Комнату заполняет гул музыки — какая-то медленная, лёгкая, почти блюзовая инструментальная мелодия, которую Сэм никогда раньше не слышал. Кажется, что глубокий, тяжёлый бас отражается отовсюду и нигде сразу — в идеальной смеси громкости и звука, которая смешивается с гудением небольшой толпы посетителей и только добавляет атмосферы всей этой сдержанности местечка, которое Дин им нашёл. Прошло три часа, и Сэм всё ещё пытается решить, называть это место баром или клубом.

Каблук его потрёпанного ботинка зацепился за металлическую перекладину у основания высокого барного стула. Его длинная рука небрежно перекинулась поперёк края заставленного стола, к которому он прислонился; пустой бокал всё ещё свободно зажат в пальцах, зависнув над краем.

Стол, который они заняли в этот вечер, расположен в тёмном, отдалённом углу, и это обстоятельство не ускользает от его внимания. Его пронзает небольшое грязное возбуждение от чего-то, что он не может разобрать, да и не хочет тратить время на размышления, когда решает полностью использовать представленную ситуацию.

Он позволяет взгляду свободно скользить по длинным тонким линиям очертаний старшего брата. Деним его поношенных джинсов натянут до предела, идеально подчёркивая задницу и сильные мышцы бёдер. Чёрная футболка, которую он решил надеть сегодня, плотно облегает во всех правильных местах и совсем немного задирается на спине, когда он тянется через бильярдный стол, чтобы сделать ход, пока взгляд Сэма обводит открывшуюся тонкую полоску загорелой, поцелованной солнцем кожи. Язык Сэма выскальзывает наружу, облизывая губы, когда он представляет, как обводит все линии тугого пресса и сильных плеч Дина прямо сквозь тонкую ткань.

Дин выбирает именно этот момент, чтобы посмотреть на него. Зелёные глаза смотрят пристально, тёмные с почти незаметным блеском, который Сэм может различить даже в тусклом свете. Язык Дина повторяет движения языка Сэма, медленно облизывая пухлые, полные губы.

Сэм чувствует, как румянец заливает лицо, когда Дин ловит его за откровенным разглядыванием. Даже после того, что они делали всё это время, он не может удержать бессознательные, неконтролируемые реакции, которые у него вызывает старший брат.

Дин выпрямляется, и в животе Сэма разливается жар, когда взгляд брата обещанием скользит вниз по всему его телу, зелёные глаза словно имеют вес, так же медленно и безнравственно поднимаясь обратно. Дин прислоняет бильярдный кий к краю стола, весь дерзкий, уверенный в себе, когда сокращает расстояние между ними, всё это время не сводя глаз с Сэма. Уголок рта Дина с каждым шагом медленно приподнимается — лёгкий, немного причудливый жест, который он делает губами, — его бровь изгибается с намёком, который всегда появляется, когда он делает с ним все эти сумасшедшие вещи.

И сегодня ничего не изменилось.

Дин встаёт позади него, не слишком изящно скользя пальцами вниз по его руке, когда тянется через плечо Сэма, чтобы поднять бутылку виски, и дыхание Сэма немного сбивается, а кожа покрывается мурашками.

— Нравится то, что видишь, Сэмми?

О, ему очень нравится то, что он видит, думает Сэм, с интересом наблюдая, как Дин наклоняет бутылку виски и наполняет бокал, который он до сих пор держит, на два пальца. Но он не собирается ублажать и без того раздутое эго брата, говоря это. С другой стороны, можно ублажить что-то другое…

Сэм прочищает горло, даже не пытаясь острить в ответ или замаскировать действие чем-то большим, чем оно есть; он не настолько глуп, чтобы даже на секундочку поверить, что Дин не знает, о чём именно он только что думал, и самодовольный, знающий смешок брата лишь доказывает его правоту. Он мысленно решает проблемы, пытаясь устроить диверсию и перевести разговор в более безопасное и менее возбуждающее русло, но Дин мягко дует на чувствительную кожу на затылке, посылая дрожь покалывания по всему телу, и требуется невероятное количество усилий, чтобы сосредоточить мысли хотя бы на том, что такое слова.

— Пытаешься напоить меня?

Сэм окидывает взглядом стол, заваленный грязными тарелками из-под еды, несколькими пустыми бутылками из-под пива и — теперь уже — почти пустой бутылкой Джека, и даже его приятно онемевший мозг внезапно осознаёт, что на каждые два или три его напитка приходится только один напиток брата.

— Совсем нет. Просто хочу, чтобы ты расслабился…

Голос Дина — низкий, медленный, протяжный звук, полный обещаний и греха, шепчущий сладкий мёд Сэму на ухо, и каждое нервное окончание в теле Сэма вспыхивает.

— Отпустил себя…

Дин наклоняется невыносимо близко, прижимаясь телом от плеч до бёдер к Сэму сзади, и тот ощущает сильный жар, исходящий от его кожи, даже сквозь разделяющие их слои хлопка, фланели и джинсовой ткани.

— Стал чуть менее… сдержанным.

Другая рука Дина обхватывает Сэма спереди. Он подцепляет двумя длинными пальцами дно бокала, подносит его ко рту Сэма и наклоняет к губам.

— Пей.

Слова звучат почти тёмным мурлыканьем и ерошат шелковистые тонкие волосы, которые чуть вьются по бокам. Никто не отрицает, что это приказ, и Сэм повинуется, даже не задумываясь. Зубы Дина медленно скользят вдоль его уха, лишь задевая раковину, и Сэм не может сдержать низкого стона, который срывается с раскрытых губ.

Янтарная жидкость скатывается вниз по горлу, резкий ожог уже давно сменился гладким, как шёлк, скольжением, которое оставляет тепло, покалывание и такое правильное гудение.

— Помнишь Черри-Вэлли?

Сэм хмурит брови. Это самый вопиющий, неоново-яркий нелогичный вопрос, который он когда-либо слышал. Сэм открывает рот, чтобы возразить брату, но Дин прижимает палец к его губам, и любые мысли о споре немедленно сменяются мыслями о том, как сильно он хочет втянуть этот длинный палец в рот и сосать его.

