Он не говорит, не признается даже под праведным гневом Цзян Чэна, даже под гнетом Цзыдяня, клонит свою линию и прячется под дурашливой маской идиота Мо Сюаньюя: изображать его получается хорошо, сам-то недалеко ушел. Такой же несносный болван. Будто не уходил, не бросал его с чувством вины за всаженный точно в сердце меч и ненавистью к себе. Стоит тут, улыбается без зазрения совести, глядя ему прямо в глаза. Вэй Ин может хоть тысячи обличий поменять, хоть кем может притворяться, кому угодно врать, но не ему.

— Никакой я не Старейшина Илин! Он же помер сто лет назад! — он надувает щеки — по-детски так. Голос совсем незнакомый, но все его движения: то, как он подается вперед и складывает руки на груди, то, как смотрит с хитрой тошнотворной усмешкой, то, как с секунду назад крутил в руке бамбуковую самодельную флейту, сам того, быть может, не замечая, — все это не может обмануть Цзян Чэна.

Это он. Ошибки быть не может.

Цзян Чэн сжимает руки в кулаки и стискивает челюсти до скрежета зубов. На этот цирк, что он тут устроил, невозможно смотреть. Вся обида, злость, попытки в ненависть и тоскливые одинокие ночи пробуждают желание избавиться от него в эту же минуту, раскрошить и пустить по ветру то, что от него останется. Цзян Чэн смирился, выстроил себе стену из обид и злости, чтобы просто жить дальше.

Зачем ты вернулся, хочется спросить. Спустя столько лет. Зачем ты вернулся, Вэй Ин?

Цзян Чэн встал на ноги, он смог спрятать все свои сожаления, всю свою боль подальше, глубоко в сердце, чтобы никто не смог достать, никто не смог ранить в это место. Никто, кроме самого Вэй Ина, конечно. Раны прошлого кровоточат и открываются. Снова.

От Цзыдяня, сколько ни пытайся, не скрыться. Он попадает точно по спине убегающего, валит его на землю, и… ничего не происходит. Он лежит лицом в холодной траве и громко стонет от боли, пока Цзян Чэн ловит на себе осуждающие взгляды клана Лань.

Даже после этого Цзян Чэн уверен, что перед ним именно он.

Да чтоб тебя, Вэй Ин!

— Больно! Так больно, глава Цзян, перестань меня бить!

— Просто признайся! — удар Цзыдянем снова приходится по спине. Он ахает и охает, стонет от боли, и впервые за столько лет Цзян Чэну самому тошно от того, что он делает.

Он не первый, кто оказался в этом месте, и, возможно, не последний. После смерти Старейшины Илин многие заклинатели ступили на скользкую темную дорожку, которую протоптал им Вэй Ин. Мало кому из них удавалось уйти от Цзян Чэна и его допроса. Но ни один не был так похож на него, как этот.

— Да не я это! — говорит он, распластавшись на холодном полу темной комнаты. — Не я, не я! Прекрати меня лупить, ты такой жестокий, глава Цзян!

Удар снова приходится точно в цель, и Мо Сюаньюй валится на пол, пытаясь подняться на слабых дрожащих руках.

— Не ври мне, Вэй Ин!

Цзян Чэн уже сам не понимает, правда ли перед ним он. Возможно, ему просто хочется в это верить, и он хватается за любую возможность, лишь бы выместить злость на ком-то, кто так сильно напомнил ему о нем и заставил кровоточить давно затянувшиеся раны. Возможно, это действительно этот идиот Мо Сюаньюй — только и всего.

Когда он возвращается в комнату, он не обнаруживает ни адептов, которых он оставил охранять его, ни его самого. Он поджимает губы и прикрывает глаза — считает до пяти и обратно, чтобы не разнести все здесь к черту.

Цзян Чэн едва может оправиться от шока, когда в Башне Кои встречается с ним в сопровождении Лань Чжаня. Да откуда у него смелости столько, чтобы заявиться в место, подобное этому?

— Ты! — шипит он сквозь зубы.

