Нет ничего скучнее воскресной проповеди и нет ничего неизбежнее, если ты сын пастора и не можешь прогулять её, даже если тебе очень хотелось бы: отчего-то именно в воскресенье погода стоит замечательная, и время провести бы на пляже или хотя бы в парке, слушая чириканье птичек на ветках, а не в душной церкви под монотонное жужжание голосов, читающих псалмы.

      Отец — пастор, мать — ревностная католичка, сын… должен был учиться в семинарии и пойти по стопам отца. К счастью для меня — и к несчастью для моих родителей, прочивших мне карьеру проповедника всея Америки, — вмешалась бабушка. К тому времени она уже плохо себя чувствовала и составила завещание, в котором отписала мне всё её состояние — немалое, должен заметить! — при одном единственном условии: я должен получить светское образование.

      Думается мне, отец несколько лукавит, говоря, что его вера и служение небу и пастве для него превыше всего. Было бы это на самом деле так, он бы не прогнулся и ни за что не позволил мне бросить семинарию.

      — Сын мой, — сказал он мне, крепко беря меня за плечи, — нас ожидает величайшее испытание, посланное небесами. Ибо придётся отправить тебя прямиком в пасть дьявола, в обитель греха и порока, в этот Вавилон…

      В государственную школу, если говорить нормальным языком.

      Отец разразился очередной проповедью о грехе, но бо́льшую часть я пропустил мимо ушей, занятый мыслями о предстоящем переводе в обычную школу.

      Видите ли, когда тебе каждый день читают проповеди и грозят адским пламенем, это в конечном итоге приедается, и ты начинаешь воспринимать это так: «А, смертный грех? Снова? Ну, ещё один в общую копилку». Я и вполовину не был так благочестив, как думал обо мне отец.

      Карманных денег мне не давали, но я иногда крал мелочь из коробки для пожертвований и, когда удавалось скопить пару долларов, тратил их на сигареты, или на игровые автоматы, или на билет в цирк, или на гамбургер с колой, — в общем, на всё то, что мне категорически запрещалось отцом, видевшим даже в примитивных вещах происки сатаны и путь к грехопадению.

      Перевод в государственную школу для меня был как свет в конце тоннеля!

      Во-первых, там была школьная форма, а значит, не нужно надевать ту уродскую одежду, в которую меня рядили родители: она всегда была из вторых рук и старомодная, позорище! Помимо школьной была ещё и спортивная, одинаковая для всех учеников, с эмблемой школы на воротнике.

      Во-вторых, я убедил отца купить мне ноутбук, апеллируя к тому, что к школьным семинарам нужно будет делать презентации, распечатки и всё такое прочее, так что современная техника жизненно необходима. Следом я выпросил мобильник. На его счёт отец особенно упирался: сам он пользовался стационарным телефоном и считал мобильники бесовскими изобретениями. Он бы никогда не купил мне его, но я исхитрился и объяснил, что телефон мне нужен для чрезвычайных ситуаций. Скажем, если я увижу, что на улице умирает человек, то я смогу вызвать скорую помощь и спасти ему жизнь, а если замечу пожар — то и пожарных. Отец сдался, умилившись моей самоотверженности, и купил мне мобильник. Модель была старая, кнопочная, но я и этому был рад.

      В-третьих, обеды в школе были платные, из дома еду носить запрещалось, так что я получал двойную выгоду: столовская еда была в сто раз вкуснее домашней, к тому же можно было купить в буфете чипсы или шоколадку, а если сэкономить и не обедать, то появились бы свободные деньги.

      В общем, перспективы были весьма радужные и школа, когда я в неё перевёлся, все мои надежды оправдала. Некоторую неловкость я поначалу испытывал: моим одноклассникам было по пятнадцать или шестнадцать лет, а я, проучившийся в семинарии полтора года, был почти восемнадцатилетним, но меня перевели не в старший (10) класс, а в средний (9), потому что в семинарии светские предметы не преподавали. Выходило, что учиться придётся ещё четыре года.

      Впрочем, старше остальных я не выглядел, так что в коллектив влился органично, и буквально с первых же дней сдружился с Гарри Фишером, долговязым белобрысым мальчишкой с заячьими передними зубами. С другими тоже общий язык нашёл. Они поначалу надо мной подтрунивали из-за моего происхождения и семинарского прошлого, но когда узнали, что я, как и они сами, покуриваю и дрочу в туалетной кабинке, то тут же приняли меня как своего и, сочувствуя тирании моего отца, бесплатно угощали сигаретками или хот-догами и приглашали в гости, чтобы я мог почитать или посмотреть взрослые ништяки, которые они прятали от родителей под кроватями или под матрасами.

      В общем, в школу я ходил с удовольствием и старался учиться хорошенько, чтобы отцу не к чему было придраться.

      Но, пожалуй, причина, почему мне так нравилось учиться, была вовсе не в одноклассниках или в относительной свободе, которую я получил, а в учителе истории.