Дин медленно проводит пальцем по губам, вниз по резкой линии подбородка. Он сгибает его под подбородком Сэма и слегка наклоняет его лицо в сторону, так что они смотрят друг на друга, поднимает бровь и просто задаёт вопрос снова. Но Сэм не может удержаться, чтобы не потеряться в тёмно-зелёных глазах, которые пристально на него смотрят, и знакомом твёрдом давлении тела Дина на спину. Нежное прикосновение к щеке напоминает, что Дин всё ещё ждёт ответа, и Сэм снова фокусирует взгляд, огонёк в глазах старшего брата и ухмылка, мелькающая в уголках губ, оставляют его с отчётливым чувством, что он упускает что-то важное.

Наконец он кивает, зная, что этого достаточно и Дин всё поймёт. Да, он помнит Черри-Вэлли, хотя всё ещё пытается понять, к чему это.

Он помнит непрекращающиеся подростковые шутки Дина, сочетающие название маленького городка с любым сексуальным подтекстом, который тот мог выдумать… и его не должен был так сильно шокировать тот факт, сколько старший брат их мог придумать.

Лёгкая охота, которая их туда привела — к которой они искали информацию, к которой готовились, — в мгновение ока пошла наперекосяк всеми возможными способами.

Видимый, не мерцающий, полупрозрачный образ духа, который они отправились туда упокоить, превратился в массивное, покрытое мехом существо.

Он помнит, что не думал, а просто реагировал, когда острые зубы и длинные когти бросились на брата, с ужасающей уверенностью зная, что, чем бы оно ни было — и недели спустя он всё ещё не мог точно сказать, что именно, — всё оружие, которое они вязли с собой, не поможет убить эту тварь.

Он помнит, как выкрикивал имя Дина, бросаясь на зверя, отбрасывая его в сторону, прежде чем кончики острых как бритва когтей могли глубоко погрузиться в чувствительную кожу живота Дина.

Не может забыть оглушительного эха трескающегося дерева, когда защитное ограждение в недостроенном здании рухнуло под их тяжестью, тошнотворное чувство свободного падения, затихающие отчаянные выкрики Дина его имени… Ничего, кроме воздуха и темноты, когда его окружила шахта лифта в тот момент, как он и существо исчезли из виду.

Сэм никогда так не радовался своим длинным рукам снежного человека, как тогда, когда ему удалось ухватиться за опорную балку по пути вниз; висеть там, пока Дин бежал пять пролётов, а затем оттащил обратно в безопасное место.

Вспоминает смертельно тихую поездку на машине обратно; как его впечатали в стену номера ещё до того, как дверь полностью закрылась; страх, беспокойство и ужас Дина от того, что он почти потерял его, которые перемешались и вырвались гневом, нарастающей тирадой, пока они оба не начали кричать, стирая границы и личное пространство.

Помнит, как они…

О.

О.

Глаза Сэма расширяются от внезапного осознания того, о чём именно спрашивает брат, на что он намекает. Кожа на затылке покрывается мурашками, и он почти задыхается, когда на него накатывают воспоминания об остальной части той ночи.

Чёрт подери.

Он сглатывает, пытаясь избавиться от кома в горле, и уверен, что это слышно даже сквозь гудящие басы клуба, которые он внезапно так чётко осознаёт. Он рискует и бросает взгляд на Дина. Тёмные полуприкрытые глаза говорят Сэму, что брат тоже чертовски хорошо помнит ту ночь.

— И-и-и-и… вот это мой студент. — Смех Дина грохочет за спиной, полный тепла и нежности, и Сэм решает, что хочет слышать этот звук гораздо чаще. Дин забирает рюмку из его вялых пальцев, бросает её на стол перед ними и удобно обнимает Сэма за талию. — Иногда ты слишком много думаешь не той головой… ладно, большую часть времени, ты знаешь?

— Тогда, наверное, хорошо, что у меня есть старший брат, который слишком много думает не той головой… всё время.

— Чертовски верно. — Сильные пальцы тянутся вверх, крепко скручивают шелковистые тонкие пряди волос и тянут. — Умник. — Сэм задыхается от боли и удовольствия, когда голова откидывается назад и наклоняется в сторону. Рот Дина изгибается в медленной, дерзкой усмешке. — Знаешь, я могу заткнуть тебе рот кляпом.

Зубы Дина покусывают его губы. Язык облизывает рот Сэма, заострённый кончик с трепетом влажно скользит по нижней губе в поисках входа, разрешения — один, два, три раза, — пока Сэм не раздвигает их, позволяя Дину погрузиться в изучение. Мягкий дымный аромат виски и уникальный всепоглощающий вкус, в котором весь Дин, смешиваются в одно, когда их языки скользят друг против друга, и Сэм решает, что может провести остаток ночи, просто слизывая этот вкус со рта брата.

Поцелуй нежный, игривый и слишком короткий, и Сэм поворачивает голову, пытаясь угнаться за губами Дина, когда тот отстраняется, получив этим тёмный смешок, который заставляет желудок Сэма перевернуться.

— Но… я думаю, — спокойно продолжает Дин, медленно проводя тупыми ногтями по голове Сэма и отпуская его волосы, — тебе бы это понравилось. Разве не так, Сэмми? — Горячее дыхание Дина скользит по коже, когда он проводит кончиком носа вниз по длинному обнажённому горлу Сэма, опускает воротник рубашки Сэма ещё ниже, добираясь до основания его шеи. Дин прикусывает гладкую полоску кожи у впадинки ключицы Сэма, кружит языком, чтобы облегчить жжение, а затем посасывает точку быстро бьющегося пульса. У Сэма от этих ощущений кружится голова, кровь вскипает, когда Дин покидает местечко, плоским языком успокаивая метку, которую оставил.

— В смысле, мы точно никогда не были ванильными, верно? И всегда немного раздвигали границы, когда играли, но той ночью… — Дин делает паузу и качает головой, щетина на его подбородке покалывает чувствительную кожу шеи Сэма. — Я думал, может быть, это был просто адреналин после охоты, ну знаешь, немного более грубый, чем обычно, секс, эндорфины на максимум из-за того, что я почти потерял тебя… мы потеряли друг друга, потому что должен сказать тебе… вид тебя… склонившегося над столом, с заведёнными за голову руками… вся эта загорелая, блестящая от пота кожа, дрожащая и извивающаяся подо мной…

Его губы прижимаются к уху Сэма, глубокий, хриплый голос становится ещё ниже, когда он шепчет:

— Самая охуенно горячая вещь, которую я когда-либо видел.