— Только не бей! — он выставляет руки вперед в знак капитуляции и медленно отступает, прячась за спину своего защитника — с какого черта, Цзян Чэн все понять не может — Лань Чжаня.

Цзян Чэн набирает в легкие воздуха и сжимает руки в кулаки, нащупывая холодное серебро Цзыдяня на пальце. Он не знает, на кого должен сейчас злиться: на этого парня, кем бы он ни был, на Цзинь Лина, что отпустил его, или…

У Цзяна Чэна всегда лучше всего получалось злиться на себя.

Он напоследок одаривает племянника одним из своих леденящих душу взглядов и удаляется прочь. Ни минуты больше он не хочет находиться в компании этого шута и его бравого защитника.

— Это Старейшина Илин! Вэй Усянь! Лови его!

Цзян Чэн теряется и не может поверить ни ушам, ни глазам. Одно дело не иметь подтверждения своим догадкам, а совершенно другое знать наверняка. Ноги прирастают к полу, тело совсем не слушается. Он лишь может смотреть, как они удирают, и как проливается его кровь.

Цзян Чэн не хочет, чтобы Вэй Ин переступал порог Пристани Лотоса. Видеть его в этих местах просто невыносимо. Воспоминания яркими картинками расцветают перед глазами, будто все это было только вчера. Он снова чувствует себя тем молодым пацаном, что плакал в храме предков, прижимая к груди Чэнцинь. Слабак.

Лицо темнеет с каждой секундой, а достается, конечно, адептам его ордена. Он еще жестче, злее и раздражительнее, чем бывает обычно. Никто даже слова пикнуть в его сторону не смеет, боясь наказания. Заклинатели из других орденов смотрят на него с неприкрытым неодобрением, но как же ему сейчас плевать.

Он не дает согласия Вэй Ину войти, но и не запрещает этого делать. Какая-то его часть надеется, что тот примет решение не переступать этот порог. Это больше не его дом. Это место, которое он разрушил своими руками. Это семья, которая утонула в собственной крови из-за него. Он убежал, бросил Цзян Чэна, заставил взять на себя вину за его смерть, оставив после себя никому ненужные воспоминания и…

Цзян Чэн не произносит больше это слово вслух.

Он не обнаруживает Вэй Ина в зале, где собрались все приглашенные заклинатели. Цзян Чэн усмехается своим мыслям: прошло столько лет, но этот мир никогда не изменится. Они снова готовы довериться Старейшине Илин, потому что так удобно. Что будет дальше — несложно представить. Все повторится, как и тринадцать лет назад. Многие захотят избавиться от него при любой удобной возможности.

Он проходится по окрестностям Пристани Лотоса, чтобы найти и вернуть Вэй Ина в зал. Ему совсем не хочется, чтобы тот болтался тут без присмотра. После небольшого обхода территории он находит Вэй Ина в храме предков. Он сидит на коленях перед табличками четы Цзян, сжигая благовония.

— Кто тебе разрешил сюда прийти? — Цзян Чэн дожидается того момента, когда Вэй Ин поднимется на ноги и поклонится, прежде чем подать голос.

— Я… — Вэй Ин поворачивается, и Цзян Чэн замечает, как он впервые не находит слов и опускает взгляд, разглядывая свои ботинки, — пришел навестить мадам Юй и дядю Цзяна. Я уже ухожу.

Вэй Ин еще раз кланяется табличкам и спешит на выход, проходя мимо него. Он уходит. Снова бежит от него. Цзян Чэну требуется всего секунда, чтобы резко развернуться и схватить его за рукав. Вэй Ин поднимает взгляд, и в нем плещется ничем нескрываемое удивление. Эти глаза такие чужие для Цзян Чэна, но есть все же что-то, что угадывается в них без труда; что-то, что все еще кажется ему до боли знакомым и родным. Он не выдергивает свою руку из хватки, а Цзян Чэн понятия не имеет, что дальше с этим делать и зачем он его вообще остановил.