      Другие учителя ему и в подмётки не годились. Учителя-мужчины обычно одевались в спортивные костюмы или в джинсы, обтягивая раздутые от фаст-фуда животы, были лысоваты, староваты, занудны, — в общем, типичные учителя. Учитель истории, Эрик Морган, отличался от них как небо от земли. Он был молод, едва за тридцать, и всегда носил изысканные костюмы, серые или тёмно-синие, белоснежные рубашки и идеально завязанные галстуки, а ботинки всегда были начищены и блестели.

      Ходили слухи, что Морган прежде работал в элитной закрытой школе, но был уволен из-за какого-то скандала, о подробностях которого никто не знал, но все выдумывали невесть что. Особенно популярной была версия о совращении ученицы (или ученика), а может, ученицей (или учеником). Мне в это не особенно верилось, потому что учитель был так элегантен и интеллигентен, что оскорбительно было даже просто думать о подобных вещах!

      Пожалуй, ко всем этим сплетням я не относился серьёзно и о некоторой моей одержимости персоной историка тоже не задумывался, а вернее, даже и не подозревал. До того самого дня, когда Гарри Фишер раскрыл рот и огорошил меня последней подслушанной где-то сплетней, и касалась она как раз учителя истории.

      Звонок возвестил окончание урока. Притихшая школа ожила, коридоры заполнили ученики, спешившие кто в туалет, кто в буфет. Мы с Фишером примостились на верхнем лестничном пролёте, у самой крыши, чтобы курнуть тайком и обсудить последние новости. Фишер, местное сарафанное радио, всегда всё узнавал первым.

      — Последние известия, — ухмыльнулся Гарри, — Куперша порвала с Доджером.

      Эта парочка из параллельного класса была прямо-таки образцовой, никто и подумать не мог, что они разбегутся. Фишер в красочных деталях описал скандал, который Куперша закатила приятелю, когда узнала, что он обжимался с какой-то тёлкой в игровом центре. Мы, пожалуй, даже позлорадствовали: Куперша с Доджером вечно играли на публику и принимались лизаться, едва кто-нибудь возникал в их поле зрения, а Фишер до этого пытался к Куперше подкатить, но она его отшила.

      — А попикантнее сплетен нет? — поинтересовался я. — Что-нибудь отпадное?

      — Да, пожалуй, есть, — неуверенно сказал Фишер, — но даже не знаю, стоит ли об этом говорить. Тебе точно не понравится то, что ты услышишь.

      — Да ладно, колись, раз начал! — подтолкнул я приятеля.

      — Эрик Морган, — сказал Гарри и потушил сигарету о перила.

      — Что Эрик Морган? — навострил уши я. Мне почему-то всегда было интересно абсолютно всё, что имело к нему отношение: сигареты, которые он курил, дезодорант, которым пользовался, машина, на которой ездил…

      — Слухи о нём не очень хорошие ходят, — понизив голос, сообщил Фишер. — Ты ведь слышал, что он оставляет провинившихся учеников после уроков дежурить в классе?

      Я кивнул:

      — Ага, в последнее время этого дурня Маршалла едва ли не каждый день оставляет. Надо же быть таким тупицей!

      — То-то и оно, — мрачно сказал Гарри.

      — В смысле?

      — Поговаривают, что Морган кое-чем с учениками занимается во время этого дежурства. Сам знаешь, чем занимается.

      — Чем? — потрясённо переспросил я, поскольку тоном это было сказано непередаваемым, а я понятия не имел, чем можно заниматься учителю с учеником во время дежурства.

      Фишер присвистнул и засмеялся:

      — Я и позабыл, что ты у нас святоша… Трахаются они, вот чем занимаются.

      — Врёшь!

      — Да точно тебе говорю! Звуки оттуда странные слышались, когда Маршалл там дежурил. Ну и он долго потом в туалете после этого сидел, понимаешь?.. Да блин, Мэтью Коллинз, нечего на меня такими глазами смотреть! Я ведь тебе рассказывал, как педики трахаются.

      — Быть не может, — выдохнул я. — И вообще… что он в этом тюфяке нашёл?!

      Фишер сузил глаза и взглянул на меня, как мне показалось, с интересом или любопытством. Я осёкся. Последняя фраза вырвалась из моего рта неожиданно для меня самого. Пожалуй, мысль о том, что учитель может оказаться «педиком» я воспринял нормально, но меня отчего-то покоробила вероятность того, что он мог трахать Маршалла. Это осознание меня настолько поразило, что я раскрыл рот и уставился на Фишера, ничего не говоря.

      Гарри присвистнул и усмехнулся:

      — Ну да, Маршалл чучело ещё то. И вечно в неприятности попадает. Я бы его трахать не стал, даже если бы он остался последней дыркой на планете. А ты?

      На уроке я от учителя глаз оторвать не мог. Господи, он ведь такой шикарный, такой классный… и позарился на Маршалла? Да нет, просто не верится, а в то, что он вообще такими делами занимается, особенно.

