— Здравствуй, Морфей.

Взмах ладони вовсе не обязателен, чтобы приглушить огни, но Люцифер любила легкий налет театральности. И то, как смотрелось его бледное лицо в полумраке, так похожем на сумерки родного — пока еще свободного — царства.

И то, как могла бы выглядеть его белоснежная, похожая на смесь молока и жемчужной пыли, пока еще скрытая под одеждами кожа, когда объектом поглаживаний и шлепков будет не воздух, а он сам, ей бы тоже понравилось.

— Приветствую, Люцифер, — сбитый с толку, растерявший все заготовленные речи по углам разума, Морфей попытался спастись под маской отработанной до автоматизма вежливости. Меньше всего он ожидал увидеть вместо закопченной брони изящное белое платье, так ярко контрастирующее с его сотканным из полуночной темноты плащом. — Приветствую, Мейзикин, — ничего не значащая вежливость обратилась ироничным уколом. Он обратил внимание на ее любимую демоницу, даже замершую в углу тронного зала неприметной тенью. Она проигнорировала его ворона.

— Как поживает твоя семья? Кажется, Страсть давно не покидал своих владений, — щепотка заботы и едва заметная нотка наивности предупредили: дерзость не останется без наказания. Даже от него. Особенно от него.

— Думаю, владычице Ада известно, что это не светский визит. Один из демонов украл мой шлем, — не то, чтобы он действительно желал ее обмануть… Скорее, замолчать причастность к краже собственного кошмара. Как глупо и как благородно!.. — Я хочу его. Сейчас, — подойдя к ней почти вплотную, поторопил Морфей.

Люцифер хотелось мурлыкать от удовольствия. Он так наивно требовал, что от одного взгляда на него поджимались пальцы на ногах: — Это была честная сделка, — насмешливо перебила она, и Морфей ошарашенно замер, часто моргая, словно наткнулся на невидимую стену.

— Предупреди Люсьен! — согнав ворона с плеча, холодно велел он, но упрямая птица отказывалась улетать.

Люцифер раздражало неповиновение, раздражало, как просьбы вместо четкого и жесткого приказа унижали Морфея в глазах Мейзикин, а самопожертвование ворона доводило до белого каления. Болваны, верящие в чудо, всегда рушили ее планы в последний момент.

В этот раз она обошлась без лишних движений. Морфей вздрогнул — а раздражающая душонка, полностью объятая языками пламени, уже покинула пределы Преисподней. Если повелитель сновидений так жаждал предупредить Люсьен, то кто она такая, чтобы ему не помочь? Только Люцифер решала, какую душу она будет пытать до скончания вечности, а какую — вышвырнет вон.

Любую сделку с Люцифер ее бывшие братья считали апофеозом лукавства, но формально Преисподняя всегда была честна. Желания проданной души всегда исполнялись, а потому шлем Морфея был трофеем Утренней Звезды, вернуть который можно было лишь в бою.

— Если победишь, я верну тебе шлем, — пообещала она, подначивая его резким, атакующим движением крыльев.

— Я принимаю твой вызов, — неохотно ответил Морфей, не желая ни рушить хрупкий нейтралитет, ни уходить ни с чем.

Люцифер довольно улыбнулась. Попался!

Впрочем, сейчас не было времени на пустые мечты. Мастерство превращений, древнейшее из демонических развлечений, требовало максимум сосредоточенности. Сон не из-за гордыни принял ее вызов: в изменениях и перевоплощениях он был настоящим мастером.

Ее милосердие стало угрожающим рычанием бешеного зверя. Его слепой гнев и жажда отомстить за пернатого друга пронзили ее сердце рыцарским копьем.

Ее желание не причинять ему лишнего вреда отравило его тело мгновенно — безболезненно — убивающим ядом. Он ничего не оценил, не придал значения, не заметил, оцарапав ее лицо когтями хищной птицы.

Ее раздражение — гнилостные язвы внутри него, он сам — кусок изгнившей плоти.