— По крайней мере, я так думал. — Дин подцепляет указательными пальцами петли джинсов Сэма, и Сэм не может сдержаться, подаваясь бёдрами, когда Дин скользит большими пальцами по внутренней стороне пояса и мучительно щекочет взад и вперёд голую кожу тазовых косточек. — А потом раздался стук с другой стороны стены… Голоса людей, крики — и я был уверен, что ты замолчишь… прекратишь издавать все эти пиздецки невероятные звуки, от которых мой член становился таким твёрдым, что я думал: кончу, просто слушая тебя, особенно когда понял, что они кричали.

— Они ведь не кричали, чтобы мы перестали, правда, Сэмми?

Их слова мгновенно приходят на ум Сэму, и он тут же отвечает едва слышным шёпотом:

— Нет.

— Точно. И что же они кричали, Сэмми? Чего хотели эти люди?

У Сэма перехватывает дыхание. Язык кажется распухшим, а горло пересохшим, несмотря на весь выпитый алкоголь, и его голос звучит чуждо даже на его слух, когда он дословно повторяет просьбу, которую гости мотеля кричали с той стороны облупленной, оштукатуренной стены:

— …Больше этих восхитительных стонов.

— М-м-м, — мычит Дин ему в ухо. Он щёлкает языком и медленно, лениво вылизывает круг на мочке, и Сэм снова опускает голову на плечо Дина. Их окружение исчезает вдали — музыка и люди на время оставлены без внимания и забыты, — и Сэм позволяет себе потеряться в этом мгновении среди ощущений, горячо и быстро бурлящих внутри него, и вытягивает шею в сторону, чтобы дать брату полный неограниченный доступ, лишь бы он мог продолжать. Он не уверен, был ли его вздох разочарования, когда Дин прекратил манипуляции, чтобы снова начать говорить, реальным или воображаемым, но улыбка, которую он чувствует на разгорячённой коже шеи, заставляет его думать, что первое.

— Но ты не сделал того, что, как я думал — знал, — ты точно сделаешь, верно? Я должен был предугадать… я имею в виду, ты всегда всё делал по-своему. Что ты сделал, Сэмми?

Дин отцепляет пальцы с одной стороны джинсов Сэма, проводит рукой по изгибу бедра. Член Сэма подёргивается и наливается под одеждой, когда кончики пальцев Дина скользят по стволу, прежде чем продолжить путь вниз по внешней стороне бедра.

— Что ты делал, пока я кусал и щипал всю твою охуенно сексуальную спину? Прослеживал языком каждый кусочек великолепных мышц, пока не добрался до твоей задницы… а потом начал вылизывать тебя, пока ты не стал сладким и влажным для меня?

Сердце Сэма бешено колотится в грудной клетке. Он может чувствовать, как на лице вспыхивает румянец, когда кровь закипает, бежит горячая и быстрая, пульсируя и мчась по венам.

— Что ты сделал, Сэмми?

Пальцы Дина продолжают едва заметный путь вниз по внешней стороне бедра, и, даже скрытые плотной тканью джинсов, мышцы ноги Сэма дёргаются и дрожат, когда брат пробегается по передней части ноги и проводит ногтями вверх по выступу бедра.

— Скажи мне, Сэмми. Произнеси эти слова.

Сэм крепко зажмуривается, делает глубокий прерывистый вдох и так же резко выдыхает воздух, убеждая себя, что он не задыхается от действий Дина, но, чёрт его подери, это и близко не правда.

— Громче… — начинает он, голос становится низким и хриплым, и слова застревают в горле. Он облизывает губы, прочищает горло и начинает снова: — Я стал… стал громче.

— Это точно. Господи, ты издавал такие невероятно охуенные сладкие звуки. Ты ведь даже не пытался сдерживаться, правда? Вести себя тише? Держу пари, тебя слышал весь ёбаный мотель. Чёрт возьми, я был почти на грани… мне пришлось так сильно сжать свой член, лишь бы не кончить прямо там и тогда. Но их маленький комментарий на этом не закончился, верно? Любопытные соседи этим не удовлетворились, не так ли? Они хотели…

— …услышать, как он умоляет, — в унисон с Дином глубоким голосом бормочет Сэм.

— И ты умолял, — без всякой надобности напоминает Дин, проводя рукой вверх по выпуклости его задницы, проскальзывая пальцами между ног Сэма, продолжая двигаться вдоль шва джинсов, который пролегает прямо над расщелиной ягодиц Сэма. — Так пиздецки красиво умолял меня, когда я прижимал тебя к себе… растягивал своими пальцами… скользил в этот тугой жар так, так медленно… прикасался снова и снова едва-едва к твоему сладкому местечку… так много, но всегда недостаточно, да? Доводил тебя до края… заставлял висеть на самом краю… а потом притягивал обратно… никогда не позволяя упасть.

Низкое рычание клокочет в горле Сэма, затылок врезается в плечо Дина, когда Дин перестаёт стесняться отчаянной боли, которая растёт между ног, меняет направление и затем безумно медленно движется обратно, чтобы снова небрежно положить руку на бедро Сэма.

— Я думал, что ты сойдёшь с ума… то, как ты извивался, кричал… брыкался подо мной, пытаясь заставить меня двигаться быстрее, дать тебе глубже… просто умолял об освобождении. Через какое-то время я даже не был уверен, что слова, которые срывались с твоих губ, были английскими… но те маленькие непристойные просьбы, всё ещё доносящиеся из соседней комнаты, точно были на английском…

— Господи, Сэмми… ты был такой охуенно тугой, гладкий, как бархат… так чертовски крепко сжимал меня, когда я толкался в твою идеальную задницу, пока ты лежал, весь растянувшийся, склонившийся над столом, с таким пиздец твёрдым членом между ног. Мне даже не пришлось к тебе прикасаться, верно? Ты просто… блядь… Это было так охуенно горячо, когда ты кончил, выкрикивая моё имя… Именно так, как он и хотел, верно?

— Хочу услышать, как он будет кричать твоё имя, когда кончит…

Он не доверяет словам, что вылетают из его рта, поэтому Сэм просто кивает, втягивает нижнюю губу и сильно прикусывает, сдерживая отчаянные звуки, которые хотят вырваться.

Большие пальцы Дина скользят под футболку Сэма, мозолистые подушечки мучительно пробегаются туда-сюда. Сэм почти готов выпрыгнуть из своей кожи, ему кажется, что он вот-вот потеряет чёртов рассудок, когда мышцы живота сжимаются и дрожат под прикосновением.

— Эти тонкие картонные стены… они слышали всё, что мы делали. Думаю, они могли выйти на улицу, Сэмми, а? Наблюдать за нами сквозь этот бесполезный кусок прозрачного материала, закрывающего окно прямо рядом с нами, когда я до упора вошёл в тебя? — спрашивает Дин.