      Морган ходил между рядами, диктуя даты гражданской войны, и интеллигентно хлопал книжкой по головам спящих или отвлекающихся учеников. Тыльной стороной ладони он иногда подправлял очки, из-под которых поблескивали красивые серые близорукие глаза. Вот он остановился у кафедры, опёрся об неё рукой и, держа книжку возле лица, начал диктовать очередную порцию дат.

      Мой взгляд вдруг спустился туда, куда спускаться не следовало, — на его ширинку. Складки на его штанах подразумевали, что мои предположения — а их я даже мысленно с трудом смог выразить, настолько неприличны и пошлы они были, — верны: у него большой… Я невольно дёрнулся, свёл колени. В моих собственных штанах как-то горячо вспыхнуло, затвердело… Не мог же у меня встать?!

      — Что это ты делаешь, Коллинз? — раздался надо мной голос учителя.

      Я вздрогнул и уставился в тетрадь. Вместо дат там были какие-то каракули и загогулины, которыми я по инерции исчеркал страницу.

      — Простите… — поспешно вырвав страницу, пробормотал я, молясь, чтобы учитель ненароком не заметил что творится у меня в штанах.

      Морган легко стукнул меня по макушке книгой и продолжил диктовать. Я сидел весь красный и комкал вырванный листок в руках. В штанах между тем успокоилось, но в мыслях всё ещё царил полный разброд. Во-первых, чего это у меня встал? И конечно, по поводу этих сплетен… Как бы мне выяснить, правда это или нет? Не подслушивать же за дверью?

      Я смял листок в некое подобие бейсбольного мяча и зашвырнул им в сидящего впереди меня Маршалла, целясь ему в сумку. Честно говоря, мне его и огреть по башке учебником хотелось. Но в тот самый момент, когда я кинул бумажку, дунул предательский сквозняк, и импровизированный мяч шмякнул учителю по спине. В классе тут же воцарилась зловещая тишина. Я оторопел, побледнел и съёжился.

      Морган спокойно подобрал бумажку, подкинул её на ладони и, не повышая голоса, сказал:

      — А вот и кандидат на дежурство. Останешься после уроков, ясно?

      — Да, мистер Морган, — выдавил я, не зная куда деть глаза.

      Учитель истории, примерившись, швырнул скомканный листок точно в мусорное ведро. Ученики оживились, кто-то негромко засвистел и заулюлюкал в знак одобрения.

      Я даже не помню, как закончился урок и вообще учебный день. Отчасти я своего добился: остаюсь после уроков дежурить, а значит, смогу что-нибудь выяснить насчёт учителя и Маршалла. А с другой стороны, если слухи правдивы? Готов ли я оказаться на месте Маршалла? Из рассказов Фишера я уже знал, что куда кому и как.

      Но деваться некуда: уроки закончились, нужно было идти в кабинет истории — дежурить. Я долго топтался за дверью, не решаясь войти и представляя себе все те ужасы, которым подвергнется моя задница, если слухи окажутся не слухами, потом всё-таки открыл дверь и переступил за порог.

      Учитель истории сидел за столом с чашкой кофе в руке, рядом стоял термос с отвинченной крышкой, из которого шёл дымок, а перед учителем на столе лежала раскрытая книга. Он, вероятно, дожидаясь меня, пил кофе и читал.

      — А, пришёл? — сказал он, взглянув на меня.

      Кажется, он не злился. Быть может, понял, что я случайно, а не намеренно в него бумажкой швырнул?

      Возле доски стояло ведро с водой и утопленной в неё тряпкой. Я покрутил головой — больше ничего.

      — Можешь приступать, — подтолкнул меня Морган, заметив мою нерешительность.

      — А швабра где? — упавшим голосом спросил я.

      — Ручками, ручками, — возразил историк.

      Его издёвка меня задела. Я снял пиджак школьной формы, закатал рукава и вытащил тряпку из ведра. Мутная вода полилась на пол. Я шмякнул тряпку возле первого же стола и воодушевлённо повозил ей туда-сюда по грязному полу. Ох, и вспоминать не хочется, как я его мыл, этот пол… Сколько бы я ни ляпал тряпкой, всё равно оставались разводы.

      — Скоро ты там? — окликнул меня Морган, вставая и прохаживаясь по классу.

      Я уже как раз дошёл до учительского стола.

      — Уже почти… — пропыхтел я, не разгибаясь.

      — Твою ж… — едва не выругался учитель, резко останавливаясь и приподнимая ногу: его начищенный ботинок угодил в грязноватую лужу, оставшуюся на полу, после того как я переставил ведро с водой ближе к двери. — Откуда у тебя руки растут! Кто так моет?

      — Как могу, так и мою, — огрызнулся я.

      Историк досадливо прищёлкнул языком и решительно сказал, снимая пиджак и кидая его на спинку стула:

      — Дай сюда тряпку, покажу как надо.

      Я уставился на него. Рубашка на мужчине была необыкновенно тонкая, и, кажется, сквозь ткань просматривалась татуировка на предплечье. Как-то совсем не по-учительски. Морган отобрал у меня тряпку, выжал её над ведром:

      — Смотри. Сначала так, а потом вот так.

