Джихё не самая старшая, но она первая, кто попадает в семью.

Ей семь, и она боится есть. В прошлой семье, где ей приходится называть родителями людей, которые бьют по протянутой в сторону яблока руке и невольно приучают её отзываться на «свинья», не принято много есть. В этом доме принято ходить на цыпочках, не смеяться и не бегать. И никогда, просто никогда не подставлять табуретку к умывальнику и не тянуться к верхней полке за вафлями, спрятанными «мамой» утром.

Всё же добытые вафли тают во рту, который к вечеру расцветает рваной ссадиной - пощёчина такая сильная, что лопается губа, делая сладкую слюну солоноватой и неприятной.

Учителю Джихё говорит, что упала с качелей. Учитель кивает, тихо вздыхает и отправляет её за свою парту. А уже в обед, пока все остальные дети толкаются в столовой и опрокидывают на себя кисель, Джихё сидит в кабинете директора и не знает, почему так сильно плачет, уткнувшись в лиловый пиджак знакомой воспитательницы из приюта.

Больше Джихё табурет не трогает. И в ту семью она больше не возвращается.

...

Проходит пара месяцев, прежде чем её снова решают удочерить.

Джихё смотрит на красивую улыбчивую женщину огромными глазами страха, в который превратилась, перейдя порог приюта, и никак не реагирует на протянутую большую и почему-то кажущуюся тёплой ладонь кучерявого мужчины с веснушчатым лицом. Веснушек оказывается так много, что Джихё невольно хочется их потрогать, попробовать стереть, ведь не может же их быть так много, но она сдерживается и шмыгает за спину воспитательницы.

Кучерявому мужчине и его жене необходимо два месяца практически ежедневных приходов для того, чтобы Джихё позволила взять себя на руки и приняла от них подарки.

На третий месяц она уже аккуратно укладывает в сумку свои немногочисленные платья и второй раз прощается с друзьями, игнорируя редкие подколы со стороны о том, что они ещё встретятся, когда от неё снова откажутся. Джихё сжимает маленькими пальчиками большого плюшевого кролика и думает — не откажутся. Она сделает всё для того, чтобы этого не случилось. Скажут не прыгать — не будет прыгать. Не плакать — не проронит и слезинки. Она слишком полюбила этих людей и сделает всё для того, чтобы они полюбили её в ответ.

Но делать, как оказывается, ничего и не нужно.

Новая мама, с нежными, сладко пахнущими руками, любит заплетать ей всякие причёски перед школой и прижиматься своей щекой к Джихёновой, гладя по спине и мурлыча себе что-то под нос. Новый папа очень красиво играет на гитаре и когда узнаёт, что Джихё умеет петь, оказывается вне себя от радости, тут же предлагая ей записаться в вокальный кружок. Смущённая таким искренним восторгом девочка коротко кивает и с того самого дня не проходит практически ни дня, когда она не поёт и не бывает счастлива этому.

— Джи-я, — мама даёт ей такое ласковое имя, и оно нравится Джихё куда больше свиньи. Она отрывается от раскрашивания Ариэль в новой раскраске, принесённой папой и в уголке помеченной 5+. Джихё уже целых девять, она с кропотливостью подбирает фломастеры для каждой ракушки, но всё же поднимает голову и с вопросом смотрит на маму. Та ей улыбается. Джихё невольно улыбается в ответ. — Мы тут с твоим папой кое о чём думали и хотели бы спросить твоё мнение.

Сидящий за барной стойкой папа согласно угукает и подмигивает повернувшейся к нему дочери. Та вопросительно приподнимает бровки.

— Вы хотите, чтобы я записалась ещё в один кружок? — это единственное предположение, которое созревает в голове.

Родители озабоченно переглядываются.

— Только если ты хочешь, милая.

Джихё призадумывается и качает головой.

— Нет, не хочу.

— Тогда и не нужно, — мама откладывает телефон в сторону и хлопает по месту на диване рядом с собой. Джихё сползает с мягкого ковра, на котором любит проводить свободные от кружков и домашки вечера, и усаживается рядом, тут же примкнув к тёплому боку. — Мы никогда не будем заставлять тебя делать то, что ты не хочешь.

Джихё чувствует тёплый трепет в груди и отрывисто кивает, утыкаясь лицом в мамину футболку. Природный аромат, сочетающий в себе гвоздику и запах дождя, приятно щекочет чувствительный нос. Аромат самой Джихё ещё не сформировался до конца, но дома, в школе и в кружке ей уже начали говорить, что она пахнет, как костёр — её сущность альфы горчила на чужих языках.

— Джи-я, — папа садится на пол в ногах мамы и смотрит на своих женщин снизу вверх нежным взглядом, — мы с мамой хотели бы, чтобы у тебя появилась сестричка.

Джихё поражённо моргает, уставившись на мужчину.

— Сестричка? — будто чего-то боясь, шёпотом переспрашивает она. Папа, не сводя с неё внимательного взгляда, кивает. Джихё растерянно поворачивает голову в мамину сторону, неосознанно уставившись на её плоский живот, скрытый тонкой тканью. — Мама её сама родит?

