У Баджи долго злиться никогда не получается — он вспыхивает яркими режущими искрами в одну секунду и затухает уже в процессе выяснения отношений. То есть, где-то через полминуты. Где-то между занесённым необдуманно кулаком и чужим сломанным носом. Кровь на костяшках горячая, жжёт кожу и будоражит что-то внутри, отчего руку не опустить и сумасшедший блеск во взгляде не спрятать. В голову бьёт адреналин и от злости уже не остаётся и следа. Остаётся только желание размозжить чей-нибудь череп, но это так, из вредности. Очень настойчиво пищащей в голове, что проучить придурка нужно, что бы он там ни сделал.
На Казутору вот тоже долго злиться не выходит, но здесь случай особенный. Он творит постоянно что-то непонятное, что-то, что аукнется потом им обоим тяжёлым валуном по голове. Ну или арестом — в лучшем случае. Даже если у Казуторы «всё продумано, будь как мышка и ничего нам за это не сделается». Как мышка никогда у них не получается. Грызуны они ведь и сами шебуршат вечно чем-то за тонкими стенами, скребутся по углам и если не прислушиваться, то может и не так заметно будет. Но услышишь — краем уха — никуда от этого звука потом не спрятаться. А два подозрительных подростка шатающихся в одном месте по несколько часов и без лишнего шума привлекут внимание.
Иногда «непонятное» от Казуторы это невпопад сказанные, отчего-то задевающие слова. Но бьёт Баджи скорее по привычке, чем от обиды. И забывает с чего вообще потасовка началась, когда оба они уже извалялись в пыли и с тяжёлым дыханием пихают друг друга локтями, не удосужившись подняться. В такие моменты Баджи смотрит долго на Казутору и цепляет взглядом раскрасневшиеся щёки, приоткрытые губы и лезущие в лицо непослушные крашенные пряди, которые тот заправляет за уши тонкими пальцами, раздражённо фыркая. Земля холодная — по коже бегают мурашки и трясутся едва заметно плечи. Баджи пялится беззастенчиво — любуется? — как в больших невозможных глазах отражается яркое солнце и серёжка-колокольчик отбрасывает блики на шею. Смотрит и тянет руку к бледной ладони, успев зацепить только рукав растянутой толстовки — Казутора вскакивает с места шумно втянув воздух.
Баджи часто не помнит причину ссоры — да, была, да, подрались, выпустили пар, забыли, всё так и должно быть, правда? Но понимает — не правда и не забыли — когда позже Казутора лезет под руку и тычется холодным носом в шею, неуверенно, но крепко сжав пальцами футболку на спине. Он жмётся близко-близко, дышит загнанно, как будто ждёт что его сейчас оттолкнут — схватят за шкирку, посмотрят строго и вышвырнут подальше. Как будто Баджи бы мог. Он ведёт ладонями по напряжённой спине — Казутора весь как заведённая пружина, словно вот-вот метнется прочь — зарывается пальцами в волосы и упирается подбородком в макушку. Они, так-то, одного роста, просто кто-то согнулся в три погибели лишь бы ещё меньше чем он есть казаться.
У Казуторы такой — своеобразный — способ проверить насколько у них всё нормально. Насколько стабильно их «нормально» и не планирует ли волшебным образом меняться на что-то, что разведёт их по разные стороны. Баджи не признается, но от того, как Казутора каждый раз ластится под ладонь, сладкой патокой внутри растекается непонятное тепло. Он же как кот, большой и ни капли не ласковый, сам себе на уме. И моменты, когда Казутора в теплых объятиях едва не мурчит, трётся щекой о плечо, расслабляясь, откладываются в памяти особенно.
И Баджи всё ещё заводится с пол оборота, но правда не таит обиды и правда не знает как Казутору в этом наконец убедить.