      Он наклонился, довольно ловко избавляя пол от грязной полосы, которая осталась после моей титанической попытки избавиться от разводов. Натянутая ткань плотно облегала его спину, виднелись чёткие выпуклости позвоночника вдоль спины…

      — Понял? — Морган выпрямился, поддёрнул очки и двумя пальцами протянул мне тряпку. — А после насухо протри.

      Он обмакнул пальцы в ведёрко с водой, которое стояло на подоконнике, и вытер их салфеткой.

      Я понуро поплёлся в угол класса, чтобы начать перемывать то, что уже «вымыл». Учитель вернулся за стол и углубился в чтение, иногда подгоняя меня окриками: «Долго ты ещё возиться будешь?» — но не отрываясь от книги.

      Класс я домыл кое-как. Никогда ещё так не уставал, и все ненужные мысли разом из головы выветрились. Тут уж не до слухов и сплетен! Когда я, наконец, закончил, то обнаружил, что Морган задремал, закинув ноги на стол и прикрыв лицо раскрытой книгой. Наверное, я и вправду долго с этим провозился. Я бросил взгляд в окно и ойкнул, заметив, что уже начало смеркаться. Учитель пошевелился, убрал книгу и взглянул на меня:

      — Ну что, закончил?

      Я кивнул, подхватил ведро и потащился к туалету, чтобы вылить грязную воду. Когда я вернулся в класс, то увидел, что учитель стоит в коридоре вместе с Маршаллом. Лицо ученика полыхало, а Морган был чем-то конкретно недоволен.

      — Ещё раз увижу тебя с сигаретой, Билли, напинаю, ясно?

      — Ясно, — промямлил Маршалл и шмыгнул носом.

      У меня в животе стало жарко и холодно одновременно. Он его по имени назвал… Учителя ведь никогда не зовут учеников по имени, только по фамилии… Так неужели всё-таки правда — то, что о нём говорят?! Я стиснул ручку ведра и поспешил войти в класс, не глядя на них. Не должен я был всё это видеть и слышать…

      Морган вскользь провёл по моим волосам ладонью, когда я проскочил мимо:

      — Вот молодчина. Давай-ка я тебя до дома подброшу, Коллинз.

      — Не надо, — буркнул я.

      — Ещё как надо, — возразил учитель. — Припозднились мы с тобой, а кому отвечать, если с тобой что-нибудь по дороге домой случится? Школьный автобус ведь уже ушёл. В общем, подожди меня на улице, а я пока разговор закончу…

      Он вытолкнул меня за плечи из класса, а Маршалла за шиворот, наоборот, в класс втолкнул. Я опрометью бросился бежать, скатился по лестнице, перепрыгивая сразу через несколько ступенек, и остановился, только когда оказался на крыльце школы. Ясно, для чего учитель его туда втащил! Всё, как и говорил Фишер! И прямо сейчас они там… Я вспыхнул, втянул голову в плечи, чувствуя, как неприятный холодок пробирается по загривку и холодит низ живота.

      Буквально через минуту из школы вышел Морган. Я покосился на него, размышляя, что как-то у них это всё быстро случилось… А может, так и должно быть. «Следов преступления» на учителе я тоже не обнаружил: ни пота, ни чего похуже, выглядит как обычно.

      — Ну, идём к стоянке, — велел учитель.

      Он выкатил от стены мотоцикл… Мотоцикл? Я вытаращил глаза. С исключительно элегантным образом учителя — в этих его наглаженных костюмах и начищенных ботинках — мотоцикл никак не вязался.

      — Что? — заметив мой взгляд, спросил историк.

      — А я думал, что у вас машина, — промямлил я и неловко поймал брошенный мне мотоциклетный шлем.

      Морган только фыркнул, но ничего на это не ответил. Пока я возился со шлемом, пытаясь застегнуть его под подбородком, мужчина завёл мотоцикл — мотор взревел, рокот наполнил вечерние сумерки — и похлопал по сиденью:

      — Садись. И держись за меня, не то свалишься.

      Я залез на мотоцикл позади него, чувствуя себя полным болваном, робко взялся за край его пиджака. На мотоциклах я ни разу ещё не ездил и не представлял что к чему, пока меня не мотнуло на повороте так, что я едва не свалился. Морган с недовольным видом заставил меня сцепить руки на его талии:

      — Разбиться хочешь, Коллинз? Сказал же, чтобы как следует держался!

      Мне было жутко стыдно вот так сидеть, держать его за талию, почти уткнувшись ему в спину, чувствовать его бёдра коленями…

      Учитель остановил мотоцикл возле церкви. Я спохватился и спросил, снимая с головы шлем:

      — Ой, мистер Морган, а откуда вы знаете мой адрес?

      — Был пару раз в вашей церкви на проповеди, — чуть усмехнувшись, ответил Морган. — Отец у тебя, Коллинз, тот ещё… проповедник, — после паузы докончил он.