Для своих девяти она знает, пожалуй, слишком много. По крайней мере, больше, чем дети, выросшие в обычной семье, а не в приюте, где шестилетки водятся с четырнадцатилетними и с приоткрытыми ртами слушают о том, откуда берутся дети и что для этого нужно делать. Джихё даже общалась несколько раз с милым парнем-омегой из самой старшей группы, у которого уже был довольно большой живот и куча перешёптываний за спиной. Воспитательницы горько вздыхали, бурча друг на друга за то, что не досмотрели, а альфы перекидывались между собой усмешками, глядя на опустившего голову паренька. Джихё находила эти ухмылки пугающе-отвратительными, прогоняя с лодыжек мерзкие мурашки, пока сидящий рядом омега ласково улыбался, но не мог скрыть от детского чутья свой страх и дрожь в плечах.

Может, Джихё и не могла с точностью сказать, что произошло, но она точно знала, что это было неправильно. Больно и плохо. И что это именно то, на что намекают воспитательницы, предостерегая всех девочек и омег от прогулок по ночным коридорам приюта.

— Нет, — папа протягивает ладонь в намерении пощекотать стопу Джихё, но та, пискнув, вовремя подбирает ноги под себя. — Мы тебе уже как-то говорили, что мы с мамой не можем сами родить ребёнка.

Джихё вновь смотрит на мамино спокойное лицо. Та ей улыбается, но Джихё чувствует, что женщине грустно. Она покрепче обнимает её за локоть.

— Тогда вы хотите удочерить сестричку, как меня?

— Не совсем, — мама гладит её по голове свободной от детских тисков рукой. — Мы хотим оформить опеку и, может быть, даже не над одной девочкой.

Глаза маленькой Джихё делаются по-настоящему круглыми.

— Не одной?! — она даже подскакивает с места, едва успев приземлиться на одну ногу и не наступить на папино бедро.

Взрослые встревоженно смотрят друг на друга второй раз за вечер.

— Ты радуешься или?..

Джихё ощущает, как в ней кипит энергия. Радуется ли она? Ещё бы!

Прожив не один год в шуме, драках, конкурсах и долгих утренних очередях в туалет, она неожиданно сталкивается с тем, что ей невероятно скучно в огромном доме, принадлежавшем новым родителям. Не с кем побеситься и обсудить вредного одноклассника, тычущего ей на уроках литературы ручкой между лопаток. Не с кем построить домик из одеял и подушек и не с кем лежать в нём, тёплом от дыхания и уюта.

Конечно, у неё есть мама, которая всегда выслушает, развеселит и поиграет с ней, если что, но у той работа в модельном агентстве и домашние дела, и Джихё знает, что та слишком устаёт, чтобы пытаться выстроить более или менее устойчивую конструкцию из подушек. Да и не поместится она в домик даже при всей своей миниатюрности.

— Я хочу двух сестричек! — вдохновлённо щебечет Джихё, поражая взрослых своим блеском в глазах. — Нет, трёх!

Но как-то так выходит, что их оказывается целых восемь.

Все они появляются постепенно: сначала Наён вместе с Чонён, запуганные и сбежавшие от отцов алкоголиков; затем, через пару месяцев, папа приводит на порог тихую Мину, которая смотрит в пол и несколько дней почти ничего не ест — родная мать в три года отдала её на балет, и с тех пор девочка боится прикасаться к еде без разрешения со стороны.

Через год в семью вливается Сана — она оказывается такой красивой, что Джихё готова отдать ей половину своих платьев, лишь бы увидеть её в них и полюбоваться. Появившаяся через ещё три месяца Дахён шумная с самого начала, а Момо сразу прилипает к Мине после того, как узнаёт, что та тоже любит танцы.

Дом наполняется звуками, красками, смехом, плачем, смесью естественных запахов и жизнью. Конечно, поначалу Джихё грыз противный червяк ревности, когда мама стала заплетать не только её, но и всех остальных сестёр, а папа покупал теперь не одну раскраску. Но Джихё довольно быстро поняла, что все девочки, её сёстры, такие же, как и она. Они тоже хотят маму с папой и их внимание и любовь. А так как Джихё привыкла делиться, она смирилась с тем, что теперь всё внимание обращено не только на неё, и стала сама заботиться о сёстрах, купая их в своей привязанности и искренности.

— Это Чеён.

В их семье принято, что когда в ней появляется новый член, все должны собраться в гостиной и поприветствовать его. Возможно, это немного пугает новоприбывшего, потому что их семья, ну, разрослась, и мало кто почувствует себя уютно под десятком изучающих взглядов, но зато это сразу даёт понять, что этого человека здесь ждут.

Джихё всегда раньше других сестёр узнаёт, кого приведут домой. Этот раз не является исключением, мама пару дней назад даже показывала ей фотографию девочки с кошачьими глазами и короткой стрижкой, которую делали явно не профессионалы — то тут то там виднелись неровные срезы. Выглядела тринадцатилетняя девочка на фото как нахохлившийся воробушек, и в жизни мало чем отличалась.

— А это Чонгук.

И вот про это Джихё не знала.

Рядом с нахохлившейся Чеён стоит мальчик, представленный Чонгуком. Он ниже Чеён, подпирающей его плечо своим, и выглядит тоньше, а большие оленьи глаза, бегающие по помещению, на пухловатом лице такие выразительные, что Джихё невольно засматривается.

А затем она улавливает его запах и судорожно выдыхает под маминым взглядом.

Омега.

Мальчик-омега в их доме.

Брат.