Горячие, влажные, раскрытые губы поцелуями скользят по линии подбородка, прежде чем остановиться; голос Дина снова шепчет, согревая кожу.

— Но это всё только придаёт ощущений… что тебя могут застукать, верно? Это охуенно горячо, Сэм. У тебя есть кинк, о котором ты мне никогда не говорил. Или, возможно, — делает паузу Дин, размышляя, — думаю, ты даже не знал, что он у тебя есть.

Сэм не отвечает, зная, что от него этого и не ждут, потому что на самом деле это не вопрос, а лишь прямое утверждение истины, которую Дин каким-то образом просто знает. Сэм понятия не имеет, откуда брату это известно, потому что они никогда не обсуждали ничего из того, что случилось той ночью.

Он думал, анализировал и подвергал сомнению всё, что произошло… всё, что он делал после той ночи несколько недель назад, и Дин — одним простым словом — всё объясняет: кинк.

Но, как и со всем остальным в нём, Сэм думает, Дин просто знает, вероятно, знал с той ночи… чёрт, может быть, он как-то знал даже раньше. Сэм бы этому не удивился.

— Что, если… — начинает Дин и, наклонив голову вперёд, сильно покусывает мочку уха Сэма. У Сэма подгибаются колени, и ему приходится сжать их, чтобы не удариться о пыльный пол. Дин прижимает губы прямо к уху Сэма. Шепчет слова. Тайну, которая только между ними двумя, так всегда было — и так всегда будет.

— Что, если… мы поменяем тонкие картонные стены на дальний угловой столик? Прозрачные занавески на дымчатые тени и тусклый свет? Тебе нравится эта идея, Сэмми? Тебя заводит… что ты, весь твёрдый… и каждый человек в этом заведении может увидеть тебя? Услышать тебя? Что скажешь, Сэмми? — мурлычет Дин.

От слов Дина по спине пробегает горячая дрожь, пульс возбуждения подскакивает и срывается. Член сильно дёргается и больно упирается в ширинку джинсов, даже когда разум затуманивается от этой мысли. Тяжёлая дрожь сотрясает всё тело Сэма с головы до ног, и мысли бешено кружатся, рассеиваясь так же быстро, как цветные огни прожекторов, освещающих танцпол, вспыхивающие под закрытыми веками.

— Боже.

— Полегче, малыш, — успокаивает Дин, — я тебя держу. — И именно так низкий, страстный протяжный голос исчезает, мгновенно сменяясь спокойным, успокаивающим, который возвращает его к самым ранним воспоминаниям. Мягкие ласки и дразнящие прикосновения исчезают, когда сильная рука в защитном жесте обнимает его за талию. Пальцы другой руки Дина хватают его за шею — старый жест утешения и поддержки, якорь, удерживающий на месте.

— Я что-то не так понял?

Сэм качает головой — движение кроткое и быстрое, — взъерошенная чёлка щекочет лоб и падает, закрывая глаза.

— Нет, — наконец выдыхает Сэм.

Очень маленькая часть мозга Сэма, которая всё ещё в состоянии функционировать, внезапно напоминает, что Дин задал ему не один вопрос. Что его «нет» может относиться к любому из тех, которые брат только что задал — только что предложил. Он почти уверен, что если сердце будет колотиться ещё быстрее, то оно вырвется прямо из груди. Пульс бьётся в запястье, как отбойный молоток, его попытка собраться с мыслями похожа на ловлю воздушного змея в торнадо.

Но он чувствует важность, необходимость всё кристально ясно прояснить, чтобы Дин понял, знал, чему именно он говорит нет; потому что, если быть полностью честным с самим собой, любопытство и волнение того, что предлагает брат, намного перевешивают нервозность и трепет, которые безумно кувыркаются в животе.

Сэм наклоняет голову набок и смотрит брату прямо в глаза, готовясь к сарказму и насмешкам — хотя он и уверен, что они будут добродушными, — которые наверняка последуют за признанием.

— Нет, в тот вечер я… это было… — Он прочищает горло, идёт ва-банк и просто выпаливает признание: — Нет, ты всё правильно понял.

Но ничего не происходит.

— Ладно, тогда, — говорит Дин, без сарказма, без намёка на последующую насмешку, просто с искренней заботой, — если тебе что-то не понравится, скажи слово, и мы уйдём отсюда. Вернёмся в мотель. Чёрт возьми, мы найдём какое-нибудь поле. Где нас будут подслушивать только звёзды… ты, распростёртый над деткой… М-м-м. — Дин на мгновение задумчиво замолкает. — Почему мы до сих пор этого не сделали? Думаю, мы всё равно должны это сделать… и не один раз.

И Сэм не может любить брата сильнее.

Тепло в животе копится, пробирается под кожу Сэма и облизывает внутренности. Он бы пнул себя — и всё ещё может пнуть — за то, что не увидел эту ночь такой, какой она была с самого начала, но он чувствует себя лёгким, расслабленным и свободным; и если судить по тому, как он прижимается к Дину, как рубашка скомкана руками брата, сложенными на мышцах его живота… его куда меньшая выдержка, он знает, что это был план брата с самого начала.

Сэм знает, что Дин так же возбуждён, как и он сам, так же на взводе. Он чувствует, как жар чужой кожи обжигает его кожу, а жёсткая линия возбуждённого члена Дина прижимается к задней стороне бедра. Ещё он без сомнения знает, что, несмотря на всё это, при малейшем слове, даже при малейшем намёке на то, что это всё чересчур, что он не уверен или ему хоть немного некомфортно; независимо от того, как далеко зашёл Дин, он прекратит всё в мгновение ока. Чёрт возьми, Сэм уверен, что ему даже не придётся ничего говорить, Дин просто поймёт.

Сэму нравится внимание, которое ему уделяет брат. Возможность быть пойманным только добавляет интенсивности чувствам. У Дина никогда не было проблем с тем, чтобы порисоваться перед другими; возможно, Сэму потребовалось некоторое время, чтобы нагнать — другая дудка и все те другие клише, которыми его дразнит Дин, но да, Дин прав. С той самой ночи в Черри-Вэлли Сэм обнаружил: его возбуждает перспектива того, что другие люди услышат его — услышат их, — то, что Дин делает с ним, как старший брат может заставить его полностью потерять себя, как никто никогда не мог — и никогда не сможет, — когда они такие.