      Я захлопал глазами, не понимая, что он этим хотел сказать. Учитель оттолкнулся ногой от асфальта и укатил в темноту. Раздался негромкий шлепок, точно что-то упало. Я наклонился, пошарил рукой по асфальту и подобрал бумажник. Его бумажник! Он выронил его, когда отъезжал. Кричать или бежать вслед было бесполезно: историк уже был далеко и не расслышал бы моего оклика из-за рёва мотора. Я сунул бумажник в карман и пошёл домой, борясь с искушением заглянуть в него.

      — Почему так поздно? — строго спросил отец. Он всегда подозревал меня в причастности к каким-нибудь греховным деяниям и на сто раз выспрашивал, не глядел ли я на блудниц во время дороги домой, не подбирал ли оброненную прохожими мелочь, чтобы её присвоить, и всё в том же духе.

      Я рассказал, что была моя очередь дежурить по классу, поэтому и припозднился. Отец напомнил, чтобы я помолился на ночь, и отпустил меня.

      У двери в моей комнате замка не было, на дверях общей ванной и уборной тоже. Отец считал, что вправе в любой момент зайти, даже не стучась, и непременно поймал бы меня с поличным, если бы я вздумал заниматься чем-нибудь непотребным. Разумеется, я занимался. Ночью, когда все спали, или рано утром, когда ещё не проснулись, я садился, прислоняясь спиной к входной двери, и дрочил. Испачканные салфетки я прятал в рюкзак и выкидывал их по дороге к автобусной остановке.

      В комнате я сел на кровать и положил перед собой бумажник учителя, размышляя, что мне делать дальше: заглянуть в него или не заглянуть? После продолжительных сомнений я всё-таки решил бумажник проверить, оправдываясь мыслью, что там может оказаться адрес учителя. Завтра и послезавтра выходные, так что в школе я вернуть ему бумажник не смогу, а как же учитель будет на выходных без бумажника?

      Я решительно расстегнул кнопку и тряхнул бумажник над кроватью. Полетели карточки, флаеры, купюры, бланки, среди прочего обнаружились и водительские права Моргана. Ох, а если его остановит полиция? Его и арестовать могут, если не предъявить права!.. Я расстроился, тряхнул бумажник ещё раз, и мне на колени выпал… презерватив. Я сглотнул, взял пакетик за край и повертел перед лицом, разглядывая. Презерватив, если верить надписи на упаковке, был для анального секса. Я помрачнел: с парнями учитель точно трахается, иначе для чего с собой такую штуку таскать? Значит, слухи насчёт него и Маршалла… Я сложил всё обратно в бумажник и как-то разом поскучнел.

      Но в любом случае бумажник нужно было вернуть.

      Из дома я сбежал с утра пораньше, соврав отцу, что собираюсь готовить доклад по биологии в школьной библиотеке с другими учениками. Это была не совсем ложь, доклад нам действительно задали на выходные, но Фишер пообещал, что сделает один и для меня: дома я бы его подготовить не смог, он как раз был о Дарвине и его теории происхождения человека, а для отца подобные доктрины являлись ничем иным, как ересью. Лишний раз не стоило его провоцировать.

      Пару часов я шатался по улицам квартала, где жил учитель, набираясь решимости, чтобы подойти и позвонить в дверь. У него был симпатичный двухэтажный домик с гаражом и лужайкой. Но, как бы я ни оттягивал момент, постучать всё равно пришлось. Я стукнул в дверь, поглазел на занавешенные окна… За дверью раздалось шлёпанье босых ног, щёлкнул замок, я приготовился выпалить заготовленную фразу: «Вы вчера обронили, я решил занести вам бумажник сегодня…»

      Дверь открыл Билли Маршалл. Я захлопнул рот, даже зубы клацнули, и ничего не сказал. Выглядел Маршалл возмутительно! На нём были комнатные тапочки и трусы, и ничего больше. Что же это получается? Они и вне школы этим занимаются? А может, вообще сожительствуют?

      — Коллинз? — удивился Маршалл. — А ты что тут делаешь?

      Я сделал несколько попыток выдавить из себя хоть что-то, хоть пару слов, но безуспешно. Маршал, этот тюфяк Маршалл стоит передо мной едва ли не в чём мать родила, я его буквально с поличным поймал, а он нисколько не смущается. Это меня разозлило, и я смог-таки спросить:

      — А мистер Морган дома?

      — В супермаркет пошёл, — сказал Маршалл, — у нас туалетная бумага закончилась.

      «У нас», — мысленно повторил я и разозлился ещё сильнее. Прямо семейная парочка, ничего не скажешь! «У нас», мать его! Я резко развернулся, чтобы смыться, пока не поздно — и так слишком много увидел и услышал, — и врезался в историка.

      — Коллинз, смотри, куда идёшь! — сказал он укоризненно, покачнувшись и прихватив одной рукой меня за плечо, а другой — удерживая набитый битком пакет из супермаркета. — Заходишь или выходишь?

      Кажется, и учителя нисколько не смутил тот факт, что я их застукал.

      — Захожу, — пробормотал я, потирая ушибленный нос. — Я по делу, не так.

