— Так, я нашёл, — говорит Сэм, из-за слабого отсвета экрана ноутбука морщины усталости вокруг его глаз кажутся глубже. Честно говоря, любой выглядел бы немного измождённым после такой ночи, как у брата. И облачно-серый утренний свет, струящийся через окна, конечно же, не помогает. — Тварь называется крокотта.

Дин издаёт удивлённый звук, продолжая собирать по комнате все их вещи и укладывать.

— Как будто игра на лужайке, — шутит он.

— Они падальщики. — Сэм издаёт скрипучий зевок, а затем трёт лицо руками, вероятно, пытаясь восстановить кровообращение. — Они подражают голосам близких жертвы, — говорит он, — чтобы заманить ничего не подозревающую добычу в тень, где затем они поглощают их… — Он замолкает, склонив голову к экрану. — …Душу, может быть? Я не знаю, думаю, лучшим переводом будет «жизненная сила». Но это даже не лучшая часть, — добавляет он с чувством сухого веселья. — Крокотты предпочитают жить в грязи.

Ну конечно же, с усталым сарказмом думает Дин.

— Полагаю, это объясняет бойлерную.

Сэм на его слова тихо фыркает и возвращает внимание простому глазированному пончику, который грыз последние несколько минут. Это, наверное, единственное, что его желудок сможет удержать после Сэмова вчерашнего небольшого запоя.

Дин проскользнул в лобби несколько часов назад. Хотел сам устроить свою жалкую версию обслуживания номера, учитывая, что в голову Сэма, вероятно, прямо сейчас словно толчёного цемента насыпали. Пончики оказались единственным вариантом завтрака, который можно легко понести, и поскольку было ещё достаточно рано, чтобы вокруг никто не ошивался, Дин просто спустился вниз и взял целую коробку.

Он наблюдает, как брат высовывает язык и слизывает крошки с губ, бледный, влажно-розовый на фоне мягкой плоти, и крепче сжимает грязную рубашку в кулаке. Эбби сама не знала, о чём говорила. Она просто каким-то образом учуяла этот жуткий афродизиак, которым всё ещё был накачан его организм, и сделала глупые выводы. И всё же… на какую-то долю секунды Дин не может не думать о том, чтобы провести своим языком по губам Сэма, пробуя на вкус сладкую выпечку. Пробуя на вкус своего брата. Снова. Он мог бы помочь Сэмми чувствовать себя лучше. Помочь забыть всё плохое, что с ним случилось, точно так же, как они сделали в той бойлерной. Заполнить все пустоты, пока не останется места ни для чего другого, кроме запаха, вкуса и ощущения их вместе. Каким-то извращённым образом он думает, что уже может зависеть от этого. Каким-то необычным — и немного больным — признаёт он, но в этом есть смысл. Это просто ещё одна уловка в его арсенале методов заботы о Сэме. Та, которой он не сможет воспользоваться, если не хочет получить кулаком по лицу. Ему придётся следить за этим. Дин качает головой и наконец швыряет футболку обратно в сумку. Скоро им нужно будет заскочить в прачечную самообслуживания.

— Эй, э-э, Сэмми?

Сэм издаёт звук, чтобы показать, что слушает, но это звучит слишком болезненно. Пацан будет бесполезен до завтрашнего дня.

Дин медлит столько, сколько может, заканчивая упаковывать вещи, а потом просто стоит там, немного неловко свесив руки по бокам. Он собирается задать пиздец опасный вопрос. Он должен просто запихнуть всё в дальний ящик и никогда больше не упоминать об этом… но он должен знать.

— А как она звучала для тебя? Эта, эм, крокотта.

Брат наклоняет голову и хмурится от такого глупого вопроса.

— Как ты.

Дин коротко вздыхает, услышав очевидный ответ.

— Нет, придурок, — говорит он почти без раздражения, — я имею в виду, что она сказала?

Сэм неожиданно давится завтраком. Его рука тянется вперёд, чтобы схватиться за край стола, пока он борется с приступом рваного кашля, и Дин очень терпеливо ждёт, когда он снова сможет дышать.

— Эм, — слабо говорит он, и его взгляд бегает по комнате, как будто останавливается везде и всюду, где нет лица Дина. — Ты всё просил меня прийти к тебе. Я… я просто думал, что ты в беде, понимаешь? Зовёшь меня на помощь. — Он прочищает горло и застенчиво собирает оставшиеся крошки на столе в аккуратную маленькую кучку. — А ты?

