяйки. Так Чимин втайне думает, и так оно, по сути, и есть.

   Но Хосок носится с каждой своей очередной подборкой «Десяти наикрутейших рецептов кимчи, доставшихся нам в наследство от предков» как с писаной торбой, страшно гордится тем, что наработал за пару лет собственную армию читателей, и как-то никуда выше не стремится.

   Но вот Чимин.

   Чимина ждет большое будущее, так сказал редактор и так Чимин считает и сам. И он в этом большом будущем уже стоит одной ногой, потому что, опять же, первая статья — и сразу на разворот.

— У меня есть для тебя новое задание, — нежно по-отечески приобнимает его главред Юнги. — Так сказать, чтобы закрепить результат и мотивировать взлет карьеры. Но тебе понадобится известная настойчивость, беспринципная бессовестность и поездка в Пусан.

   Чимин не против поездки в Пусан (там бабушка, там сестры, там есть, с кем провести время), где живет следующая его жертва.

   «Ким Сокджин. 30 лет». В прошлом — известный на весь мир певец (на всю Корею уж точно, да и Азия о нем больше, чем наслышана, чего уж), внезапно ушедший из индустрии без объявления капитуляции.

   Почему человек бросает всё в разгаре своей блестящей карьеры и стирает все следы и упоминания о себе одним махом?

   Почему отказывается разом от кучи выгодных предложений и проектов, сулящих немалые деньги?

   Почему оставляет в растерянности кучу азартных фанатов?

   Почему нигде нельзя найти его следов вот уже три года?

   Почему красивый молодой человек вдруг выбирает аскетическое существование где-то в глухом нигде в Пусане и не отвечает на звонки?

— Я нашел его, — шлепает Юнги папкой о свою захламленную столешницу. — Он в Пусане. Вот адрес. Папарацци пока не в курсе, потому что информация к нам пришла случайно (если честно, до сих пор не верю, что так повезло — один мой друг, как оказалось, поселился с ним по соседству и узнал, когда тот копался в саду). Так что тебе нужно взять руки в ноги и чесать туда, пока не прознали другие СМИ. И вывести его на разговор. И принести мне этот эксклюзивчик на блюдечке с голубой каемочкой. Как ты это умеешь. Как у тебя это получилось в прошлый раз. Это все попахивает талантом, мой друг. И я очень подозреваю, что для человека, который сумел втереться в доверие к вдове Кан Чжи Сона и выпытать у нее подробности самоубийства ее знаменитого распущенного мужа, нет ничего невозможного.

   Чимин слушает Мин Юнги и наполняется розовыми пузыриками гордости за самого себя. Да он землю рыть будет, но достанет материал на этого самого… как его? Ким Сокджина, да.

   И Чимин берет папку с данными на звезду в одну руку, телефон — в другую и выходит из кабинета главреда, светясь, как лампочка, на ходу заказывая себе в приложении билет до Пусана.

   Чимину хотелось бы сказать что-то вроде «А в Пусане ничего не меняется…», но это было бы неправдой. Пусан меняется на глазах, и Чимин почти не узнает родной город, когда разглядывает его улицы в окно такси. Город растет на глазах, расправляет плечи-многоэтажки, и воздух здесь какой-то совсем другой.

   Он рассчитывает наскоро навестить бабушку, кивнуть сестрам и отправиться к Ким Сокджину сразу же, но семья — это семья, поэтому в первый вечер большого ужина в кругу семьи и ответов на шумные расспросы, конечно же, не избежать.

   Так что выбирается он из бабушкиного дома уже поздно вечером, но все-таки решается разведать обстановку и заказывает такси по адресу. Честно говоря, он ожидал обнаружить звезду живущим где-нибудь на Хёндэ, но, оказывается, Ким Сокджин окопался в частном секторе на окраине, и когда такси останавливается у небольшого домика на побережье, втиснутого между рыбацкими квартальчиками, Чимин даже думает, что, наверное, Мин Юнги ошибся.

   Он с полчаса блуждает вдоль изгороди, заглядывает в освещенные окна, плотно зашторенные, и даже намеревается выловить пару прохожих, чтобы уточнить, действительно ли здесь живет Ким Сокджин. Но на улице никого, как назло, нет: рыбацкие семьи рано ложатся спать.

   В конце концов, Чимин решает снять номер в обшарпанном отельчике неподалеку и до утра вынужден довольствоваться узкой кроватью и тонким (если что, на улице уже не лето, между прочим!) одеялом.

Ким Сокджина он встречает утром в местном супермаркете. И что это, если не везение?

   Бывшая знаменитость на знаменитость не похожа совсем: Чимин смотрит на экран смартфона, в котором на фотках — красивый юноша, одетый стильно и дорого, тщательно причесанный и сверкающий драгоценностями, и разглядывает парня, роющегося в пакетах с морковкой, наваленных на прилавок, с некоторым недоверием: вот эти вот потертые джинсы, дешевая футболка с рынка и кеды, которым уже много нелегко пережитых лет? Это и есть Ким Сокджин?

— Сокджинни, иди сюда, мальчик, — кричит из-за кассы женщина-продавец и машет рукой. — Я отложила для тебя батат.

   И Сокджин приветливо машет ей, бросает пакет с морковкой в корзину и удаляется в сторону касс немного вразвалочку. Натыкается рассеянным взглядом на заинтересованный взгляд Чимина, но внимание не заостряет.

   И Чимин хватает первую попавшуюся пачку печенья с полки и йогурт и становится к кассе сразу за широкой спиной звезды.

— Как твой пес? — интересуется женщина, пробивая покупки. — Помогла моя мазь?

— Нет, — вздыхает Сокджин, и голос у него приятный, мелодичный, немного сиплый, как будто он только что переболел гриппом, — не помогла. Видимо, придется везти его к ветеринару. Я читал, с занозами шутки плохи.

   Чимин прислушивается, провожает взглядом Сокджина, выкатывающего из магазина тележку с покупками, и торопит кассира, надеясь догнать звезду на парковке. Но Сокджин возвращается тут же с пустой тележкой, ставит ее аккуратно в ряд и снова выходит из магазина, так что Чимин со своим печеньем и йогуртом (нахрена ему эта жижа из брокколи с яблоком, непонятно) выскакивает на парковку как раз вовремя.

— Извините, — Чимин цепляет на себя свою самую милую из серии наимилейших улыбку и аккуратно подходит сзади. — Вы Ким Сокджин.

   Ким Сокджин оборачивается, и лицо его меняется со скоростью звука: от улыбки не остается следа, только холодная маска и строгость во взгляде такая, что мороз по шкуре.

— Нет, — отрезает он и забирается в машину.

— О, — Чимин подскакивает ближе и хватается за дверцу машины, не давая ее закрыть, — я вас узнал. Но если вы хотите сохранить инкогнито, я понимаю и никому не скажу. Просто рад увидеть вас здесь, я ваш большой поклонник.

   Ким Сокджин смотрит строго, недоверчиво, но ничего не отвечает, только пытается закрыть дверцу, тянет ее на себя.

— Послушайте, — Чимин все еще улыбается, надеясь растопить лед, — я эту встречу всю жизнь буду вспоминать. Распишитесь мне в блокноте, пожалуйста. На память.

   Ким Сокджин, сохраняя строгость в лице, достает из кармана телефон, разблокирует его большим пальцем и хмуро, практически скрежеща металлом в голосе, почти по слогам выговаривает:

— У вас есть минута, чтобы отпустить дверь и отойти от машины на безопасное расстояние. Или я вызываю полицию.