Он просыпается тогда, когда приятная тяжесть тела Джина исчезает, оставляя после себя быстро остывающую половину кровати и пустоту в намджуновом сердце.

Неужели собирается сбежать?

Намджун продолжает делать вид, что спит, наблюдая за Сокджином из-под полуприкрытых глаз, а потом будто невзначай переворачивается во сне, от чего Джин застывает в дверях спальни и поворачивается, чтобы посмотреть на него, отбрасывая со лба взъерошенные после сна волосы, и Намджун закрывает глаза, позволяя себе снова провалиться в сон.

Потому что чувствует, что Джин из его жизни просто так не уйдет.

И оказывается прав, когда просыпается уже второй раз, слыша легкий звон тарелок и чашек на кухне. К этому примешивается еще и какая-то песня, льющаяся из радио.

Соображая, откуда в его доме взялось радио, Намджун плетется на кухню и находит там Джина, самозабвенно переворачивающего американские блинчики легким движением сковородки. Будто заслышав его шаги, песня замолкает, а потом Намджун понимает, что это был Сокджин.

Он пел.

— Доброе утро, — его улыбка может поспорить с солнцем, лучи которого льются сквозь полностью расшторенное окно.

От вчерашней мерзкой погоды не осталось и следа. Как и от того Джина, которого Намджун подобрал на улице.

— Доброе, — ворчит Намджун, запуская пятерню в и без того растопыренные во все стороны волосы. — Панкейки?

— Я тут устроил себе тур по твоей квартире, пока ты спал, — Джин наливает на сковороду очередной блинчик и терпеливо ждет, пока тот подрумянится. — Увидел билеты в Америку в рамке и решил, что тебе там понравилось.

— Очень, — Намджун тянется к горе ровнехоньких плотных панкейков и получает легкий шлепок по ладони.

— Эй, я еще не дожарил! Потерпи, и получишь полноценный завтрак.

На столе появляется большая тарелка омлета, джем, громадная чашка кофе и даже какое-то подобие салата. Намджун не понимает, как и откуда все это взялось, потому что, насколько он помнит, в последний его визит в холодильник там повесился целый отряд мышей.

— Я собрал все, что только смог найти, — Сокджин виновато обводит стол руками. — Тебе бы стоило почаще ходить в магазин.

Намджун не помнит, когда ему в последний раз готовили завтрак, поэтому просто пожимает плечами и с упоением накидывается на дымящиеся яства. Все просто тает во рту, а от вкуса панкейков хочется стонать в голос, настолько воздушными и сладкими они были.

Прямо как губы Джина, довольно кривящиеся в улыбке. Если бы Намджун мог их поцеловать.

Они завтракают безо всякой оглядки на вчера, словно два старых друга, обмениваясь ничего не значащими комментариями, пока Намджун не отставляет в сторону тарелку, а Джин, наскоро запихнув в себя остатки еды на тарелке, сразу же несет всю грязную посуду в мойку и принимается мыть.

— Тебе не стоит этого делать только для того, чтобы таким образом сказать мне «спасибо», — говорит Намджун.

— Мама всегда учила меня мыть посуду сразу после еды. Так больше шансов, что она не будет стоять еще целую неделю, пока в доме не закончатся все тарелки, — голос Сокджина странно низкий. — Это просто завтрак. Я просто хотел сделать тебе приятно. Моя одежда уже высохла, и я могу уйти, если ты хочешь.

— Хён, давай на этом закончим. Мне нужно засесть в студии, — Намджун решительно встает из-за стола. — Ты можешь уйти. В магазин, например. И купить мне еды.

Даже обычная одежда Намджуна немного великовата для Джина, но стоит подвернуть рукава и штаны, как все приходит в норму. Ему очень идет этот серый свитер, который когда-то он по глупости купил в Америке и носил с тех пор раз или два. А штаны с модными нынче дырками, открывающими острые коленки, и вовсе делают его мечтой любого фэшн-фотографа.

— Ты очень красивый, — будто бы невзначай замечает Намджун, пока Сокджин крутится у зеркала, тщательно рассматривая себя в нем.

— Спасибо, — в ответ его щеки слегка розовеют. — Рад, что тебе нравится.

Намджун снабжает его деньгами и инструкциями, куда идти и как вернуться обратно, и как только за Сокджином закрывается входная дверь, летит в студию и включает ноутбук. Тот неприветливо ворчит, зажигая экран медленнее обычного, и на нем Намджун видит открытый текстовый документ, в котором хранил свои попытки выжать из себя вдохновение.

Он тут же удаляет из него все одним махом, даже не думая о том, чтобы перечитать на случай того, что там осталось что-то годное.

И начинает печатать.

***

Намджун приходит в себя только тогда, когда заходящее солнце стучит по его макушке через маленькое окошко студии. Он не помнит, выходил ли в туалет или вообще куда, и как там Сокджин. Последнее сейчас волнует его больше всего, потому что вот уже несколько часов он не слышал никаких посторонних звуков, которыми полнилась его квартира со вчерашнего вечера.

— Хён? — первым делом Намджун суется на кухню, где царит стерильная чистота и мерно урчит набитый под завязку холодильник, но его встречают лишь пустые столешницы и аккуратно разложенные для просушки тарелки.

Он находит Джина в спальне, где тот лежит на самом краешке кровати, мерно сопя, и сжимает в руках его, Намджуна, подушку.

