Алистер до последнего говорил, что все в порядке. Халиль поверила – раны как таковой и не было, тонкая царапина, почти на глазах затянувшаяся под прижатой к плечу припаркой, - да и другими заняться надо было. Сначала лошадьми – отряд и так потерял трех животин, а ведь им предстояло еще отрываться от возможных преследователей, потому что нарвалась на них в холмах у слияния Драккона и Западной дороги настоящая орда – наверняка кто-то из генлоков сбежал и предупредил своих. Потом Страж возилась с ранами Гвиндора, потом с собственной ошпаренной шкурой – порождений тьмы возглавляли два эмиссара, и ей пришлось поделить работу с Морриган, пока Винн держала щиты над отрядом, - потом, уже в седле, едва соображая от усталости, на прощупь и доверяя духам больше, чем собственному зрению, Халиль занялась ожогами Стэна. Так и ехали: он держал в руках эльфийку, качавшуюся в седле на каждом резком скачке, Страж держала в руках целебные нити, опутывавшие кунари, и над ними кружила, недовольно каркая от потери своего иноходца, Морриган.

Как-то все же выбрались из путаницы холмов и обрывов, среди которых порождения тьмы могли напасть неожиданно. Прикупили еды на хуторе, предупредив хозяина, заторможенного, загорелого до черноты мужичка, чтобы покрепче запер двери на ночь – а лучше посадил всю семью в телегу да и отвез в Денерим. На совет он покивал, но подозвал пару своих мабари, похмыкал в усы – мол, еще неизвестно, кто кого, - и Стражи махнули рукой. Рысью доехали до развилки тракта на Пик Дракона. Разбили лагерь. Халиль, напоив лошадей, свалилась в нервную, лихорадочную полудрему – схватка с эмиссаром выпила не только силы, но и кровь, после нее даже исцеления, следующие друг за другом, как кошмары, почти не прибавили усталости. Остальные разбрелись кто куда: штопать рубашки после драки, дочитывать откопанные в Редклифе трактаты, молиться - мало ли дел на стоянке можно найти после тяжелого дня.

Алистер вот отправился в лес – набрать хвороста на ночные дозоры и, если встретится подходящее место, разбросать ловушки на зайцев.

А потом его, потерявшего сознание, притащил за шкирку Гвиндор и залаял на всю опушку так, что Халиль умудрилась подскочить и раньше, чем проснуться толком, схватить посох. Суетливые тени заплясали по тонким палаточным стенкам: Стэн отогнал мабари и на руках перенес Алистера поближе к огню, Лелиана, перекатывая по зубам молитвенный шепот, в мгновенье ока оказалась рядом с набитой травами и припарками сумкой – Винн попросила подхватить, чтобы ноша не мешала на ходу закатывать рукава и путать Стража мерцанием простеньких успокаивающих чар.

«Стабилизация, диагностика, лечение», - повторила Халиль за жестом магессы мантру, давно въевшуюся в подкорку, и бросилась следом. Земля твердо ударилась в коленки, едко запахло спиртом и вытяжкой корня: Лелиана успела выпотрошить сумку и открутить крышку пузырька с укрепляющим настоем, недоуменно уставилась на открытый флакон, будто забыла, что с ним делать.

Молча Винн кивнула и забрала сосуд из дрожавших пальцев, стиснула челюсть Стража, нажав под скулы и заставив открыть рот, выцедила с десяток капель на сухой, в белесой плесени язык.

Лоб у него был горячий – Халиль, едва коснувшись, отдернула руку, стиснув зубы, распахнула полы куртки и наполовину расшнуровала, наполовину разорвала рубашку. От царапины не осталось и следа на вид; эльфийка на память мазнула подушечками пальцев, нащупав уплотнение, надавила сильнее, нахмурилась – внутри срослось неровно, будто затянули узелки на шнурке. Здесь кожа, наоборот, холодила – весь жар оттянуло к голове, к лихорадочным пятнам на скулах и вздувшимся от непомерных усилий венам на висках.

Веки едва дрогнули – показался розоватый от лопнувших капилляров белок. Алистер сипло выжал из себя выдох, но в сознание не пришел, ни когда Винн протянула по его груди первое исцеляющее заклятье, ни когда Лелиана, ребром ладони отодвинув в стороны выпавшие пузырьки и мешочки, уселась у самого огня и уложила его голову на колени.