— Зачем… — хочет сказать «ты вернулся», — сюда пришел? Ты не имеешь права сюда заявляться! Это больше не твой дом, ты не можешь болтаться, где вздумается, так просто! Ты… — Цзян Чэн задыхается от нахлынувших эмоций и поджимает дрожащие губы, — не можешь.

— Я же сказал, что ухожу, — выражение Вэй Ина меняется на глазах: стальное, непроницаемое. Он никогда так на него не смотрел. Цзян Чэна передергивает, но он быстро возвращается в привычное состояние, когда Вэй Ин вырывает ткань одежд из его кулака. — Перестань, пожалуйста, вести себя так.

Его охватывает гнев, взгляд затуманивается, и он едва может разглядеть Вэй Ина перед собой.

— Как? — Цзян Чэн не замечает, как его голос срывается на крик. — Как мне себя не вести? Скажи! Как я должен себя вести?

— Прости, что не спросил у тебя разрешения, но можно я уже пойду? — Вэй Ин стоит спиной, не смотрит в глаза, и это раздражает еще больше. Неужели он даже взгляда не достоин после всего, через что он прошел за тринадцать лет по его милости. 

Нельзя.

Цзян Чэн снова тянется к нему, силой разворачивая Вэй Ина к себе лицом. Он не может больше справляться со всей этой болью вскрытых саднящих ран, со всей накопленной годами злостью и обидой. Он заносит кулак и бьет Вэй Ина по лицу. Удар за ударом, пока из его носа не хлынула кровь. Цзян Чэн сбивчиво дышит, в глазах плещется злость, но все еще не ненависть. Он защищается от собственного страха, как может.

— Не смей отворачиваться, когда я с тобой говорю! Не забывай, кто перед тобой стоит!

— Кт… — фраза обрывается на полуслове. Цзян Чэн думал, что тот его сейчас ударит в ответ, но в последний момент он останавливается с занесенным кулаком в воздухе. Он делает шаг назад, еще один. Пошатнувшись, он размазывает кровь по лицу и смотрит на свои окровавленные пальцы. Он поднимает глаза на Цзян Чэна, и этот взгляд пугает до чертиков своей пустотой. Вэй Ин делает неровный шаг вперед, ноги внезапно подкашиваются, и он валится на землю, стукнувшись головой о ступеньку. 

— Вэй Ин??? Какого нахрен черта?

Цзян Чэн стоит на том же месте, словно парализованный, и не может шага ступить — все тело онемело от ужаса происходящего. Изо рта Вэй Ина хлынула кровь, и он отхаркивается ею, лежа прямо на ступеньках у входа в храм предков. Цзян Чэн дрожит, мыслями возвращаясь в тот самый момент, когда Вэй Ин умер у него на руках. Этого не может повториться. Он не имеет права так поступить с ним снова.

Становится страшно.

— Я заберу его, — тихий голос слышится со стороны.

Цзян Чэн бежит так быстро, как только может, лишь бы не давать себе думать. Он задыхается, в глазах все плывет, но он продолжает бежать что есть силы, сжимая в руке Суйбянь. Этого просто не может быть. Вэнь Нин наверняка обманул его. В это хочется верить. В это нужно верить, иначе Цзян Чэн сломается. Нога цепляется за торчавший из земли сучок, и он шумно падает, выпуская меч из руки, что прокатывается по земле, падая чуть поодаль от него. Цзян Чэн не может встать. Руки дрожат, горло дерет подступающий к нему комок отчаяния. Он не плакал вот уже десять лет, но сегодня крупные соленые капли неконтролируемо падают из глаз на холодную землю, оставляя за собой на ней темные пятна. Он больше не чувствует злости, обиды, вины — лишь пустоту: пугающую, безысходную. Хочется исчезнуть.

Тогда, когда их не стало, ты чувствовал то же самое, а, Вэй Ин?

«Я всегда буду рядом с тобой».

Его слова перед смертью эхом раздаются в голове — так громко, не заткнуть — до боли сдавливают виски. Теперь Цзян Чэн понимает. Он уже не сдерживает своих рыданий и хватается рукой за ткань одежд на груди: там, где находится золотое ядро. Его золотое ядро.