Это зрелище заставляет Намджуна охнуть. Потому что во сне Джин выглядит как диснеевский принц, спокойный и безмятежный.

— Прости, я уснул, — доносится со стороны кровати, когда Намджун разворачивается, чтобы выйти из комнаты. — Просто не знал, чем еще себя занять, пока ты работаешь.

— Это ты прости, что бросил тебя вот так, но мне действительно нужно было немного уединения.

Сокджин улыбается сонно и так нежно, что Намджун и сам не может сдержаться.

— Если ты голоден, то я могу разогреть ужин.

— У меня есть бутылка вина, — предлагает Намджун, чтобы порадовать своего нового знакомого. Бутылку, кажется, принес Юнги на новоселье, но в тот день у них и так было достаточно выпивки, так что европейская роскошь продолжала пылиться в шкафу несколько лет.

— Идеально.

Пока Джин хозяйничает на кухне, Намджун сбрасывает на пол спальни подушки и одеяло, создавая нечто вроде уютного диванчика, а потом притаскивает из студии низкий столик из-под аппаратуры, водружает на него ноутбук и включает что-то похожее на лаунж. Атмосфера становится болезненно спокойной, и у Намджуна кошки скребутся на душе, когда он думает, что, возможно, эта странная вспышка умиротворения в его жизни погаснет, когда Джин все-таки уйдет.

Еда просто отменная, Намджун ничего другого и не ожидал, с упоением запивая пряные тушеные овощи терпко-сладким вином. После первого бокала щеки Джина накрывает нежный румянец, а глаза как-то особенно блестят в полумраке надвигающегося вечера.

— Я знаю, зачем ты достал вино, — говорит он, и Намджуну становится стыдно. — Но я и так бы тебе все рассказал. Мне просто нужно было собрать мысли в кучу.

Влив в себя последние капли, Намджун отставляет бокал в сторону и готовится слушать.

— В Сеуле я меньше года. Приехал поступать на хореографа, но с треском провалился. Первое время как-то удавалось жить на накопленные деньги, нашел подработку и комнатку в спальном районе, но потом лавочку прикрыли, а меня попросили выселиться.

С каждым новым предложением Намджун понимает, что перед ним обычная история парня, который хотел обмануть жизнь и попытать счастья. Он и сам был таким. Порой казалось, что он обвел свою судьбу вокруг пальца, ведь он моложе Сокджина, но уже нашел свое место в жизни. Однако со вчерашнего вечера где-то глубоко внутри Намджун осознавал, что последние несколько лет жизнь водила его за нос, выдавая желаемое за действительное.

— А родители? — он решается задать свой первый вопрос, когда Джин замолкает, теребя рукой край свитера.

— Они раньше меня поняли, что это провальная идея. До этого всего я уже работал, с детьми, учил их вокалу, но потом что-то ударило в голову, и я оказался здесь. Когда я уезжал, мне сказали, что у меня ничего не получится. Так и случилось, но я не мог вернуться домой после такого. Мне просто было стыдно.

— Но как все это связано с тем, что ты вчера решил, что я тебя снял?

Захлебнувшись горьким смешком, Джин закрывает лицо руками.

— Я работаю… работал в эскорте.

Эта новость бьет Намджуна под дых. Конечно, мысли о чем-то таком проскальзывали у него в голове, но признание из уст Сокджина — как змеиный яд, глубоко проникающий в вены, чтобы в итоге остановить сердце и оставить бездыханным.

— Господи, хён, ты же такой красивый, как ты мог позволить себе… — Намджун не находит слов, просто отнимает от лица Джина его ладони и обхватывает своими его голову, заставляя посмотреть на себя.

Взгляд у Джина побитый, скрывающийся под тонкими веками с полупрозрачными ниточками вен, режет скальпелем по телу, выкручивает, перемалывает кости в пыль, и Намджун старательно отгоняет все мысли о том, что было бы, если бы он вчера так и прошел мимо, оставив его на поругание кому-нибудь другому, кому плевать на то, что он сейчас видит перед собой.

— Ты больше никогда туда не вернешься, — твердо говорит Намджун, сжимая руки Джина в своих. — Я тебе не позволю.

Сокджин хватается за его ладони, словно утопающий за последнюю соломинку, и тянет к своим губам. Видеть то, как этот человек, обладающий всем для того, чтобы стать лучше него, благодарит его, осыпая руки поцелуями, для Намджуна невыносимо.

Никто из людей не должен опускаться до того, что выбрал Джин. Никогда.

Из глаз Сокджина катятся слезы, и глядя на то, как они прокладывают тонкие мокрые дорожки, Намджун не сразу замечает, что лицо хёна уже в нескольких сантиметрах от его.

Джин делает первый шаг. Доверяется. Доверяет, позволяя сжать себя в долгих скорбных объятиях, и вжимается лицом в чужую беззащитно открытую шею, опаляя ее своим судорожным дыханием готовых вырваться наружу рыданий, от чего Намджун морщится, сжимая руки вокруг его плеч еще сильнее. Ему кажется, что Джин рассыплется на части, если он этого не сделает.

Они сидят так весь остаток вечера, который обещал стать приятным воспоминанием, а стал мгновением краха того Сокджина, которого Намджун встретил совсем недавно, но понимал его боль так, будто знал его с рождения.