      — Ясно. Отнеси на кухню, Билли, — распорядился Морган, пихнув пакет Маршаллу. — А ты проходи, не стесняйся.

      Он подтолкнул меня в дом. Я пристроился на краешек дивана в гостиной, поглядывая в разные стороны, чтобы оценить обстановку. Интерьер был в стиле хай-тек, ничего лишнего, всё стильно, изысканно и кристально чисто. Морган бухнулся в кресло напротив и кивнул мне. Я пошарил в кармане, выудил бумажник и положил его на журнальный столик, что стоял между диваном и креслом.

      — Вы его потеряли вчера. Я только чтобы его вернуть…

      — Какой хороший мальчик, — усмехнулся историк.

      — Простите? — не понял я. Иронично это было сказано или искренне?

      — Спасибо, — серьёзно поблагодарил меня мужчина. — У меня была бы куча проблем, если бы бумажник потерялся. Хорошо, что ты его нашёл.

      Я довольно зарделся:

      — Ну вот, собственно… Я пойду.

      Морган поднялся, чтобы проводить меня к двери, но тут я повёл себя как идиот и ляпнул то, чего говорить не следовало.

      — Вы не волнуйтесь, — сказал я, — я вашу тайну сохраню.

      — Какую тайну? — удивился учитель.

      — Про вас и Маршалла. Другие болтают, конечно, ну и пусть болтают себе. Мало ли кто что болтает! От меня ни слова, ручаюсь… Секрет — он и есть секрет.

      — Ах вот как? — выгнул бровь Морган, крепко ухватил меня за локоть и потащил куда-то вглубь дома.

      — Пустите! Куда вы меня тащите? — испуганно спрашивал я, упираясь. Сказать, что я сдрейфил, — это ничего не сказать.

      Мужчина втащил меня в кабинет, швырнул в кресло, стоявшее посредине комнаты, поставил руки на подлокотники, наклоняясь ко мне очень близко.

      — Ну, выкладывай, — велел он, — что ты там про меня говорил?

      Я вжался спиной в кресло. Сердце буквально выскакивало из груди. Учитель был так близко, я чувствовал его дыхание на моём лице и при желании мог бы дотронуться до него… Но сейчас я думал только о том, как бы отсюда сбежать.

      — Я ничего не говорил, — пролепетал я, — это другие говорят… сплетни сплошные.

      — Что за сплетни? Отвечай!

      Я, путаясь в словах и заикаясь, пересказал ему то, что слышал от Фишера. Морган широко раскрыл глаза, посмотрел на меня так с минуту и рассмеялся.

      — Ну и ну! — воскликнул он. — Значит, говоришь, никому о нашем с Маршаллом секрете не расскажешь?

      — Да это ваше дело с кем спать… то есть жить… то есть… — забормотал я, мечтая провалиться сквозь землю. — Я не хотел. Я случайно.

      Морган прищурился:

      — А я могу тебе доверять?

      — Конечно! — воспрянул я. — Да я никому ни за что…

      — Нет, я лучше подстрахуюсь, — возразил историк, едва сдерживая смех. — На всякий пожарный.

      — В смысле?

      — Чтобы ты не смог раскрыть мой, как ты выразился, «секрет», мы с тобой сотворим наш собственный «секретик» прямо сейчас, — пояснил Морган с улыбкой. — Что-нибудь такое, о чём было бы стыдно вспоминать, особенно сыну пастора. Ты бы ни за что на свете не захотел, чтобы я о нём кому-нибудь рассказал, верно?

      — Вы это о чём? — выдавил я. Внутри стало как-то… гадко.

      — Не догадываешься? Да ладно! Ты знаешь, о чём я говорю, Коллинз…

      Историк вернулся к двери и запер её. На ключ.

      — Зачем вы заперлись? — совсем испугался я.

      — Чтобы Маршалл не вошёл и не помешал нам, — ответил Морган, снимая пиджак и вешая его на дверную ручку. — Он прямо-таки ходячая катастрофа, вечно является не вовремя. А ты ведь наверняка не захочешь, чтобы нас прервали, верно, Коллинз?

      — Да о чём вы вообще? — пискнул я, сделав попытку выбраться из кресла, но мужчина тут же водворил меня обратно.

      — Маленький такой секретик, — продолжал Морган, просунув руку между моих коленей, — сантиметров на двенадцать.

      — А-ва-ва… — только и смог прогавкать я, прежде чем голос пропал окончательно.

      Его пальцы энергично помяли мою ширинку.

      — Или даже на пятнадцать, — исправился учитель.

      Я скукожился в кресле, глядя на него глазами, полными ужаса. От его манипуляций у меня в штанах затрепетало, затвердело, член одеревенел и упёрся в трусы. Я часто задышал, тщетно пытаясь думать о чём-то ещё, о чём-то пустом и глупом, чтобы пенис опал. Не тут-то было! Морган подцепил пальцем собачку на замке, потянул её вниз, расстёгивая мне ширинку, и, нагнувшись, прихватил губами очертания моего пениса вместе с тканью, прошёлся вдоль по стволу, несильно покусывая его. Из моих губ вырвался какой-то вздох или стон, который я не смог сдержать.