— Забери! — шепчет он сбивчиво. — Забери его обратно! Мне не… — он тяжело дышит и замолкает.

Ты мне нужен. Ты всегда был мне нужен.

Цзян Чэн все время был вторым. Сколько не пытайся, выше Вэй Ина не прыгнуть, его не догнать, не стать ему равным. Это злило до чертиков, выводило из себя. Иногда у Цзян Чэна опускались руки, и он бы хотел, чтобы Вэй Ина никогда в его жизни не было. Но только допустив одну мысль о том, что в какой-то момент его бы не стало, Цзян Чэн понимал, что не выживет больше. С самого детства, сам того не замечая, он так крепко к нему привязался, так сильно полюбил. Если бы только он мог тогда понять, что творилось у Вэй Ина на душе. Если бы только он не был так зациклен на своих собственных чувствах и обратил внимание на его. Они бы могли справиться с этим вместе, как и всегда. Вэй Ин нарушил обещание, когда-то ему данное, но разве Цзян Чэн не предал его первым, побоявшись осуждения со стороны? Он должен был наплевать на всех них, он должен был бороться, он должен был его выслушать.

Два героя, погребенных заживо в недосказанности.

Цзян Чэн с трудом поднимается на дрожащие ноги и, пошатываясь, наклоняется и берет меч в руки. Ему нужно возвращаться обратно. Его слишком долго нет. Хочется бежать за Вэй Ином, сказать все, как есть, не таить все за злобой, бросаясь колкими фразами. Но теперь он вряд ли имеет на это хоть какое-то право.

— Почему? — в который раз из глаз Цзян Чэна за сегодняшний день катятся слезы. — Почему ты… думаешь, что мог просто молчать? Разве я не имел права знать?

Ему плевать, что вокруг много лишних ушей, в том числе и Цзинь Лин, который уж точно не должен был видеть его слабость. Он не хотел, чтобы его жалели, не хотел, чтобы это все вылилось в почти неконтролируемую истерику. Он просто желал знать ответы, желал поговорить с ним — чего у них никогда не выходило, по правде говоря.

— Я не хотел, чтобы ты проходил через то, через что проходишь в эту минуту, — голос Вэй Ина звучит ровно, в нем не чувствуется ни волнения, ни страха, ни вины, лишь безграничная усталость.

— Ты обещал, что будешь рядом, Вэй Ин.

— И я был. Всегда. Помнишь? — его рука слегка трясется, когда он касается указательным пальцем его груди. — Прости, Цзян Чэн, мне правда жаль.

Снова хочется съязвить, накричать, обвинить его во всех грехах, попытаться ненавидеть, но Цзян Чэн лишь тяжело вздыхает и прикрывает глаза, закусывая нижнюю губу. Он тоже устал. Так сильно устал защищаться от своих чувств, что обострились в последние несколько часов донельзя.

— Ты должен был мне сказать, — он поднимает глаза и смотрит на него, не моргая, а после достает из одежд ее — Чэньцин — и протягивает Вэй Ину. — Это твое, забирай.

Вэй Ин приподнимает бровь и не может скрыть удивления, смотря то на флейту, то на Цзян Чэна. Пока он ее держит, она обжигает пальцы, заставляет вернуться туда, куда возвращаться не хочется. Он чувствует холод от стены в храме предков и собственное бессилие из-за его смерти, из-за того, как эта жизнь с ними обошлась.

— Я дважды предлагать не буду! — выпаливает он сердито и подкидывает флейту. Вэй Ин, не растерявшись, ловит ее одной рукой, и Цзян Чэн видит на его лице едва проскользнувшую улыбку. Возможно, ему лишь показалось.

Цзян Чэн оглядывается по сторонам и не находит Вэй Ина в храме. Черт бы его побрал, он снова сбежал. Почему он так поступает?

— Дядя, ты ищешь его? — спрашивает Цзинь Лин, оказавшись рядом. Он присаживается рядом с Феей и треплет ее за ухом, от удовольствия она машет хвостом и льнет к его ладони. — Я видел, как он только что вышел за ворота храма. Если поторопишься, то успеешь его нагнать.