Дин точно не знает, на что надеялся. Почему вдруг чувствует себя опустошённым. Всё, что Сэм только что сказал, — лучший возможный ответ, который он мог дать. Разумный, простой и тот, что можно оставить позади и двигаться дальше. Но какая-то его часть всё равно разочарована.

— Да, — лжёт он. И не встречается с вопросительным взглядом брата. — Та же фигня. «Иди ко мне» и всё такое. Я решил, что ты застрял в грязи или вроде того и хочешь, чтобы я вытащил твою тупую задницу из болота.

Сэм закатывает глаза — или пытается это сделать, пока движение не заставляет его вздрогнуть, — и тот момент, который у них почти был, умирает.

Дин бросает полную сумку на кровать, а затем на мгновение подумывает о том, чтобы бросить рюкзак Сэма ему прямо в грудь, прежде чем думает снова и просто бросает его на стол с тревожным скрипом дерева. Мелкое удовлетворение от такого дешёвого приёма не будет стоить вспышки вины за обиженную реакцию брата. Ерунда. Дин может быть милым время от времени. Спросите любого. И если немного нежной заботы заставит Сэма улыбнуться с мягкой благодарностью, это того стоит. И если эта мягкая улыбка делает что-то странное с внутренностями Дина — ну, это не касается никого, кроме него самого.

К тому же он был милым всю прошлую ночь, позволив Сэму стонать и скулить в кустах, пока сам занимался всей грязной уборкой. Потребовалось три похода к машине и обратно, чтобы набрать достаточно жидкости для розжига и сделать всю работу. Дин не закончил даже к тому моменту, как слабый голубой свет занимающегося рассвета начал ползти по верхушкам деревьев. Точнее закончил лишь большую часть. Последние мелкие кусочки Эбби, которые за это время не успели сгореть, он выбросил в воду, — чтобы они или опустились на болотистое дно, или чтобы их сожрала местная дикая фауна. Так же, как она, должно быть, поступала со своими жертвами. Что посеешь, то и… и всё такое.

— Эй, Дин? — неуверенно спрашивает Сэм. Он втягивает в себя воздух, как будто хочет сказать больше, но момент молчания просто повисает в воздухе, пока вместо этого Сэм не захлопывает ноутбук. Затем бросает остатки недоеденного пончика обратно в коробку и встаёт со стула, стряхивая оставшиеся крошки с джинсов. Всеми этими большими, неуклюжими ладонями и нервной энергией.

— Да, Сэм, — подсказывает Дин, устав ждать продолжения. — Что?

Сэм сжимает и разжимает руки по бокам, и Дин уже готов обхватить их своими руками, чтобы остановить раздражающее движение, когда брат, наконец, начинает говорить.

— Вчера вечером, — нерешительно напоминает он, — насчёт того, что говорила Эбби…

Иисусе. И всё это из-за того, что Сэм не может просто оставить всё как есть.

— Она наговорила кучу дерьма, чувак, — устало вздыхает Дин. — Не обращай никакого внимания на эту хрень. Она просто сказала то, что, по её мнению, мы хотели услышать.

Сэм секунду пристально на него смотрит этим своим грустным щенячьим взглядом, как будто думает не согласиться, а затем сдаётся.

— Да, — тихо отвечает он, глядя вниз на свои пальцы, задержавшиеся на краю стола. — Наверное, ты прав.

Только вот Дин не может оставить всё как есть, когда брат так явно расстроен. Это не он.

— Слушай, — мягче говорит он, — всё стало таким странным из-за этой недели, да? — Сэм, впрочем, не выглядит ободрённым его словами; если уж на то пошло, он выглядит ещё более виноватым, поэтому Дин идёт дальше. — Ты и я, у нас всё хорошо, Сэмми, — успокаивает он. — Последние пять дней перемололи нас в грёбаной мясорубке, но у нас всё хорошо. Нам пришлось практически жить в дрянной девчачьей, сопливой мелодраме, сражаться с монстром-извращенцем, которого никто из нас никогда раньше даже не видел, всё время прячась от целого отеля любопытных гражданских. Конечно, после этого ты будешь чувствовать себя немного не в своей тарелке. — Дин дёргает себя за воротник и делает вид, что разговаривает не столько с самим собой, сколько с братом. — И это даже не считая всего этого дерьма с афродизиаками.