– Это яд, – пробормотала Халиль, сопоставив, наконец, все воедино. Чародейка не расслышала – от волнения губы ссохлись, пришлось облизнуть их и повторить; эльфийка вроде набрала воздуха, а вышло все равно тише и сдавленнее. – Яд, гарлоки смазывают клинки. Надо чистить…

Лоб Винн рассекла сосредоточенная проточина морщинки, но она промолчала, только посох переложила поперек колен и, цепко перебрав по нему ладонями, огладила засветившиеся синью змеиные головы. Рядом скучились остальные члены отряда, только Морриган, прищуром окатив раненного, хмыкнула, что жить будет, и убралась стороной.

Саму ведьму Халиль не видела – лишь пернатую на плечах зыбкую тень, задевшую колени: никак не могла поднять голову и оторвать взгляд от хрипло вздымавшейся алистеровой груди, бледной, росистой от испарины, и проступившего углом кадыка, на вдохе впадавшего под выемку запрокинутого подбородка. Это по ее недосмотру Страж дышал так, словно в ребрах у него вздувались дырявые, свистящие кузнечные меха. Пусть говорил, что все в порядке – она должна была проверить рану, наплевав и на усталость, и на пропитавшую рукава кровь, и на его улыбку.

Силы не восстановились. Винн хмурилась, прохладной аурой исцеления кутая грудь раненого и с особым усилием, словно сквозь сгустившийся воздух, проводя ладонью над заросшей царапиной и бьющимися жилками на шее, по которым тек, незримо для магесс, яд. Халиль казалось, она чувствует его горечь кончиками пальцев, когда ведет над сердцем, наверняка тоже пропитанному отравой – ведь столько часов прошло… Столько часов – а маны все также на донце, и после короткого сна стало только хуже. Эльфийка сложила нужным пассом пальцы, стиснув прижатый к бедру посох, но заклинание, едва оформившись клубком небесно-синих всполохов, облизало изнанку запястья и растворилось в воздухе, сорвавшись с контроля.

Она выдохнула – как вхлипнула, – и распустила узел шнуровки на рукаве. Времени отстирать или сменить мантию на запасную не было, ткань в ржавой корке захрустела, сминаясь складками у локтя – там, где порезы не успели зарубцеваться. Достаточно разодрать один, чтобы напитаться магией и превратить силу крови в целебные чары, пусть только Алистер потерпит, пусть секундочку…

Метнулась тень по груди Стража – Винн дернулась слишком резко, стальной почти хваткой вцепилась в ее запястье и будто вытолкнула из круга колдовавших над Алистером рук.

– Оставь свои фокусы при себе. Я уж как-нибудь справлюсь, – не отрываясь от концентрации на светившемся посохе и опутывавших Стража заклинаниях, фыркнула чародейка, – без всякой магии крови.

После схватки она успела перебрать волосы в новый пучок – идеально зализанные прядки у виска отливали металлической сединой. Халиль опустила взгляд на запястье с белесым следом чужих пальцев, скользнула по предплечью - шершавые коросты выглядели, как мазки на пробном холсте: полный спектр от свежего кармина к затянувшейся коркой умбре. Сглотнула, проталкивая сквозь сухое после сна горло слова.

– Я же только хочу помочь…

– Напомогалась уже, – холодно, словно отчитывала нерадивого ученика, отозвалась Винн. Она не корила за ошибку – с кем не бывает, – но указывала на нее так недвусмысленно, что впору было разрыдаться от тоски, бессилия и несправедливой обиды. Никто не виноват, что яд до последнего о себе не напоминал, так почему чародейке так хочется обвинить хоть кого-нибудь?

– Винн, он совсем плох. Я же не наврежу… – трещинки в губах саднили, но не кровоточили – за них сполна расплачивалось сердце. Халиль украдкой пыталась отыскать на лице магессы хотя бы тень прежнего тепла, хотя бы намек на согласие, но жесткие складки у губ не оставляли никакой надежды.

Она хотела только помочь Стражу, а когда все закончится – вернуться в палатку, свернуться в спальнике, дав Гвиндору согреть скрюченную спину, и проспать столько, сколько получится. Разве так много?

– Алистер под моей ответственностью. И как целитель я говорю, что ты используешь на нем свои штучки только через мой труп, – синева полыхнула особо ярко, костром заплясав на месте раны – сшитые наскоро ткани разошлись, из кожной прорехи потекла гнилостно-серая, концентрирующая в себе яд сукровица, буркнула послушнице. – Синий пузырек и бинты. Готовься держать.