Им двоим никогда не были нужны слова, действия всегда говорили громче, и Сэм решает, что да, двое могут играть в эту игру. Он снова расслабляется в тепле тела Дина, слегка сдвигается и подаётся бёдрами назад, медленно и жёстко притираясь задницей к промежности брата.

— Ебать, Сэмми, — бормочет Дин, задыхаясь, и Сэм чувствует, как по всему телу Дина пробегает дрожь. Он слышит нотку удивления в голосе брата из-за того, что он действительно согласен на это, что Сэм просто не ударил его за простое предложение и не убрался отсюда, пройдя пешком четыре мили под холодным декабрьским дождём до их блошиного мотеля; и, честно говоря, Сэм разделяет это чувство.

Но брат крепко прижимается к его спине, тёплые и уверенные руки медленно ласкают его кожу. Он гудит от желания и потребности, граничащей с электричеством, тело в огне, и каждое нервное окончание горит. Член уже наполовину твёрд, пульсирует, пойманный в ловушку джинсов, и любые мысли, которые он должен проанализировать, разобрать или раскрыть, он отодвигает в сторону, чтобы подумать о них в другой раз.

— Думаю, это идея… — Сэм слегка пожимает плечами. Он знает лучше, чем кто-либо другой, что подстрекательство старшего брата никогда не было хорошей идеей, знает, что он поплатится ещё за насмешку. Позже, но, он надеется, в хорошем смысле.

И он с нетерпением ждёт каждой мучительно восхитительной минуты.

— Ох, правда? — Ему не нужно оборачиваться, чтобы увидеть эту проклятую ухмылку на лице брата; широкую чеширскую улыбку, громкую и ясную. Дин толкается бёдрами вперёд, идеально встречаясь с его бёдрами. — Знаешь, ты слишком верховодишь для нижнего, — сообщает Дин.

Сэм слегка усмехается.

— Нижний, а? Кто сказал, что ты не проснёшься однажды утром полностью в моей власти? — Он хватает руку Дина, лежащую на его бедре, тянет вниз по своему телу и прижимает ладонь Дина к растущей выпуклости, скрытой облегающей джинсовой тканью.

Стон срывается с губ Сэма прежде, чем он успевает его удержать. Тихий сдавленный звук эхом отдаётся на краю слуха, когда Дин сцепляет их пальцы, переплетает их руки, пару раз проводя вверх-вниз, и прижимается сильнее, и Сэм чувствует, что глаза закатываются от этого ощущения.

— Хороший мальчик, — тянет Дин, свободной рукой скользя под поношенную хлопковую футболку Сэма. — Я хочу, чтобы они все тебя услышали. — Он проводит тупыми ногтями по животу Сэма. Его пальцы поднимаются выше, обводя рельефные мышцы пресса Сэма. Всё тело Сэма вспыхивает, когда Дин находит его сосок и проводит по нему ногтем указательного пальца.

— И что бы сделал Сэмми, — спрашивает Дин; его горячее дыхание скользит по шее Сэма, мозолистая подушечка большого пальца царапает туда и обратно твёрдый сосок, — если бы мог делать всё, что ему захочется, а?

Сэм издаёт низкий гортанный стон, выгибая спину, когда Дин проводит ногтями по груди, захватывает другой сосок большим и указательным пальцами и щиплет, так правильно больно, затем катает твердеющий бугорок взад-вперёд между пальцами, посылая ощущения всплеска желания прямо к члену Сэма.

— Скажи мне.

Сэм приоткрывает глаза, — даже не помня, как их закрывал, — и поворачивает голову, чтобы увидеть, как Дин смотрит на него тёмными прищуренными глазами.

— Раздел тебя… уложил, крепко привязал к кровати парочкой тех узлов, которые папа специально заставлял нас учить, и вся эта золотая, веснушчатая кожа, распростёртая на кровати. А потом я бы начал с твоих ног… вылизывал внутреннюю сторону бедра, пока не добрался бы до яиц… — Сэм издаёт приглушённый вздох, когда Дин снова подаётся бёдрами, толкая Сэма вперёд — не совсем достаточно — в их всё ещё переплетённые руки. — …А потом засасывал их в рот по одному и перекатывал на языке. Потом я бы какое-то время пробовал на вкус каждый дюйм твоего тела, начиная с бёдер… дразнил эту тонкую полоску чувствительной кожи, которая, я знаю, всегда сводит тебя с ума.

— Облизал тугой пресс и скульптурную грудь, которую только я могу видеть, а потом бы пустил в ход зубы… кусал и дразнил твои соски… шею… линию челюсти. Тебе бы это понравилось, да? А когда бы я перестал заставлять тебя извиваться? Я бы целовал тебя… медленно и глубоко… завязывая тебе глаза. А потом?

Ухмылка на губах Сэма — довольно хорошая копия ухмылки старшего брата, как ему самому кажется.

— А потом… я бы сделал всё это снова… пока бы ты не превратился в дрожащее месиво, корчился и извивался подо мной, умолял меня трахнуть тебя.

— Сукин сын, — стонет Дин.

Дин с глухим стуком прижимается лбом к спине Сэма, его пальцы тянутся вниз по груди, а рука Дина под футболкой дрожит и падает на талию. Рубашка на спине сминается, когда Дин качает головой взад-вперёд, и Сэм ухмыляется, услышав приглушённые слова.

— Грёбаный пацан пытается меня убить.

— Но как именно, — говорит Сэм с хриплым смехом.

— Сучка.

— Придурок.

— Знаешь, — задумчиво произносит Дин, положив голову на затылок Сэма и прижав губы к его уху, — ужасно много деталей для импровизации, Сэмми. Ты давно мечтал об этом? Потому что… чёрт.

Лёгкая ностальгическая улыбка приподнимает уголок рта Сэма. Он мечтал о брате с тех пор, как себя помнит; всё ещё помнит, когда сны превратились в нечто большее, как по утрам боксеры и пижамные штаны были мокрые и липкие или как он просыпался твёрдым, как камень, кусая губы, чтобы молчать, сдержать крик, пока его разрывал оргазм.

Точно помнит, когда он всё понял.

— Лето 97-го, — выдыхает Сэм. — Тебе было восемнадцать. — Их бёдра двигаются в собственном ритме, ударяясь медленно, чувственно и потираясь, когда Дин облизывает и покусывает его от шеи до уха, и искры удовольствия вспыхивают на каждом месте, где губы Дина касаются разгорячённой кожи.