      — Ах… ах… а Маршалл как же? — пролепетал я кое-как.

      — Маршалл? — беспечно отозвался учитель. — Да ему не привыкать.

      Вот, значит, какие у них отношения!.. Да пошёл он, этот Маршалл, сам-то я что делаю?! Ведь Морган уже сдёрнул с меня штаны и трусы, сжал мои лодыжки и переставил мои ноги на подлокотники кресла, а я и не подумал сопротивляться. Ему же всё как на ладони теперь видно! Со стыда сгореть!

      — Да, как я и думал, пятнадцать, — усмехнулся мужчина, смерив член пальцами. — А что будет, если я…

      — Не надо! — пискнул я отчаянно.

      — Ещё как надо, — возразил учитель, — так что не дёргайся, Мэтью, расслабься и, как говорится, получай удовольствие.

      Он только что назвал меня по имени?! Вот так запросто, взял и назвал… Я зажмурился и вцепился обеими руками в кресло. Мужчина мял мои яички в ладони, и тепло, зарождающееся там, катилось от живота до самого горла, скапливаясь во рту какой-то сладкой, до приторного сладкой слюной. Мышцы на животе и в промежности сокращались, я весь трепетал и не мог не стонать, хоть и отчаянно сжимал зубы. Морган наклонился, обхватил кожистую складку у основания члена губами, осторожно её посасывая и покусывая. Перед глазами у меня поплыло, а что ещё хуже — пенис набух и вздёрнулся вверх.

      — Какой бодренький, — сказал учитель, тронув головку пальцем и медленно проводя кончиком языка по губам. — Кончал уже? Вряд ли это твоя первая эрекция.

      Я едва понимал, о чём он меня спрашивает. Голова отказывалась соображать. Одно дело, когда я дрочил сам себе, и совсем другое, когда… Морган сжал мой пенис в ладони, подёргал туда-сюда, сдвигая крайнюю плоть:

      — Нравится?

      — Нет, — стуча зубами, ответил я и в который раз солгал. Меня раздирали противоречия.

      Морган усмехнулся, нисколько мне не поверив, и вдруг накрыл мою головку губами, медленно погружая член почти полностью себе в рот. «Мокро…» — невольно подумал я. Кровь в висках застучала как секундомер, прилила к лицу. Голова учителя слегка покачивалась, кадык ходил, сглатывая набегавшую слюну. Я чувствовал прикосновения его языка, уверенно и настойчиво ласкавшего крайнюю плоть и иногда спускавшегося ниже по стволу, чтобы обвиться вокруг и потереться о набрякшие вены. И не противно ему… а он его… Теперь учитель слегка покусывал его в процессе, ладонью свободной руки шаря по внутренней стороне моих ляжек. А меня как будто изнутри маленькими иголочками покалывали, так кайфово я себя сейчас чувствовал. Стоны и вздохи вырывались из моих губ, не переставая, сдержать я их не мог. Внутри вдруг всё напряглось, до судороги, плеснуло, разгорячилось, плеснуло снова, заныло и снова плеснуло из непрерывно пульсирующей головки. Кадык Моргана снова энергично заходил, когда он начал проглатывать всплеск за всплеском, губы и язык продолжали обсасывать, облизывать, обвиваться вокруг… Он так глубоко всасывал мой член, что я чувствовал головкой мягкое нёбо. Всплеск, всплеск, ещё всплеск… Я отрывисто вскрикивал при каждом новом и поражался сам себе: когда я дрочил, заканчивалось всё буквально через минуту одним или двумя всплесками, а сейчас… Учитель отодвинулся, выпуская мой член изо рта, провёл пальцем по краю рта. Губы у него были влажные, припухшие, покрасневшие. Я перевёл взгляд — с трудом оторвавшись от этих возмутительно порочных губ — себе на живот. Пенис торчал, лоснился, в центре головки блестела перламутровая капля, похожая на жемчужину.

      — О, пропустил, — сказал Морган с улыбкой и приоткрыл рот.

      Язык его весь был в таких же перламутровых каплях и разводах. Мужчина на секунду прикрыл рот, сглотнул, потом снова высунул язык и слизнул перламутровую каплю с головки, плотно прижав кончик языка к центру. Я слабо ахнул и обмяк. Кончик его языка заходил по головке кругами, а мне показалось, что я — ничто, какой-то придаток собственного члена. Выкатилось ещё несколько капель, Морган ловко подхватил их и отправил к себе в рот.

      — Пожалуй, хватит, — сказал он, снова проводя пальцем по губам и избавляясь от мокрой полоски в левом углу. — Вот такой секретик. Ты ведь не захочешь, чтобы о нём кто-то узнал?

      — Нет, — прошептал я.

      — Вот и ладненько. А теперь… — Он выудил меня из кресла и поставил на ноги. — Натягивай штаны и шуруй домой. У меня ещё полно дел.

