Намджуну холодно. Намджуну голодно. И какой-то мальчишка, сидящий на бордюре с противоположной стороны дороги и пристально рассматривающий свои руки, поначалу совершенно не привлекает его внимания.

Намджун идет дальше, рывками вдыхая холодный ночной воздух. Равняется с ночным незнакомцем, проходит мимо, даже не затормаживая, но успевает заметить, что из-под вымокшей насквозь под недавним дождем толстовки сосульками свисают белые, будто выцелованные солнцем волосы.

Намджун идет дальше. Доходит до перекрестка. И останавливается.

Назад идет медленно, будто крадется, а потом резко срезает путь по диагонали, переходя на другую сторону. Парнишка пугливо вскидывается, видя перед собой его белые кроссовки, и смотрит на него темными провалами глаз с красными от недосыпа или чего похуже белками. А белые волосы липнут к ресницам, заставляя часто-часто моргать, от чего мальчишка становится похожим на флиртующую девушку.

В нем есть что-то женское. Намджун не может определиться, что именно делает его таким: то ли пухлые, будто вырезанные в мраморе губы, то ли белоснежная кожа, больше подходящая статуе в музее греческой античности, то ли тонкие пальцы, которыми тот безуспешно пытается заправить пряди под капюшон.

Кажется, что проходит вечность, прежде чем Намджун открывает рот.

— Помощь нужна? — спрашивает он, понимая, что ответ, скорее всего, окажется отрицательным.

Он еще больше удостоверяется в ошибочности своего внезапного поступка, когда глаза напротив зажигаются недоверием и чем-то похожим на смесь презрения и гордости, но через мгновение тухнут, показывая скрытую в себе усталость и… боль?

— Да, — согласие безжизненным обрывком падает между ними, будто бы парень боялся выпустить ту последнюю частичку тепла, которая была внутри него, и Намджун протягивает ему руку, предлагая подняться.

— Сокджин. Или просто Джин.

У Сокджина холодные руки, а кончики пальцев будто полны электродов — коснется раз — и тело проберет голубоватым разрядом холода. Крепко хватаясь за его запястье, Намджун скользит подушечкой пальца по нежной коже, тоже холодной, будто Джин снаружи покрыт белым камнем, как глазурная конфетка, упакованная в какие-то обноски, и помогает встать. Парнишку пошатывает, но он быстро берет себя в руки и пытливо смотрит, наверное, гадая, что же будет дальше.

— Есть хочешь?

Сокджин облизывает обветренные губы и кивает.

Единственным открытым в это время заведением, где можно было поесть, оказалось какое-то подобие фастфуда с претензией на звезду Мишлена. Пока вокруг неспешно наматывала круги уборщица, размазывая нанесенную за день грязь щеткой с густой мыльной пеной, а потом смывала начисто видавшей виды тряпкой, Сокджин продолжал рассматривать свои руки, пока они ожидали свой заказ. Намджун взял себе лишь двойной эспрессо, понимая, что возможность оказаться в кровати появится у него нескоро.

А мог бы уже лежать в кровати, размякший после обжигающего душа. И бесцельно пялиться в потолок, как и было весь последний месяц, когда он сутками напролет пытался связать хотя бы пару слов вместе, не плюясь от собственных наивных, по его мнению, стишков, которые-то и на мелодию не лягут никак, если не прибивать их гвоздями.

С каждой минутой Джина рубит еще сильнее, и Намджуну пару раз приходится напоминать ему, что скоро принесут еду. Тот лишь согласно кивает и снова подпирает точеный подбородок исхудалой ладошкой с тонкими узловатыми пальцами, закрывая глаза.

Откинувшись на скрипучую спинку стула, Намджун тоже закрывает глаза и глубоко вдыхает уже давно забытый запах общепита, смешанный с едким ароматом моющего и едва слышным запахом, исходящим от Джина, одежда которого в тепле начала понемногу высыхать. Запах не был неприятным, наоборот, каким-то человеческим, простым, привычным.

Кто же ты, Сокджин? Как такая роза оказалась в клумбе, недостойной даже полевого цветка?

Заказ приносит молоденькая девушка, наверняка студентка, подрабатывающая в ночное время, чтобы урвать хоть какую-то копейку, и, заметив ее косящийся взгляд, Намджун зло хмурит брови, бросив короткое «спасибо», и придвигает поднос ближе к Джину, который съежился и будто уменьшился, пытаясь слиться с окружающей действительностью.

Кофе адски горчит. И никакой сахар тут не поможет.

Джин сначала стесняется, но, видя, что Намджун занят своим эспрессо, начинает поглощать еду со скоростью, увеличивающейся в арифметической прогрессии. Намджун следит за ним боковым зрением и пытается не улыбаться, глядя на то, с каким наслаждением мальчишка закрывает глаза, отправляя в рот очередную порцию горячей дымящейся лапши с курицей, как облизывает блестящие от жира губы и старается не чавкать, чтобы не обратить на себя внимание.

Когда на Джина нападает икота, Намджун дает волю улыбке, позволяя ей растянуть его губы, но не смеется, понимая, что совсем не знает степени уязвимости своего нового знакомого, о котором ему не ведомо ничего, кроме имени.

Сокджин осторожно улыбается в ответ, показывая прекрасные пухлые яблочки щек и ровные зубы, а потом доедает лапшу и с сытым вздохом откидывается назад, прикрывая глаза.

Намджун залпом допивает кофе и знаком показывает Джину, что пора идти. Тот слезает со стула не слишком охотно и снова начинает горбиться, будто пытаясь оказаться в его тени, спрятаться сзади, стать с ним одним единым, чтобы быть невидимым.

