Они целуются часто, но до боли коротко, страстно, так по-глупому сминая чужие губы в неловкой спешке. Лиза мажет помадой по алебастровой коже, скользит от запачканных губ к щеке, оставляя бардово-красный след, и заставляет хватать воздух губами, прижимаясь ближе, сильнее, бесстыдно выпрашивая ещё немного поцелуев и тепла, контрастирующего с холодной стеной подвального помещения в церкви. Джинн сжимает волосы Лизы, но не оттягивает. Надо бы, конечно, но сил на это уже попросту нет. Нет, так же как и хоть какого-то малейшего смысла, ведь желание — дикое, горящее, постыдно захватывающее её тело, нет, её сердце, сильнее Джинн. Сильнее Лизы. Сильнее божественных порядков самого Барбатоса. Её тянет к ней, как стрелку на магните к земному полюсу, и Джинн прогибается навстречу к опаляющему её хрупкие ключицы языку, уже почти что привычно ласкающего её собственную кожу. Вздох, граничащий с непристойным стоном и дикое смущение, порицание всего существа этой чертовой ведьмы.
«Будь бы этот мир проклят», — проносится в голове и Джинн смеётся совсем тихо и до одури, практически до бешенства влюбленно, обжигая разгоряченным дыханием ухо ведьмы.
Интересно, чтобы сказали другие, узнай о том, как одного из главных пасторов бесстыдно зажимали в подвале священного Собора? Стали бы презирать? Выгнали бы из церкви? Постоянно бы осуждали, называя её позором клана Гуннхильдр? Её всю жизнь учили быть верной, целомудренной, сохранять свою невинность даже в мыслях и банально отбирали её право на любовь. Но разве возможность искренне любить человека — не часть той свободы, которую Барбатос проповедовал людям всего Монда на протяжении тысячи веков? Разве любить, пускай и страстно, пускай и не прилично, но искренне и честно — не правильно? Так почему...? Почему же Джинн ощущает стыд? Вину, как-будто бы содеянное здесь действительно является непростительным грехом, безжалостно удушающим за то, что она позволила себе быть слабой?
— Лиза...— её голос дрогнул, то ли от неуверенности, то ли от сладкой истомы, заставляющей ноги подкашиваться и практически полностью отдавать в руки девушке. Минси дёрнулась, но тут же остановилась, с большим усилием отрываясь от дрожащего тела Джинн.
Тишину в подвале нарушало лишь неровное дыхание и доносящийся скрип ставней от гуляющего по пустому собору ветру. Они смотрели друг другу в глаза с минуту, любуясь своим растрёпанным видом, но потом Лиза сдалась и первая уткнулась в плече, ластясь своей щекой навстречу к девушке, словно кошка, просящая немного внимания и еды. Джинн запрокинула голову, как бы давая разрешение провести носом по закрытой шее, и погладила мягкие волосы правой рукой, закрыв глаза, стараясь прислушаться к разливающемуся от прикосновений родному и любимому теплу чужого тела.
— Пожалуйста... — донёсся хриплый голос и Джинн ощутила мимолётное прикосновение губ к щеке, быстрое-быстрое, за которым последовал нервный, тяжелый глоток воздуха. — Пожалуйста, позволь мне ещё немного....
Голос отчаянный, надрывистый, такой же, каким Гуннхильдр просит её не останавливаться в своих мыслях. И пастор сдается, глупо, без боя, без каких либо попыток сопротивляться. Немного тянет за волосы, заставляя с большим трудом вновь отлипнуть от столь любимого человека, а потом целует — аккуратно и неспешно касается пересохшими губами лба мисс Минси, с такой же нежностью переходя на висок. А потом чуть ниже. И ниже. Пока Лиза сама не поддается навстречу и не проводит влажным языком по приоткрытым губам, сливаясь в очередном поцелуе с девушкой.
Руки невольно тянуться к пуговицам на подряснике, освобождая скованное тело от наглухо застёгнутого ворота, и Джинн не сдержанно стонет, ощущая, как её грудь обжигает непозволительно приятное дыхание ведьмы. Ноги подкашиваются, и Гуннхильдр практически съезжает по стенке, но ловкие руки подхватывают её и Лиза резким движением выбивает из лёгких воздух, глухо впечатывая Джинн в стенку. Но Гуннхильдр не против, она наоборот со всем имеющимся неприличием поддается бедрами навстречу к Лизе, и девушка начинает аккуратно ласкать её кончиками пальцев, чувствуя, как блондинка извивается в её объятьях.
Они сгорят. Сгорят от своей любви заживо, испепелят друг друга собственным жаром, забывая обо всем со своей ненормальной любовью. Такой же, какими ненормальными являются они сами. Безумными, отчаянными девушками, желающими иметь свои слабости и грехи. Они сгорят. Но Джинн понимает, что для этого пока еще не время.
А потому она выстанывает её имя в последний раз, чувствуя, как сосок становится влажным, а потом с большим усилием отталкивает Лизу ,практически обмякая в её руках, и уверенным, но все ещё тихим тоном произнося "хватит".