— Прости, что? — с весёлым недоверием спрашивает Сэм. И так быстро выбирается из расстроенного состояния и переходит в насмешливую снисходительность, что Дину почти приходится смаргивать звёздочки перед глазами. — Какое ещё «дерьмо с афродизиаками»?

Дин от такой резкой реакции колеблется, но всё равно продолжает стоять на своём.

— Ну знаешь, — настойчиво говорит он, — всё это дерьмо со шпанской мушкой, которое они накачивают через вентиляцию. — Впрочем, пока он это говорит, его твердокаменная убеждённость — единственный аргумент, который помог ему пережить эти последние несколько дней, — звучит немного жалко даже на его слух.

Сэм просто смотрит на него, как на сумасшедшего.

— О чём ты говоришь? — раздражённо спрашивает он. И выглядит очень дерзким и высокомерным, пока делает это — осуждающе подбоченив руки, обернув вокруг тазовых косточек только указательные и большие пальцы. Мистер Высокий и Могучий, даже при том, что в его черепе Джон Бонэмбританский барабанщик-виртуоз, участник группы Led Zeppelin, за время игры в которой стал одним из величайших и влиятельнейших ударников в рок-музыке играет барабанное соло. — Это место — четырёхзвёздочный курорт.

— Ага, — усмехается Дин, — за исключением секретных грёбаных наркотиков, которыми они всех тут накачали. Всё что угодно ради прибыли, да?

Брат не уделяет ему ни капли понимания. Даже не тратит секунды на вдох, прежде чем начать хохотать прямо ему в лицо. Как говнюк.

— Они ничем не накачивали отель, псих, — смеётся Сэм, и его глаза блестят весельем под мягкими прядями чёлки. Дин мог бы даже подумать, что ему идёт это выражение, если бы прямо сейчас не был так занят обидой.

— Ага, плевать, Сэм, — угрюмо бормочет он, роясь в бумажнике, чтобы достать несколько лишних купюр для горничных.

Но Сэм лишь продолжает давить, как будто не может просто отпустить.

— Ты же знаешь, что шпанская мушка на самом деле так не работает, верно? — говорит он. — Это миф. Кантаридин только раздражает мочевыводящие пути и ничего больше.

— Что, правда?

— Да, правда, — усмехается брат. — Господи, Дин.

Дин прикусывает язык, чтобы ничего не ляпнуть, и с силой засовывает бумажник обратно в джинсы.

— Может, ты просто уберёшь компьютер? — отрывисто приказывает он, совсем не тонко пытаясь сменить тему разговора. — Мог бы хотя бы попытаться внести свой вклад. — Похмелье может идти лесом, он уже покончил с маршрутом сочувствия. Он берёт оба их ключа от номера и всё остальное, что ему понадобится, чтобы выписаться на стойке регистрации. Эбби там этим утром точно не будет. Дину, вероятно, придётся разбираться с Снобным Снобом. — Встретимся у машины, — бросает он через плечо, направляясь прямиком в коридор. Сэм, впрочем, наверняка понял, что он больше смущён, чем зол, потому что издевательский смех вообще не затихает.

Дин захлопывает дверь прямо перед глупым лицом брата.

~*~

Когда Дин заканчивает дела и выходит из отеля, снаружи всё ещё серо, но уже не холодно, а душно, и земля покрыта тёмной грязью. Бо и Вивиан в нескольких шагах уже загружают свою машину, хотя, учитывая невыносимое количество чемоданов, которые они всё пытаются впихнуть в багажник, они будут этим заниматься ещё некоторое время. Дин, вероятно, должен пойти и помочь, но прошлой ночью он уже и так знатно извалялся в грязи и не очень хочет делать это снова. Эстель выходит на переднюю парковку только через мгновение после этого, изящно направляя армию коридорных туда-сюда, пока они таскают её тяжёлый багаж — что чертовски смешно, — и несколькими минутами позже выходит Сэм с их сумками, перекинутыми через плечи. Он и впрямь немного морщится от уличного света, даже с приглушённым и тусклым солнцем за дымкой облаков.

Дин направляется к брату, когда чувствует задерживающее похлопывание по плечу. Достаточно сильное, чтобы остановить его, и он поворачивается, видя Кэт, нервную и решительную, у своего плеча.