Привычно бесстрастное лицо исказил неописуемый ужас. Всего на мгновение он стал для Люцифер открытой книгой. Ей хватило. Лишь теперь, увязнув в ловушке по самое темечко, став насекомым в застывающем янтаре ее интриги, Морфей осознавал, насколько на самом деле она была сильна. Насколько жалок он был по сравнению с ней. Его волнение, спрятанное в глубине глаз, сводило с ума. Она не могла остановиться. Она причиняла ему боль снова и снова.

Запоздалая и бессмысленная попытка задобрить ее растеклась по полному красок лета миру изумрудным травяным ковром, подозрительно похожим на Рай. Ярость, которой суждено было однажды сокрушить Небеса, сожгла иллюзорный мир метеоритным дождем.

Ему не суждено вывернуться из адского капкана даже огромной Вселенной. Ее бешеная жажда, подстегнутая близкой победой, погасила все его звезды, наполнив его нутро отчаянием. Страдающий и проигрывающий Морфей, обессиленной куклой упавший к ее ногам, слишком прекрасен.

Ни звука. Ни слова. Победный взгляд. Довольная улыбка.

Он лежал на полу, растерянный и потерянный, прижимая к груди трясущиеся руки: — Люцифер… — голос дрогнул, но он был слишком горд, чтобы откровенно умолять. Люцифер куда сильнее интересовало, как он облизывал пересохшие губы. — Если я не вернусь в свое царство, равновесие…

— Тише, — приказала она, взмахом руки отсылая Мейзикин прочь. Любой демон расстался бы с любым из сокровищ лишь за мизерный шанс понаблюдать за наслаждениями Утренней Звезды, но Морфей — только для нее. А она — слишком ревнива.

— Я победила, — ядовито оскалившись, она даже не пыталась холодно констатировать очевидное, клыками отчаяния впиваясь в его бешено бьющееся сердце напоследок. Она бы все равно его не отпустила, независимо от победы или поражения, но ей хотелось победить. Невесомое прикосновение к щеке, игривое касание оголенной шеи, ласковое поглаживание напряженной спины вынудили его открыть глаза. — Теперь моя очередь загадывать желание. Я хочу, чтобы царство снов стало частью Преисподней, — прошептала она, кусая его за ухо.

Морфей закаменел. Она победила. Она имела право абсолютно на все. Все честно, пускай и несправедливо.

Послушный ее воле, медальон покрытым рубиновой крошкой чокером обвил шею. Дыхание оставалось свободным, но отныне ему не принадлежала в самом себе даже такая малость.

Шлем осыпался пылью, оставив на ладонях Люцифер невесомый венец, бесполезное в бою украшение для новой игрушки у ее трона. Он сам стал украшением привычного ей инфернального мира.

Песок, отныне послушный не только ему, адскими искрами взвился к потолку, жаля его кожу, обжигая его одежды, превращая плотную ткань в пепел. Зажмурившись, он терпеливо сносил свое порабощение.

За то, чтобы армии Ада не превратили его мир во вторую Преисподнюю. За то, чтобы демоны не осквернили ни одного из его слуг так, как Люцифер жаждала осквернить его. За то, чтобы пламя больше не жгло его ворона. За библиотеку Люсьен. За саму Люсьен.

Взгляд Люцифер обжигал сильнее, чем ее огонь. Она тоже хотела. Сейчас. Хотела его тонкие запястья, его смирение, его хрупкость и слабость. Михаил раздробил бы Морфея на тысячу осколков одним замахом огненного меча. Она предпочла бы использовать рукоять, а не острие. У нее есть и то, и другое, пускай меч, как и доспехи, опалило Падение.

Тело Сна не тронуто ни похотью, ни желанием, ни развратом. Он — не манифест чистоты, не ода невинности, не гордыня целомудренного праведника. Его тело — всего лишь тело. Морфей жил без зова плоти так же легко, как дышал.

Но его дыхание отныне — это ее милость.

— На колени, — предвкушающе приказала она.