Можно

— Не мог бы ты набрать ванну? Если не сложно, — Итэр склоняет голову набок, все еще стесняясь лишний раз просить помощи, и Сяо хочется закатить глаза, но вместо этого он просто кивает. Путешественник, кажется, был таким всегда, с самого первого дня их знакомства — самоотверженным, с горящим интересом и стремлениями сердцем. Может, у его привычки помогать каждому на своем пути была какая-то причина, что-нибудь неприятное и темное, — обратная сторона медали — потому что не бывает абсолютно хороших людей (уж он-то знает), но для Сяо это никогда не имело значения. Сяо достаточно того, что Итэр рядом — только протяни руку — сможешь зарыться пальцами в золотые волосы и, едва касаясь (потому что иначе нельзя), провести по коже.

— Конечно.

Когда он возвращается, Итэр расплетает косу, вытаскивая застрявшие там листья и ветки. Сяо смотрит завороженно, не в силах отвести взгляда — даже если золотые нити потеряли цвет из-за пыли, они все равно заставляли в груди что-то нагреваться и трепетать. Хочется прикоснуться-погладить-зарыться, но он торопливо напоминает самому себе — нельзя. Тебе нельзя, Сяо, и ты это прекрасно знаешь.

— Ванна готова? Тогда пойдем, — Итэр тащит его за руку с собой, едва ли не силой затаскивая в комнату. Сяо лихорадочно краснеет и упирается, но даже не в полсилы. Но только из-за того, что он вымотан после долгой битвы! Вовсе не потому, что на самом деле не хочет сопротивляться! Путешественник торопливо сбрасывает с себя грязную одежду, оставляя ее валяться прямо на полу. Опускается в горячую воду по самый нос и с блаженным стоном прикрывает глаза. У Алатуса на лице расцветает дурацкая мягкая улыбка, потому что он счастлив видеть Итэра счастливым. Это так глупо - быть зависимым от чужой радости, но Сяо согласен быть глупцом, если это позволит остаться с путешественником подольше и иметь возможность чувствовать... это. Чувствовать, как тело становится легким-легким, почти невесомым. Чувствовать, что за спиной раскрываются крылья, хотя он очень давно не принимал свой истинный облик. Чувствовать что-то счастливое и искрящеся-теплое, на время оставляя позади боль, карму и тянущийся за ним кровавый след из грехов прошлого.

— Залезай, ты весь грязный.

— Нельзя, — Итэр закатывает глаза и, высунувшись из ванны, хватает Сяо за руку; у него теплые-теплые руки, — думается, но разум продолжает настойчиво шептать, что нельзя. Нельзя держать в своих руках, как самое дорогое, что вообще есть на свете, нельзя соединять в созвездия редкие, едва заметные веснушки на плечах, нельзя заснуть в бережных объятиях. Можно — смотреть. Можно — сожалеть о том, что не заслуживаешь, и согревать в душе надежду, что это — не правда. Можно — касаться едва-едва, оставляя на коже эфемерные следы от эфемерных прикосновений и обвиняя себя в несдержанности.

Карма не щадит никого. Так будет лучше, так будет безопаснее и правильнее. Сяо веками учил эти слова, повторял, будто мантру, одергивая себя каждый раз, когда хотелось тепла. Но путешественника никогда не волновали все те «нельзя», что выстраивались на протяжении столетий.

— Можно, — и тянет адепта на себя, заставляя опереться руками о бортик ванны, чтобы не упасть в воду прямо в одежде. Их лица — непозволительно близко. Итэр чувствует чужое сбивчивое дыхание и улыбается немного уставше — они говорили об этом всем не один раз, но Сяо слишком упрям и слишком боится. Мог ли Итэр когда-либо винить его за это? Нет, иначе он — самый ужасный человек на земле. — Раздевайся.

Сяо усмехается. Что за приказной тон? Послушно стягивает с себя грязную одежду, звеня бусами и побрякушками, складывает в аккуратную стопку — дает время передумать. Итэр, конечно же, не передумывает, только смотрит с нежностью в глазах.

Вода и вправду горячая — почти обжигает, но натруженные после долгой битвы мышцы наконец расслабляются, как и сам Сяо, стóит только спиной почувствовать чужую теплую грудь. Он прикрывает глаза, позволяя себе наконец расслабиться. Итэр улыбается и мягко гладит Алатуса по плечу.

— Не засыпай пока, ладно? Нам еще надо обработать раны, — Итэр тянется к одной из многочисленных баночек, стоящих на полке; крышка едва поддается мокрым рукам. Сяо кивает, не найдя в себе сил возмутиться о том, что ему не нужен сон.

Он чувствует мягкие прикосновения к плечам; пена, щекоча, медленно стекает по спине вниз. Комнату заполняет аромат его любимых цветов — был ли этот выбор случайностью?

Итэр аккуратно трет плечи, спину, испещренную шрамами — старыми, наверняка хранящими в себе истории многовековой давности, и совсем новыми. Прикасается бережно, боясь сделать больно. От близости дорогого человека на лице расцветает улыбка. Ему нравится просто сидеть вот так — близко-близко, слыша чужое размеренное дыхание и наконец имея возможность прикоснуться. С Сяо всегда было сложно — за свою долгую, наполненную страданиями жизнь ему пришлось воздвигнуть не одну стену между собой и внешним миром, чтобы отгородить свое израненное сердце от страданий, с которыми нельзя справиться, но Итэр готов карабкаться по стенам вверх до бесконечности. Потому что он знает, — сам видел! — что где-то там, далеко-далеко внутри, есть совершенно другой Сяо. Пугливый и чувствительный, который нуждается в любви и заботе. И кто, если не он, способен дать Алатусу то, что в чем он так нуждается?

— Можно... я помогу тебе с волосами? — Сяо краснеет (и они оба знают, что вовсе не от температуры воды), разворачиваясь полубоком; его глаза метаются от стоящих неподалеку баночек до собственного отражения в воде. Пытается понять — когда он докатился до того, что хочет трогать волосы какого-то смертного, заливаясь краской, будто юная дева. Итэр едва сдерживается, чтобы не запищать, потому что, ну, это должно быть незаконно — делать такое очаровательное лицо (хотя нет! — вовремя понимает он. — Если это будет незаконно, то я больше этого не увижу), и торопливо кивает.

Сяо, молча ждущий одобрения, набирает воду в ковш. У него трясутся руки от странного предвкушающего волнения, и вода стекает путешественнику по лицу.

— Прости, — он осторожно смахивает с чужого лба мокрую челку, рука сама собой касается щеки. Итэр открывает глаза, несмотря на то, что с ресниц стекают капли, и смотрит полным щемящей грудь нежности взглядом. В груди у него задушенно бьется сердце, не способное вместить такое количество самых светлых и теплых чувств. Он ластится к несмелому прикосновению по-кошачьи, вызывая у Сяо счастливый смешок.

Может, все-таки можно?