— Эй, Дин? — говорит она с опаской, и, очевидно, это будет больше, чем простое быстрое «увидимся позже». Он ловит взгляд Сэма, игнорирует выражение усталого раздражения и, наконец, получает поражённый кивок. Брат выглядит таким же угрюмым, как и всегда в последние дни, когда дело было связано с Кэт, но Дин всё равно бросает ему ключи. И делает вид, что не чувствует ни малейшего укола вины за то, что оставил Сэма на произвол судьбы. Это даже близко не первый раз, когда он отшил брата ради девушки. Он вообще не должен ничего чувствовать.

— В чём дело? — Дин наконец поворачивается к Кэт, засовывая руки в карманы и натягивая улыбку.

Она откидывает волосы с лица, набираясь смелости сказать то, что собирается сказать, и он терпеливо ждёт, пока она не будет готова.

— Слушай, — тихо начинает она, — я знаю, что это неуместно, и ты можешь послать меня на хрен, если я выхожу за рамки, но… — Кэт на секунду задерживает дыхание, прежде чем тяжело вздохнуть, и Дин вынужден признать, что ему любопытно. — Мы с Джошем больше не вместе. Я так не думаю. — Она на мгновение замолкает, а потом яростно трясёт головой. — Нет, я знаю. Больше — нет. И я просто… — Кэт наконец встречается с ним взглядом, её тёмно-синие глаза ярко горят в тумане. — Я правда почувствовала между нами связь за эту неделю, — честно говорит она, — и я почти уверена, что ты тоже это почувствовал. Всё как ты сказал, верно? Нужно следовать за тем, что, как тебе кажется, сделает тебя счастливым. Итак… вот мой номер. Если ты захочешь. — Она достаёт из кармана сложенный листок бумаги, потёртый и помятый, как будто она теребила его несколько часов, и протягивает с храброй улыбкой.

Но Дин неожиданно для себя застывает в нерешительности, глядя на соблазнительное предложение в её протянутой руке. Это отлично. Это именно то, чего он хотел. Это… отлично. Повышает самооценку. Он даже не очень старался, а ему удалось подцепить на крючок твёрдую девятку. Может, десятку, если она так же нетерпелива в постели, как кажется. И теперь, когда их чудовище покоится с миром на дне протоки, у него нет причин продолжать этот большой гей-фарс. Он может снова переспать с любой желающей девушкой в радиусе трёх тысяч миль, а Сэм может снова закатывать глаза и рычать на него за спиной, что, по-видимому, делает его счастливым. Но…

Он поворачивается, чтобы взглянуть на брата, который мучается с их сумками в багажнике, пытаясь не извалять всё в грязи, и за свои труды пачкает по полной ноги, и впервые за свою проклятую жизнь Дин, похоже, не может нажать на курок. Какой бы ни была причина.

— Прости, Кэт, — наконец произносит Дин, нежно сжимая пальцами клочок бумаги. — У меня уже есть он. Я не собираюсь всё просрать.

Но Кэт, кажется, не слишком расстроена его решением. Или удивлена. Она просто понимающе кивает, растягивая губы в грустной улыбке, пока кладёт свой номер в карман.

— Сэму очень повезло, знаешь, — говорит она, и это звучит так, как будто она действительно так думает.

— Нет, — выдыхает Дин, наблюдая, как брат, наконец, замечает грязь, которая впитывается в его тонкие тряпичные кроссовки, а затем откидывает голову с разочарованным стоном. Сэм украдкой бросает несколько взглядов через плечо и осторожно пытается соскрести немного грязи о чистое крыло детки — за что позже получит чёртову взбучку, — но сейчас это лишь заставляет Дина по-идиотски улыбаться. — Это мне повезло, — говорит он. И ему кажется, это тоже звучит так, как будто он действительно так думает.

~*~

Из радио доносится отвратительная альтернативная песня о любви. Из радио его машины. Из радио его прекрасной детки, из которого должна звучать только классика, чтобы её динамики не заглохли от дурацкого музыкального вкуса Сэма. Это именно тот вид кощунства, который доказывает, что нет никакого милостивого Бога, потому что Дин знает: если бы он существовал, он бы очень быстро положил конец этому дерьму. Но всё становится только хуже. Поп-вокалист начинает скулить под мужественное гитарное соло, умоляя какую-то цыпочку по имени Делайла не забывать его, пока она в универепесня Hey There Delilah группы Plain White T's. Сэм всерьёз двигается в такт музыке. Дину хочется удариться головой о приборную панель, и не только потому, что его дурацкое правило «водитель выбирает музыку» так эффектно на нём аукнулось.