Дин резко вскидывает голову, и Сэм понимает, что брат понял то, что он имел в виду.

— Сукин сын, — рычит Дин, — тебе же было…

— Четырнадцать, — заканчивает Сэм. — Думаю, я всегда был чересчур усердным.

Может быть, он и был усердным, но ему всё равно потребовалось почти два года, чтобы набраться храбрости и рассказать брату — и ладно, немного жидкой храбрости ему не помешало. Прошёл ещё целый год, прежде чем Дин прикоснулся к нему, и то были только руки и минеты. Несмотря на все мольбы Сэма, Дин отказывался заниматься с ним любовью до того, как ему исполнится восемнадцать. До Стэнфорда они были вместе всего несколько коротких месяцев.

— Иисусе… блядь, Сэм, — стонет Дин. — Если ты продолжишь рассказывать такое дерьмо, эта ночь закончится ещё до того, как начнётся.

Он сквозь джинсы обхватывает твёрдую линию члена Сэма, сжимает, пробегаясь длинными пальцами вверх по твёрдым очертаниям ствола, и Сэм издаёт приглушённый вздох. Сэм выворачивает свою руку, пытаясь заставить пальцы Дина сжаться ещё крепче, сильнее надавливает на их переплетённые руки; стояк Дина жёсткой, широкой линией прижимается к заднице, когда они медленно двигают бёдрами.

— Так охуенно горячо, братишка, — выдыхает Дин.

Сэм закрывает глаза, когда сильная дрожь прокатывается вниз по позвоночнику, потому что, блядь, это сводит с ума, когда Дин так его называет, когда они вместе вот так, ощущения, что это ГрязноГорячоНеправильно… Много, перемешиваются и переплетаются с тем, каким необъяснимо правильным всё это кажется.

— Тебе нравится, когда я тебя так называю, да? — Дин вклинивает колено между ног Сэма, когда они подаются назад. Сэм тянется к теплу старшего брата, расставляет ноги шире, даёт ему больше доступа к ноющей пульсации между ног. Он не может сдержать отчаянные стоны, которые срываются с полуоткрытых губ, — больше даже и не пытается, — когда Дин слегка приподнимает колено и трётся им, и Сэм прижимается к нему бёдрами.

— Вот так, Сэмми, — ободряюще грохочет глубокий голос Дина. — Пусть они все тебя услышат.

Сэм скользит левой рукой вниз по ноге Дина и хватает его за задницу, впиваясь пальцами в плоть ягодиц и притягивая его ближе; потирается о тугие мышцы его бедра.

Но угол совсем не тот. Он никак не может достичь освобождения, которого так жаждет. Он двигает бёдрами, наклоняет тело, пытаясь угнаться за дрожащими всплесками удовольствия, которые скручиваются внутри. Ему нужно трение, нужен жар. Он уже балансирует на краю, и ему всё равно, даже если он кончит в джинсы, как чёртов девственник. Губы, голос и тело Дина — всего этого слишком много. Этого низкого, медленного тления, и у Сэма кружится голова от похоти и желания.

— А-а-а, — легонько упрекает Дин, глубокий гортанный голос проносится над ухом. — Не так быстро. — Он внезапно переворачивает их соединённые руки, захватывает руку Сэма в свою и вытаскивает их из-под высокого стола, отрывая от пульсирующего стояка Сэма. Одновременно тянется назад, хватая руку, которой Сэм вцепился в его задницу, оттягивает её, отстраняясь телом от Сэма… напоминая Сэму о силе и координации, которыми обладает гибкое тело брата.

— Дин, — срывается с губ имя брата с задыхающимся хныканьем, бёдра толкаются в пустоту, ища трения и освобождения, которых он так отчаянно жаждет. Их разделяют всего несколько дюймов, но Сэму потеря кажется милями.

— Ш-ш-ш… я здесь, Сэмми, всё будет хорошо, — обещает Дин, и голос его звучит тихо, словно покрытый виски гравий.

Дин медленно проводит предплечьем по столешнице, расчищая пространство; тарелки с недоеденной едой и бутылки с алкоголем гремят и звенят друг о друга, когда он сдвигает их в сторону.

— Держи их здесь, — тихо приказывает он, кладя обе руки Сэма ладонями вниз на стол перед ними. — Хороший мальчик.

Дин сцепляет их пальцы и сжимает руки Сэма, прежде чем отпустить, и этот жест говорит больше, чем слова когда-либо могли бы сказать. Он наклоняется вперёд через плечо Сэма, захватывает его губы в нежном, почти целомудренном поцелуе, мягкое люблю тебя Дина раздаётся шелестом дыхания в воздухе, который они разделяют.

Он проводит руками вверх по рукам Сэма, скользит по его широким плечам и вниз по рёбрам, прежде чем снова засунуть их под рубашку.

— Я с тобой ещё даже близко не закончил. Не хочу торопиться… хочу услышать, как ты умоляешь. — Его ладони прокладывают путь горячего желания, беспечно скользя взад и вперёд по обнажённой коже груди, живота, самые кончики пальцев Дина прослеживают выступы мышц пресса, двигаясь всё ниже и ниже.

— Такой чертовски великолепный, Сэмми, ты даже не представляешь. То, что ты делаешь со мной… — Он чувствует, как Дин качает головой, шёпотом дышит ему в затылок. — Ударяешь в голову сильнее и быстрее хорошей бутылки виски.

Дин ловко расстёгивает ремень, который опоясывает талию Сэма, и щелчком расстёгивает пуговицу его джинсов. Большой палец Дина прослеживает дорожку тонких, как у младенца, волос, которая начинается у пупка Сэма, перемещается вдоль гладкой кожи, пока она не исчезает под поясом джинсов; тыльной стороной ладони Дин отталкивает молнию Сэма, наконец-то — наконец-то — проскальзывая внутрь.

Скрытый от глаз их позой, Дин обвивает пальцами ствол Сэма — толстый, твёрдый и горячий — и Сэм с шипением втягивает воздух при первом же прикосновении кожи к коже, сильно прикусывает нижнюю губу, чтобы сдержать стон, когда Дин оглаживает его; огрубевшая ладонь брата скользит по чувствительной плоти, посылая восхитительные шипы удовольствия, проходящие сквозь него.

