А ты? Ты бы умер за меня? Вот я бы – да.

Это их самая долгая ночь.

Просто сам Шото «никакой».

Есть у Казуторы такая странность. Он по какому-то своему расписанию видит сны, по расписанию тянет улыбку-смотрит-касается, по расписанию дарит-принимает ласку или же бьёт тяжёлым кулаком наотмашь.

Баджи не умеет говорить ему нет.

Баджи долго злиться не умеет. Его максимум - дать по морде недовольным, выпустить пар и забыть. С Казуторой такое его правило работает лишь частично. Казутора заставляет помнить.

Казуторе не больно. Он шутливо пинает Кейске в голень и тянет ниже рукава старой олимпийки. Потому что это личное. То, что принадлежит только ему.

Баджи знает, у Казуторы проблем с головой больше, чем тот может сейчас вывезти и крыша с места не двигается - она съехала одним большим рывком и разлагается уже как пару лет и назад её теперь только по частям затаскивать. И прячется Казутора в этом своём доме без крыши и Баджи вместе с ним - поклялся же когда-то не подумав, но жалеть - не жалеет, - и стоят они под одним дырявым зонтом в луже по колено, жмутся друг к другу и тонуть в скором будущем тоже будут вместе.

Аллен не знает причины опущенных плеч, печальных взглядов и мелодии, отчего-то знакомой и давящей необъятной тоской, когда играют её привыкшие к инструменту смуглые пальцы. Он не спрашивает. Ему не объясняют.

Он никогда в этой влюблённости не признавался и не получал признания в ответ. Просто зачем-то обводил кончиками пальцев линию челюсти, заправлял за уши непослушные светлые пряди и наклонялся ближе.