— Он только что сказал, что его голос — это камуфляж? — категорически спрашивает Дин.

Сэм едва удостаивает его взглядом, тут же снова уставившись на дорогу, как хороший маленький водитель.

— Это всего лишь песня.

— Ага, а что, приличные тексты вымерли в 70-е или типа того? — Дин издаёт долгий притворный стон, безмолвно молясь, что Сэм сдастся, если он будет достаточно надоедливым. — Серьёзно, чувак. Поверить не могу, что ты заставляешь меня это слушать.

Брат не показывает даже намёка на уступку, выражение его лица всё такое же твёрдое и решительное. И чертовски самодовольное.

— Прости, что ты только что сказал, пассажир? — спрашивает он, шутливо прикладывая ладонь к уху. — Потому что я почти уверен, что ты должен был заткнуть свою пирогорезку.

— Это хлеборезка, — по-детски поправляет его Дин, скрестив руки на груди и ещё глубже вжимаясь в сиденье. Место Сэма. Пассажирское место. — Ты мог бы, по крайней мере, сказать правильно, — бормочет он.

— С каких это пор ты ешь хлеб?

— Это устойчивое выражение, Сэм. — Дин знает, что проигрывает спор, поэтому вытягивает ноги и дуется ещё немного. — И почему я вообще разрешаю тебе водить?

На правой щеке Сэма появляется ямочка, как будто он кусает её изнутри. Но когда он отвечает, его голос полон нежности. Даже благодарности.

— Потому что ты провёл всю прошлую ночь и сегодняшнее утро, разрубая на куски и сжигая монстра, пока я отсыпался от похмелья? — предлагает он. Мягкий изгиб его губ подчёркивает признательность.

И как, чёрт возьми, после такого Дин должен оставаться расстроенным? Он откидывает голову на спинку сиденья и с удовлетворением слегка опускает веки, просто наблюдая, как Сэм ведёт машину.

— Кстати, как ты? — тепло поддразнивает он.

Сэм бросает на него косой взгляд в ответ.

— Как будто… мне нужно хорошенько проспаться.

Дин фыркает от смеха. Вообще-то, довольно впечатляюще, что его брат-размазня в сознании после вчерашней пьянки. Не говоря уже о монстре, буквально высасывающем душу. И их маленькой перебранке. Дин на один неловкий момент задумывается, как легко они, как правило, чинят мосты после взрывных ссор и возвращаются к привычным ролям. Затем он задумывается, что, может быть, это не совсем хорошо. Впрочем, решение проблем без того, чтобы в самом деле со всем разобраться, верой и правдой служило ему всю жизнь. И изменить всё сейчас кажется вроде как расточительством.

— Дать мои солнечные очки? — предлагает он вместо этого.

— Да, — мгновенно выдыхает Сэм. Как будто только и ждал, когда он об этом заговорит.

На губах Дина появляется улыбка от нелепой вежливости брата — одному богу известно, откуда она у него взялась, — и он некоторое время копается в бардачке, прежде чем передать тёмные очки. Он позволяет Сэмову вздоху облегчения окутать его, пока закрывает защёлку, нежно проводя ногтем большого пальца по маленькой серебряной табличке «Impala», вмонтированной в приборную доску, прежде чем опустить руку обратно на колени.

Через некоторое время Сэм говорит:

— Думаю, проедем ещё пару часов, прежде чем остановимся на обед. Попробуем попасть в Батон-Руж к полудню. — Он несколько раз водит плечами, а потом снова устраивается на месте. — Хочешь бургер?

— Конечно, я хочу бургер, — игриво отвечает Дин. — Не задавай глупых вопросов.

Сэм даже не пытается что-то ответить, но выглядит умиротворённым, насколько возможно, когда снова переводит взгляд на дорогу.

Однако Дин не сводит с него глаз, прослеживает хорошо знакомую карту контуров Сэма, что так же просто как дышать. На фоне серого света, льющегося из окон, он выглядит суровым. Надёжным и настоящим. Он лениво разглядывает профиль нелепого изгиба носа брата. Небольшую ямочку, разделяющую подбородок пополам. Расслабленное положение руки на руле — длинные, тонкие пальцы, которые становятся грубее, широкие костяшки пальцев. Тыльную сторону ладони, обнимающую перфорированную кожу, широкую и округлённую. Утончённую элегантность запястья.