Прохладный воздух клуба — шок для его перегретого организма — вызывает мурашки по всему телу. Дин гладит его медленно и легко, сжимая вдоль ствола, подразнивая, выкручивая запястье восьмёркой и поднимаясь к головке. Этого давления совсем не хватит, чтобы приблизить его к пропасти, оно недостаточно жёсткое, чтобы перебросить за край; его именно столько, чтобы медленно, необъяснимо, невыносимо свести с ума, и Сэм любит каждую восхитительно мучительную секунду.

Он цепляется за края столешницы; десять серповидных углублений добавляются к уже поцарапанному и покрытому шрамами тёмному дереву, когда ногти впиваются в поверхность. Он подаётся назад, раздвигает ноги шире, выгибает спину, едва отдавая себе отчёт, покачивая бёдрами и толкаясь в объятия Дина, снова ища большего контакта.

Дин лишь усмехается — ублюдок — и замедляется, ослабляет хватку, продолжая оглаживать его; большой палец лениво огибает головку члена при каждом поглаживании.

— С тобой так хорошо, Сэмми.

— Дин…

Сэм чувствует, как капельки смазки набухают, собираются и смахиваются подушечкой большого пальца Дина, когда он лениво обводит головку, размазываясь по члену каждый раз, когда он толкается в кольцо пальцев Дина.

Он вздрагивает, когда пальцы брата продолжают твёрдые скользящие движения вверх и вниз по стволу. И — боже — Сэм не может сдержать низкий стон, поднимающийся из глубины горла, когда Дин ещё раз вкручивает запястье на последнем толчке вверх. Он так чертовски близко, и всплеск смазки, размазанной под пальцами Дина, — явное тому доказательство.

— Люблю звуки, которые ты издаёшь, Сэмми.

Но затем рука Дина исчезает, и Сэм стонет от внезапной и неожиданной потери; его скулёж протеста затихает ещё до того, как успевает сорваться, когда влажные пальцы скользят по нижней губе.

— Давай, попробуй себя на вкус.

Сэм встречается взглядом с Дином и вздрагивает от голода, который отражается в его глазах. Сэм удерживает пристальный взгляд брата, высовывая язык, облизывая крепкие пальцы, покрытые прозрачной липкой жидкостью, и стонет, когда мускусный аромат его самого перекатывается по вкусовым рецепторам. Бёдра Дина сбиваются с ритма, который он установил; его длинный, твёрдый ствол подёргивается, прижатый к изгибу задницы Сэма. Сэм гонится за этим ощущением, когда гладкий, как шёлк, протяжный голос брата обволакивает его, скользит вниз по позвоночнику, пока Дин низко шепчет на ухо:

— Блядь, Сэмми. Охуенно горячо.

Глаза Сэма прослеживают руку Дина, когда тот снова скользит ею вниз по его телу, и Сэм немного подаётся назад, смотрит вниз через небольшую щель, которая появилась между краем стола и его животом, ещё теснее прижимаясь к горячей груди Дина.

Он наблюдает, как Дин снова обхватывает рукой его твёрдую длину, как длинные пальцы надрачивают уверенными натренированными движениями, из-за которых он становится невозможно жёстче. Вид руки брата на нём… Это грязно, запретно, это табу… И это так невероятно пиздецки горячо, что у Сэма кружится голова.

— Тебе это нравится, а, братишка, наблюдать за моими руками на тебе?

То «да», что слетает с губ Сэма, — это скорее выброс воздуха, искажённого внутри стона, чем настоящее слово. Он чувствует на себе взгляд Дина, глубокий и напряжённый, наблюдающий, как Сэм продолжает смотреть на руку, уверенную и сильную, но нежную, знающую.

Сэм вздрагивает, наблюдая, как член уплотняется и наливается под умелым скручиванием и скольжением пальцев брата. Кольцо Дина гладко скользит по его затвердевшей длине, и Сэм с шипением втягивает воздух от резкого контраста холодного металла и тёплой руки Дина, прижатой к его разгорячённой плоти; его глаза загипнотизированы серебряным блеском, острым и ярким в свете ламп бара над головой, от каждого движения вверх.

Тело Сэма дёргается в ответ, бёдра инстинктивно толкаются вверх. Его ботинки проезжаются по деревянному полу под ногами Сэма, когда он пристраивается к телу Дина. Он жаждет ускорить темп, получить больше давления, больше тех невероятных ощущений, которые Дин способен вытянуть из его тела. Но он застрял между краем стола и длинной, твёрдой плоскостью тела старшего брата, вынужденный довольствоваться лишь лёгким покачиванием бёдер и неторопливым скольжением талантливых пальцев брата.

— Ты чувствуешь на себе их взгляды, Сэмми?

Ответ Сэма, единственный ответ, на который он сейчас способен, — это тихий отчаянный стон, вырвавшийся из глубины горла. Он не может думать. Он не может пошевелиться. Он не может сфокусироваться на чём-то, кроме жара, нарастающего внутри, и желания, накатывающего на него волнами; ничто не имеет значения, кроме тёплой, властной руки, сжимающей его плоть.

Другая рука Дина покидает бедро, скользит вверх по левой руке, через плечо, чтобы открытой ладонью остановиться на шее. Он кладёт большой и указательный пальцы по обе стороны подбородка Сэма, мягко поворачивает его голову и выдыхает единственную чувственную команду, тёплым потоком воздуха оседающую на щеке:

— Смотри.

— Дин…

— М-м-м… прямо здесь, Сэмми, — тихо успокаивает Дин. Сэм слышит прерывистое дыхание брата, чувствует, как его грудь вздымается и опадает; и он знает, что Дин изо всех сил старается держать себя в руках. — Ты должен посмотреть, Сэмми. Хочу, чтобы ты увидел.

Это колоссальное усилие, но Сэм отводит глаза, отрывает взгляд от искусной руки, которая разжигает медленный пожар, что стремительно его поглощает, и делает то, что просит Дин. Звон стекла, приглушённые и еле слышные из-за слишком громкой музыки, доносящейся из динамиков, разговоры — всё это гудит, возвращая его к реальности и вращаясь вокруг. Густой запах пота ударяет в ноздри. Прохладный прежде воздух клуба исчез, сменившись огнём, горящим в его венах. Он скользит взглядом по длинному, переполненному бару. Люди разговаривают, смеются, наслаждаются собой…

— Знаешь, они всё время поглядывают сюда, — шепчет Дин утверждение в ухо, и Сэм тяжело сглатывает, снова медленно перемещая взгляд вверх и вниз по всему помещению бара… ища, высматривая любопытные глаза и жар пристальных взглядов.