Цзян Чэн не знает, что сказать, и бросает на племянника безразличный короткий взгляд. Цзинь Лин никак на это не реагирует — уже давно нужно было привыкнуть, что его дядя по-другому и не может. Он ведет головой к выходу из храма и многозначительно приподнимает брови.

Цзян Чэн еще несколько секунд не двигается, прежде чем сорваться с места. Он не может сейчас дать ему уйти снова. Он понятия не имеет, как сложатся их отношения дальше и есть ли у них хотя бы какое-то внятное продолжение, но не может себе позволить все снова оставить вот так. Он выбегает на улицу, в лицо ударяет прохладный ветер. В темноте пытается отыскать его силуэт и вдали замечает, как тот, ведя за веревку своего непослушного осла, уходит. Цзян Чэн снова бежит что есть силы. Впервые за несколько лет это решение кажется ему единственно верным, и он не собирается останавливаться.

— Вэй Ин! — он нагоняет его и сгибается напополам, чтобы отдышаться. — Опять уходишь, не попрощавшись?

Звенящая тишина между ними нарушается лишь ветром, колышущим ветки деревьев, и стуком копыт Яблочка о землю.

— Не думал, что кому-то это нужно, — Вэй Ин все же заговаривает, но не поворачивается лицом к нему снова. Как же раздражает.

Цзян Чэну сложно даются высокопарные речи, да что уж скрывать, ему просто тяжело говорить о чем-то важном для него, доносить через слова. Куда проще было бы, как и всегда, сделать вид, что так и должно быть, проигнорировать, уйти и мучиться с этими недосказанностями до конца своих дней. На него это все же больше походит, чем бежать за кем-то вслед, сломя голову.

— Твой эгоизм никуда не делся даже с течением времени, — Цзян Чэн усмехается и выпрямляется наконец.

— И твоя язвительность тоже, — Вэй Ин поворачивается и поднимает на него глаза. Лицо все еще перепачкано в крови, и выглядит он устало.

— Стало быть, мы не очень-то изменились.

— Не-а, — Вэй Ин качает головой и делает несколько шагов вперед, ведя осла за собой, — изменились. Просто есть вещи, которые остаются константой, что бы ни произошло — этого не изменить. 

Цзян Чэн поджимает губы и хмурится. Вэй Ин прав. Сколько бы он ни пытался поменять свое к нему отношение — ничего не вышло. Это просто нужно принять.

Вэй Ин нужен ему рядом. Это его константа.

Столько из всего этого можно было бы избежать, если бы только они были мудрее, внимательнее, сдержаннее.

— Что ты собираешься делать дальше? — этот вопрос Цзян Чэна интересует больше всего, но, задавая его, он отводит взгляд, пытаясь это скрыть. 

— Не знаю, — мечтательно тянет Вэй Ин и жмет плечами, — буду охотиться, путешествовать по миру, совершать добрые дела.

— Хватит с тебя добрых дел, обычно это ни к чему хорошему не приводит.

— И то правда.

Они снова замолкают, но эта тишина больше не напрягает и не злит. Вот так просто все ушло в прошлое за один короткий разговор. 

— Двери ордена Юньмэн Цзян всегда открыты для тебя, если захочешь куда-то вернуться, и тебе надоест притыкаться к бродягам на улицах, — на выдохе произносит он, разворачиваясь спиной. Ему нужно идти к своему ордену и племяннику, как бы ни хотелось побыть здесь, с Вэй Ином еще немного.

— Раз господин Цзян так говорит, то я обязательно вернусь. Приятно знать, что меня все еще где-то ждут.

— Никто тебя не ждет, просто можешь вернуться, — говорит он резко, заслышав позади смех: звонкий, чистый, заливистый, который он мог слышать лишь во снах за последние лет пятнадцать. Он набирает в легкие побольше воздуха и добавляет:

— Возвращайся домой.

— Однажды. Обязательно, Цзян Чэн.