– Лелиана, – не найдя поддержки чародейки, Халиль обернулась к подруге, стиснула запястье мертвецким по прочности замком. – Ну хоть ты скажи, что я справлюсь, я же твои раны тоже исцеляла!

Тяжелая голова Алистера давила послушнице на колени. Не глядя на Стража, девушка зарылась в россыпь бутыльков, следуя указаниям чародейки, дернула плечом то ли виновато, то ли протестующе – мол, не видишь, занята, давай потом. Тощая косица от виска упала на лицо, Лелиана сосредоточенно прикусила ее кончик, шмыгнула, искоса, сквозь пряди нащупав нацеленный взгляд.

Заговорила мягко, будто объясняла нерадивому ребенку, не замечая, как сама трепетно и осторожно разглаживает морщины на лбу Стража.

– Я… Я не уверена, что сейчас время спорить. Винн права, мы справимся и так.

Конечно, справятся. Халиль уронила руки на колени, стиснула кулаки, чтобы не дрожали пальцы – мягкий отказ не значил менее болезненный. Ее игнорировали так старательно, что в груди разворачивалась какая-то особенная, магической природы пустота. Свежие порезы жглись, словно рассекли собой не только кожу, но и нити судьбы, связь между когда-то ученицей и наставницей.

Если бы прямо сейчас выброс магии дал ей провалиться под землю и там упокоиться в преждевременной могиле, заметила бы Винн?

– Ты устала, Лиль, – все еще увещевая, пробормотала Лелиана, вымученно улыбнулась – как будто ломким ледком прочертили на лице кривую прорезь рта. – Иди, отдохни. Все будет в порядке. Ты же знаешь, что яд легко вывести, если знать, как.

Последняя капля – Халиль вскочила на ноги и, тряхнув упрямо головой, подцепила ногтем коросту посвежее. Да, легко, да, они справятся, но почему ей нельзя помочь, почему Алистеру, с которым они в отряде дольше всех месте, с которым столько раз прикрывали спины друг другу, что он почти как брат?

– Я же сказала, – процедила Винн, вскинув голову, похожая на рассерженную орлицу над гнездом, – что ты не тронешь его своей магией.

Свечение трепетало голубым – пока. Встревоженная Лелиана зарылась пальцами в вихры Стража и чуть склонилась над ним, укрывая пологом рваной от неровного костра тени, и этот жест сказал больше, чем все речи чародейки.

Даже она защищала его от магии Халиль… Или от самой Халиль. Эльфийка вымоталась так, что не видела разницы, миг порыва, пока он готова была на все, чтобы подобраться к другу и приложить руку к его исцелению, сменился мигом пораженческого отчаяния. Из хребта пропала твердость – она неверяще мотнула головой, прогоняя дурное наваждение, отступила на шаг назад. Не может быть. Не может быть, чтобы они так ей не доверяли, чтобы так не любили… Это же Лелиана, у которой руки в бархатных следах от лошадиных губ. Это же Винн, отпаивавшая ее после истерик липовым чаем из чашек с голубыми розами. Это же…

Она пятилась, пока не уткнулась спиной в выставленные ладони – горячие, в жестких мозолях от клинков. Едва обернулась – Зевран, кто же еще, – умоляюще уставилась на его хмурое лицо, прошептала имя одними губами. Ну хоть он-то ее не прогонит? Не посмотрит так на порезы и сморщенные от подступающих слез глаза? Он ведь не… Рука обвила плечо, эльфийка сама не поняла, как прижалась вдруг к заклепкам куртке на его плече и втиснулась в них лбом, едва сдерживая трясущиеся от рваных вдохов лопатки.

– Тише, mia donna, тише, совсем ни к чему, – пробормотал Ворон, краем глаза оценивая обстановку. А может, видел все раньше, со стороны, и сейчас только принимал решение – притиснул к себе крепче, недобро сощурился поверх рыжей макушки Лиль и хмыкнул. – Я у вас ее украду. И нет, возражения не принимаются.

Зевран заклинал, как факирская дудка, будто кому-то действительно было не плевать на эльфийку. Молча она переставляла ноги вслед за убийцей, земля расплывалась бурыми пятнами в проплешинах травы – все было нечетким из-за соленой слезной пелены. В который раз. В который раз ей нечего сказать, только съежиться под чужими словами и спрятать в ладонях лицо, чтобы не видели слабости, которая и так – у всех на виду.