Дин в нежной ласке проводит подушечкой большого пальца взад и вперёд по щеке Сэма; влажные, мокрые губы целуют линию нижней челюсти.

— И так весь вечер… Украдкой поглядывают, гадают, правда ли это то, чем кажется.

— Ты ведь чувствуешь их, правда? Тебе это нравится, — говорит Дин, и Сэм вздрагивает; тихий стон срывается с его губ. Дин мычит, пальцами скользя по шее Сэма. — Да, нравится. Это нормально… потому что знаешь что?

Рука Дина на члене продолжает своё движение, и пальцы теперь широко растопырены, когда он скользит вниз по всей длине его твёрдого, как сталь, ствола, каждым пальцем лаская все венки и нервные окончания на пути вниз, гладко скользит вверх сжатой ладонью, большим пальцем оглаживая головку каждый раз, когда он достигает вершины.

— Мне тоже нравится, — шепчет Дин.

Иисусе. Слова брата проносятся сквозь него, посылая волну жара по каждому нерву в позвоночнике, и стон срывается с его губ. Сэм обводит взглядом их маленький столик, пробегается глазами по толпе в зале, обнимающим друг друга парочкам на танцполе, блестящим от пота телам, прижимающимся друг к другу в чувственном покачивании под окружающую их музыку. Сэм ловит взгляд молодых мужчины и женщины, наблюдающих за ним с другой стороны отполированного танцпола, прежде чем они быстро переключают внимание. И даже с такого расстояния, в тусклом освещении клуба, потерявшийся в тумане удовольствия и желания, Сэм всё ещё охотник достаточно, чтобы заметить их горячие взгляды, медленное скольжение розового языка по рубиново-красным губам, толстые пальцы, скользящие чуть ниже подола короткой чёрной юбки.

Это волнующе, и сильно, и… горячий, резкий импульс проходит сквозь Сэма от осознания того, что его — что их — раскрыли.

— Люблю, как ты вспыхиваешь. Господи… Жаль, что ты не видишь, как выглядишь прямо сейчас. Жаль, что ты не можешь увидеть того, что эти двое видят.

— Ты ведь видишь их, Сэмми. Она наблюдала за нами всё это время — и они были не единственными, кто… Наблюдал за тобой. И он знает, Сэмми. Он знает, из-за тебя она стала вся мокрая, просто наблюдая, как ты реагируешь на то, что я делаю с тобой.

Слова Дина грохочут прямо в ухо Сэму, голос брата глубокий, грубый и сорванный, с тем лёгким среднезападным говором, с которым он начинает говорить, когда действительно заведён, и сдавленный стон срывается с полуоткрытых губ Сэма.

— Как будто десятки крохотных пальцев скользят по обнажённой коже, да?

Рука Дина покидает его лицо длинным нажатием пальцев, порхая кончиками к затылку, лопатке, вниз по центру позвоночника. И даже сквозь два слоя одежды, которые на нём надеты, это ощущается ударом тока. Сэм на вздохе выгибается, откидывая голову назад, слегка приоткрыв рот, и дыхание в груди сбивается.

— Дин… — повторяет Сэм. Затем повторяет снова. Потому что в его обширном словарном запасе нет другого слова, которое сможет в полной мере передать сильное желание, которое течёт по телу, — лишь имя брата, прерываемое задыхающимися стонами, которые незамеченными падают с губ.

Сэм чувствует, как в основании позвоночника нарастает оргазм. Мышцы в животе напряжены; тело дрожит так сильно, что он рад тому, как тесно Дин прижимается к его спине, чтобы поддержать. Он крепко сжимает руки в кулаки на тёмном, покрытом пятнами дереве стола, когда искры беспричинного жара скользят вниз по позвоночнику, танцуя по всему телу.

Музыка кружится вокруг него, крещендо звуков, перекликающихся с гулом сердца и биением пульса, — шумы клуба, жар, пот, гул толпы скользят по коже волнами огня и желания.

Дыхание прерывается, стоны удовольствия превращаются в тихие вздохи. Он так близко, покачивается на краю, болтается на перетёртых верёвках и вот-вот…

Всё тело Сэма внезапно замирает, крик шока и удивления заглушается губами Дина, врезающимися в его губы, когда старший брат плотно обхватывает пальцами основание члена и сжимает.

— Ещё нет, — предупреждает Дин.

Дыхание Сэма застревает в горле, лёгкие бьются о рёбра.

— Дин!.. — Имя брата — отчаянный, сорванный всхлип на губах, когда воздух вырывается из него, стоит ему широко раскрытыми глазами посмотреть на Дина.

Он чувствует, как пот увлажняет волосы, скатывается каплями по лбу и тонкими ручейками стекает по виску. Если бы у него был воздух, возможность дышать, он бы снова закричал. Вместо этого лишь крошечный, прерывистый вскрик, когда самый кончик языка Дина скользит вверх по лицу, жадно подцепляя крошечную каплю пота, которая скатывается вниз по его лицу.

— Чёрт… — Сэм тяжело сглатывает. — Боже…

— Ш-ш-ш… всё хорошо, — успокаивает Дин. — Ещё нет.

— Дин, Дин, ну же, — повторяет Сэм грубым, надтреснутым шёпотом, — пожалуйста…

Учащённое дыхание Сэма вырывается сквозь стиснутые зубы, член твёрдый, как камень, и пульсирует в такт быстро бьющемуся сердцу, когда Дин нежно заправляет его в боксеры, длинными пальцами всё ещё крепко обхватывая основание жёсткого ствола.

— Скоро… обещаю.

В конце концов Дин медленно разжимает пальцы, один за другим, вокруг стояка Сэма и вынимает руку из джинсов. Он снова застёгивает молнию, оставляя верхнюю пуговицу расстёгнутой, и продевает кожаный ремень через металлическое кольцо пряжки.

— С того момента, как мы вошли сюда, они все смотрели на тебя, Сэмми. Наблюдали, как мои руки ласкают твоё крепкое, великолепное тело… наблюдали, как ты теряешься в удовольствии, наблюдали, как ты зависаешь так близко к краю блаженства, но, а-а, братишка… — Его влажные губы скользят вдоль линий горла, вверх по подбородку, шепчущий голос хрипло и грубо раздаётся над ухом: — Ты лучше всех знаешь, что я плохо играю с другими… И точно не делюсь. Наблюдать, как ты кончаешь, абсолютно разрушенный? Наблюдать, как ты разваливаешься под моими руками? Это всё моё, малыш, — тихо рычит Дин.