      Я послушно водрузил сначала трусы, а потом и штаны на место — ткань белья казалась бесконечно жёсткой после мягких пологов его рта, — и меня выпроводили. Краем глаза я заметил Маршалла, выглядывающего из кухни и недвусмысленно мне подмигивающего. Но до Маршалла мне уже не было никакого дела.

      Секретик? Да какой там секретик! Как я теперь буду на учителя в школе смотреть? Я же со стыда сгорю! Увижу его губы, вспомню, что он ими делал с моим… Я пошатнулся, привалился боком к какой-то стене и смял ширинку ладонью. В штанах всё ещё горело, пульсировало, ныло… А я-то наивно полагал, дроча украдкой, что знаю, что такое наслаждение! Да ничего я до этого момента не знал! Я забился в какую-то подворотню, приспустил штаны и стал разглядывать пенис. Он ещё не опал и как-то невероятно живо отреагировал на мою тронувшую его ладонь. Это меня так взволновало, что дух захватило, и я какое-то время мастурбировал, не отводя глаз от набухшей головки. Я никогда раньше не глядел, как дрочу, всегда закрывал глаза, фантазируя, но теперь обнаружил, что глядеть на него в процессе — это ещё круче, чем я мог себе представить. Как будто это не я сам на него смотрел, а кто-то ещё… Это конкретно возбуждало. Ох, что же со мной такое? Я махом стал таким испорченным…

      Из подворотни я выполз, без преувеличения, другим человеком.

      По счастью, до школы оставалось ещё и воскресенье, так что у меня было время прийти в себя. Тело успокоилось, хотя временами на меня накатывали какие-то всплески, отзывавшиеся дрожью в позвоночнике и румянцем на лице. Но в голове по-прежнему был полный бардак.

      На воскресной проповеди я сидел, как лунатик, и всё ждал, что меня поразит молнией — отец как раз читал стихи о прелюбодеянии, — потому что не слышал ни слова из того, что он говорил, и думал вовсе не о спасении собственной души от геенны огненной.

      Что ж, по крайней мере, я выяснил что хотел.

      Новая учебная неделя началась как обычно. Я умудрился даже ни о чём не думать полдня, но потом заметил, что Маршалл на меня многозначительно поглядывает. Это меня встревожило. Ему что-то от меня нужно, или мне показалось? Оказывается, не показалось. На перемене он подошёл ко мне и объявил, что нам надо поговорить. Наверное, хотел попросить, чтобы я всё в тайне сохранил.

      — Чего тебе? — хмуро спросил я, когда мы вышли в коридор.

      — Да так. Просто хотел тебе сказать, чтобы ты не переживал насчёт всего этого.

      — Насчёт чего? — не понял я.

      — Я никому не скажу, чем ты с ним занимался, — пояснил Маршалл.

      — Ты что, подслушивал? — вспыхнул я, понимая, что ему и подслушивать не надо было: я так стонал и вздыхал, что, наверное, по всему дому слышно было!

      — В замочную скважину глядел, — возразил Маршалл. — Короче, Коллинз, можешь на меня положиться. Я не какое-нибудь трепло.

      Я кивнул и собрался уже вернуться в класс, но всё же помедлил и спросил то, что занимало меня все последние дни:

      — Слушай, Маршалл, я тебя кое о чём спрошу, только ты мне честно ответь, ладно?

      — Ну?

      — Какие у тебя с мистером Морганом отношения? — без обиняков спросил я.

      — С братом? — удивился он.

      — Как это? — ошеломлённо переспросил я. — Кто кому брат?

      — Мой брат. Двоюродный. Родители уехали на курорт, вот он за мной и присматривает пока.

      Я разразился гомерическим хохотом.

      — Ты что? — испугался Маршалл.

      — Да так, не обращай внимания, это со мной бывает, — нервно отозвался я

      Так вот почему учитель тогда рассмеялся, когда я пообещал, что никому не расскажу! Нечего и рассказывать, нет никакой тайны потому что! Конечно, они могут называть друг друга по имени или жить вместе: они же родственники! А я перед ним с раздвинутыми ногами… Надо же было так облажаться!

      Следующим был как раз урок истории. Морган вел себя как ни в чём не бывало, а я глаз на него не поднимал, боясь, что взгляну на его рот и припомню всё в деталях, а уж тогда… Учитель неспешно ходил по классу, зачитывал что-то из учебника, потом остановился возле моего стола и спросил:

      — Что это ты делаешь, Коллинз?

      Я подскочил, опрокидывая стул. Одноклассники заглядывали в мою тетрадь и почему-то ржали. Я взглянул и едва сдержал вопль ужаса: задумавшись, я разрисовал весь разворот пенисами разной степени реалистичности и эрегированности.

      Морган хлопнул меня по голове книжкой и фыркнул:

      — И что творится в твоей голове, а?

      — Лучше вам не знать, — едва слышно пробормотал я.

      — Да нет, почему же? Мне даже интересно… Останешься после уроков. — И историк конфисковал мою тетрадь, как вещественное доказательство.

      Хм, что ж, раз у учителя нет никакой тайной жизни, может, пора ему её устроить?