Почему ей не страшно выйти в бой против эмиссара или генлочьей толпы, но стоит Винн даже краем взгляда хлестнуть – и подкатывает отвратительная тошнота, будто ей семь и она впервые стоит в нижнем зале Кинлоха, и весь мир состоит из храмовников в доспехах и колонн, одинаково огромных, холодных и бездушных?

За ними в палатку попытался сунуться Гвиндор, но Зевран коленом отпихнул его слюнявую морду и задернул полог. Затеплил кристалл в решетке лампы – слишком слабый, купленный за сущие медяки с рук Бодана, - засуетился, выравнивая ворох одеял и тряпок так, чтобы Халиль нашлось самое теплое место. Отупело Страж наблюдала за попытками, едва понимая, зачем вообще что-то творится вокруг, зачем суета, зачем она пошла за убийцей вместо того, чтобы спрятаться в одиночестве в своем логове на краю лагеря… Потом плед – колючий, но теплый, с подпалинами от костра, - лег на плечи, поверх опустились ладони Зеврана, нажали, заставляя усесться.

И вот тогда она очнулась от задумчивости, спешно отвернулась, смаргивая слезы – и мозолеватые подушечки тут же вытерли их со скул. Слишком ласково, слишком… Как в Башне. Халиль съежилась, прячась от касаний, от сияния камня, от отсветов костра на палаточных стенках. Пробормотала, уткнувшись в перекрест рук на поджатых коленях, не поднимая головы:

– Зев, за что она так со мной? – и Ворон ответить не успел.

Гримаса смазалась по лицу, будто провели жаром над восковой фигурой, губы скривились, задрожали, промокли ресницы, в горле клекотнуло – и прорвалось. Она не зарыдала как привычно. Это была истерика другого рода: сухая, раздиравшая глотку, жегшая глаза и скрючивавшая хребет полукольцом. Слова запузырились во рту – чудом не кровавой пеной, хотя полосовали внутри до настоящих ран.

– За что? Я же правда только помочь. Алистер, это же я виновата. Не досмотрела. Я бы исправила, почему, Зев, почему она так? – долгие паузы после коротких реплик не спасали, рваное дыхание захлебывалось само в себе. – Чем я прогневала Создателя, если он у меня их всех отнимает?

Ей было больно. Просто больно, без уточнений, без перифраз, без витиеватых попыток излиться наружу чем-то кроме судорожных, подавляемых в себе толчков грудной клетки с колошматящим о ее стенки сердцем. Халиль была так счастлива, когда в Башне они спасли Винн, когда хотя бы один человек из ее прошлого, понимавший с полуслова, примкнул к отряду – и тем больнее была потеря.

Ведь Винн не умерла. Она… Предала ее? Или, наоборот, оказалась преданной?

Зевран что-то говорил. Что-то доказывал, гладил по макушке, обнимал, тесно прижавшись боком, топил в себе тряску плеч, усмирял скольжением ладони судорогу натянутого хребта. Легче не становилось. Хуже, впрочем, тоже, просто воздуха начинало не хватать – сухие рыдания колотились внутри, бесновались, рвались сквозь ребра, и Ворон, оберегая и грея, едва мог помочь избавиться от них.

Он замолчал – и молчал долгие минуты, пока Лиль плакала над последним, что связывало ее с Кинлохом, над последней своей надеждой, что однажды все станет почти как прежде.

Потом, когда в теле не осталось ни капли лишней жидкости – ни на магию крови, ни на слезы, – отстранился, ласково подцепил пальцами под подбородок, вынуждая сквозь пелену на мокрых ресницах вглядеться в его понимающую, теплую улыбку, в искры сведенных мукой зрачков.

– Расскажи мне все. Про себя, про Винн и почему так случилось. Я придумаю, как помочь.

Халиль была уверена, что разучилась доверять таким обещаниям. Потому что помочь ей могла только магия, которой нет на свете – чтобы позволила вернуться назад, в день бегства, и переиграть все, любой ценой не допустив лишь того исхода, в котором ей пришлось жить.

Но Зевран был убедителен, как сама смерть, жившая в пузырьках с ядами на дне его сумки. И тверд, как кинжальная сталь. И единственный – кроме Гвиндора и, пожалуй, Стэна, – готовый к любым ее тайнам.

И она заговорила, на минуту представив, будто поверила по-настоящему.