Бросив последний взгляд на девушку, сердито протирающую раздаточную стойку, Намджун выходит во тьму улицы, разгоняемую блеклым светом уличных фонарей, зная, что Джин семенит за ним, пряча застывающие от холода руки в карманы.

И снова улыбается, ускоряя шаг.

***

— Душ там. Брось свои вещи в стиралку, я принесу тебе что-нибудь из своего, — начинает командовать Намджун, не успев даже включить в прихожей свет.

Джин кивает, слушая его распоряжения, словно китайский болванчик, и оглядывается по сторонам, стараясь одним взглядом охватить все вокруг. Глядя на то, с какой медлительностью и осторожностью он снимает свои видавшие виды кроссовки, усталому Намджуну вдруг хочется его ударить, чтобы хоть как-то заставить делать все быстрее, но он тут же настолько пугается этой мысли, что чуть ли не начинает просить у Сокджина прощения.

Звуки чужой деятельности за узкой дверью ванны кажутся Намджуну чем-то нереальным, и, прежде чем постучать, он медлит, вслушиваясь в шум воды, и вдруг понимает, что думает о том, как сейчас выглядит Джин без одежды. Тонкие ли у него ключицы? Наверняка обтянуты той же молочно-белой кожей с созвездиями родинок, и горячие капли отскакивают от нее в сторону, разбиваясь о бежевый кафель в мелкую пыль.

В ванной душно, из-за белого пара ничего не видно, и Намджун даже немного рад этому, аккуратно кладя на стиралку полный комплект одежды, от собственной заношенной футболки и растянутых штанов до трусов и носков.

Джин на мгновение высовывается из-за темно-зеленой плотной занавески душа и снова улыбается, демонстрируя раскрасневшееся лицо, резко контрастирующее с чисто вымытыми волосами, которые, кажется, стали еще светлее, чем-то напоминая выжженную солнцем солому.

— Спасибо. Извини, я, наверное, тут засиделся, тебе тоже нужно, — начинает он, но Намджун прикладывает палец к губам и машет рукой, мол «все в порядке».

И вываливается в коридор. У Джина и правда тонкие ключицы, совершенно несопоставимые с шириной его плеч. Он сам будто весь собран из разных угловатых частей, совершенно отличных друг от друга, но в единстве образующих идеал. Следуя своим мыслям, Намджун кривится.

Какого черта.

Еще неизвестно, как Сокджин воспримет новость о том, что в его двухкомнатной квартире всего одно место, где можно лечь.

Джин сушит волосы его феном и довольно морщится, когда струя горячего воздуха ласкает его лицо и шею. Волосы с легкостью взлетают вверх, будто всегда хотели там быть, а потом так же легко и плавно опускаются вниз, напоминая парашютики одуванчиков. Ему очень идут намджуновы домашние вещи, кажется, что в них он не первый раз в своей жизни, а всегда был тут и сам разносил это тряпье до невероятных размеров.

То, что Джин с такой легкостью влился в его быт, начинает пугать.

На часах уже давно перевалило за полночь, и пока небо медленно сереет, Намджун предлагает лечь спать.

— Нам придется спать вместе, — говорит он, ведя его в комнату, служившую спальней. — В соседней комнате у меня что-то типа студии звукозаписи, и там настолько неудобный диван, что я бы никогда не предложил тебе на него лечь.

— Да, конечно, — не моргнув и глазом, отвечает Сокджин и начинает раздеваться, глядя ему прямо в глаза.

— Что ты делаешь? — Намджун бросается к нему, чтобы перехватить руки и остановить то, о чем Сокджин подумал. — Я не это имел в виду.

— Но я не против, — Сокджин застывает, держа снятую футболку в руках. — Я больше ничего не умею.

— Какого черта ты вообще решил, что я собираюсь с тобой переспать? Ты сидел на улице, словно побитая собака, которую выгнали из дома, и я захотел помочь тебе. Просто так, понимаешь? — Намджун забирает футболку из его рук и надевает обратно, осторожно просовывая руки в рукава, когда замечает еще не совсем сошедшие синяки на предплечьях, покрывающие эту фарфоровую кожу грязными желтыми пятнами увядающих кровоподтеков. — Что это?

Плечи Джина поникают, и он снова пытается съежиться, натягивая рукава футболки как можно ниже.

— Так, ладно, — Намджун бросает все попытки докопаться до чужой жизни и в пару прыжков оказывается у кровати. — Я ужасно устал. Думаю, ты тоже. Детское время давно закончилось.

За окном черное небо становится темно-синим, разбавляя горизонт светлыми пятнами с размытыми очертаниями многоэтажек. Намджун накрывается одеялом, отворачиваясь к стене, и ничем не выдает своего трепета, когда матрас рядом с ним прогибается, совсем чуть-чуть, будто Джин — пушинка, а одеяло подлетает, впуская под себя еще одного жителя.

— Сколько тебе лет хоть? — вопрос неожиданный, и Намджун задает его, кажется, уже во сне, но в ответ слышит совершенно невообразимую цифру, заставляющую его удивленно вздохнуть. — Хён!

— Хён, — горько вторят рядом, а потом кровать начинает трястись мелкой дрожью.

Джин плачет.

Намджуну ничего не остается, кроме как развернуть парня к себе и уткнуть лицом в свое плечо, накрыв их обоих коконом из одеяла, и еще несколько минут чувствовать, как горячие слезы сквозь одежду прожигают не только его кожу, но и сердце.

Сокджин пахнет его шампунем и гелем для душа, а еще собой и отчаянием.

Историю появления которого Намджун пока постичь не в состоянии.