В этом всё дело. Дин всегда был гипер-осведомлён о брате в приводящем в замешательство физическом смысле. Это, вероятно, началось из-за проблем с безопасностью, рассеянно догадывается он, когда он ещё был не выше колена папы, а Сэм — примерно таким же для него. «Заботиться о Сэмми», возможно, было официальным вечным приказом большую часть его жизни, но ему никогда на самом деле не нужно было слышать эти слова вслух. Что-то постоянное было выжжено в нём той ночью… ночью огня. Такое же заклеймённое и неизгладимое, как и пузырящееся пламя, лижущее когтями чёрной копоти стены их бывшего дома. Или, может быть, это появилось раньше, что-то глубоко засевшее в костном мозге, просто не изученное до того момента. Но Дин не может нормально дышать без Сэма на расстоянии вытянутой руки. Чёрт возьми, он почти не выпускал пацана из поля зрения, пока рос. И, возможно, слежка за телом брата, чтобы знать о его состоянии, с годами постепенно превратилась в нечто более конкретное. Проверяя, целый и невредимый ли Сэм, он ещё и оценивал грубую красоту его тела или изгиб нижней части спины.

В этом никогда не было ничего неподобающего. Это не разглядывание. Это просто эстетика или что-то вроде. Пришлось бы вытягивать эти слова из него клещами, но весь мир Дина спокойно помещается в пределах тела Сэма. Вся его вселенная. Нет ничего плохого в том, чтобы следить за ним. Нет ничего плохого в том, чтобы с удовольствием следить за ним.

Это просто… что-то больное в животе напоминает ему, что его тайные поглядывания прямо сейчас не слишком-то кажутся эстетичными. И всю эту неделю тоже. Если быть до конца честным с самим собой, то, возможно, что-то изменилось в ту минуту, когда он положил руку на затылок Сэма в квартире в Пало-Альто, одной ладонью прижимая запястье брата к своей груди, а другой прижимая его к полу между своих бёдер. Или, может быть, это случилось, когда Сэм ударил его пяткой в поясницу и с лёгкостью перевернул, прижав твёрдым весом их тела друг к другу впервые за много лет.

Одно лишь угасающее воспоминание о той ночи посылает тёплый пульс, расходящийся в паху Дина, лёгкий и неторопливый. Он знакомый во многих отношениях, и Дин тратит последнюю часть умственной энергии на то, чтобы попытаться оттолкнуть его. Попытаться заглушить низкий гул возбуждения и довольства, который, похоже, исходит между ним и братом как аура, становясь тем сильнее, чем они ближе, становясь тем горячее, чем больше он отскакивает между ними. И отрицать это бесполезно. Это никогда, блядь, не работает. Не совсем. Не всегда.

Ёбаный чёртов афродизиак — первая мысль, которая всплывает в голове, горькая и автоматическая. Но потом он вспоминает. Сэма, смеющегося над ним этим утром в их шикарном гостиничном номере. Глубокие ямочки по краям его улыбки, блеск его глаз. Шпанская мушка не взаправду. «Она так не работает», — сказал он тогда. Но если там ничего не было, если всю эту неделю там ничего не было, то это значит…

Нет… думает Дин. Нет. Никогда. Невозможно. Но даже в его сознании эти слова звучат устало, слабо и хлипко. Он больше не может сражаться со своими демонами. Он слишком устал от этой бесконечной, невозможной игры в «Прибей крота». Скорее уж «Прибей гидру». Потому что каждый раз, когда у него получается подавить одно чувство, отрицать очередное жгучее желание, продолжать слепо притворяться, что с ним всё в порядке, что он и Сэм нормальные и что всё вернётся на круги своя, если он просто продержится немного дольше… на этом месте появляются ещё три. И они гораздо сильнее. Горячее. Язвительно, жёстко неоспоримее. Поэтому Дин наконец-то перестаёт сражаться. Дин смотрит, как брат ведёт машину, крепко держа одну руку на руле, пока его красивое лицо устремлено к серебристому горизонту. Дин наблюдает за Сэмом, как наблюдал каждый день своей жизни, и позволяет этому тлеющему угольку гореть в его взгляде, сердце и члене. Это не значит, что здесь нечто большее.

Невозможно, снова шепчет мозг, но теперь голос звучит гораздо тише.

Так тихо, что Дин даже не уверен, что вообще его слышит.