Марина зашла в ординаторскую и сразу же наткнулась на Олега, которого, собственно говоря, и искала. Он был в окружении Куликова и Лазарева и травил шуточки во имя их увеселения.
Этим Брагин мог заниматься бесконечно, поэтому Нарочинская решила не ждать:
— Олег Михайлович, извините, что отвлекаю, — влезла максимально деловым тоном, — можно вас?
Брагин хотел откликнуться тут же, бросив анекдот на полуслове, но подумал, что подобное рвение вызовет определенные вопросы. Потому он кивнул, договорил, дождался хохота Кости и ухмылки Сергея, после чего встал и вышел вслед за Мариной.
Они отошли подальше от дверей и любопытных лиц.
— Случилось че?
— Нет, — поспешила успокоить Нарочинская, — дело есть. — Олег дал понять, что весь во внимании, и она продолжила. — Слушай, ты умеешь мебель собирать?
Даже если бы Брагин не умел, он сказал бы обратное, а потом экстерном окончил соответствующие курсы. К счастью, столь радикальные меры не требовались.
— Если не что-то сложно-редкое, то умею, — он почесал подбородок и улыбнулся, — а чего собрать?
— Тумбочку и шкаф можешь? Мне привезли уже, только это конструктор. Если не сложно, — быстро добавила Марина.
— Да не вопрос. Когда?
— Когда тебе удобнее.
— В любой выходной. Эта суббота подойдет?
— Вполне, — Нарочинская тоже улыбнулась. — Тебя чем кормить?
У Олега аж сердце в горло запрыгнуло. Мало того, что Марина сама попросила о помощи, мало того, что приглашает к себе домой — возможно, он даже первым увидит ремонт, так еще и еду организует.
— Ты чего? — не поняла зависания мужчины она.
— Я всеядный, — Брагин отмер. — Что приготовишь, то и буду.
Нарочинская усмехнулась:
— Я не готовлю почти, — поймала непонимание в лице напротив и пояснила. — Не люблю, да и некогда. Закажу доставку, так что ограничений нет.
Олег цокнул языком:
— Шоб я так жил, — протянул с иронией и продолжил уже обычным тоном. — Мне бы мяса, лучше не жареного. Остальное — на твой выбор.
***
Квартира Нарочинской выглядела как картинка: две просторные комнаты со светлыми стенами, большие окна с широкими подоконниками, новенькая мебель в едином стиле…. Брагин невпопад подумал, что он рядом с Мариной смотрится так же проигрышно, как и его студия по сравнению с ее двушкой. Впрочем, мужчина быстренько отогнал от себя это странное сравнение.
А потом наткнулся взглядом на букет белых роз, возвышающийся на столе.
— Чет я не припомню, — Олег сощурился, — чтобы в последнее время пациенты дарили вам цветочки, Марина Владимировна.
Нарочинская закатила глаза, но объяснила:
— Это Михаил. Сын соседки, которая меня затопила.
— Даже таак? Типа вину заглаживает до сих пор? Или клинья подбивает?
Брагин старательно делал вид, что происходящее его ну никак не задевает, а любопытствует он чисто ради поддержания беседы.
— Попытался, — врать Марина не собиралась, но и в подробности вдаваться не планировала.
— И как?
— Не удалось.
Михаил действительно пару раз звал Нарочинскую в ресторан. Но женщина убедительно отказывала, поэтому он оставил ее в покое.
— Точно? — Олег наморщил лоб. — А то, может, мне с ним поговорить.
— Не стоит, он понятливый.
— Ну ладно, уговорила. А ты че, розы любишь?
— Да не особо, — Марина пожала плечами. — Мне тюльпаны нравятся, — ответила на немой вопрос в глазах и сменила тему. — Ты голоден? — Брагин отрицательно помотал головой. — С чего начнешь?
Мужчина поиграл бровями:
— С тебя.
Нарочинская закатила глаза, но шагнула к Олегу, начиная тянуться к полюбившимся уже ямочкам. Однако у Брагина были несколько иные планы: он перехватил губы женщины своими.
***
Брагин управился часов за пять. И это он периодически отвлекался и постоянно говорил в процессе сборки. Но эта болтовня совсем не раздражала.
— Спасибо.
— Пожалуйста, — Олег подошел совсем близко, уже привычно положил руки Марине на талию и уткнулся в светлую макушку. Нарочинская обняла его за шею и стала водить носом по груди, наслаждаясь знакомым запахом.
Брагин был таким большим, что в его руках высокая и давно взрослая Марина неизменно чувствовала себя крохотной пушинкой. Это ощущение пугало и манило одновременно.
Нарочинская по-прежнему оставалась загадкой. Но иногда, как сейчас, Олег чувствовал с ней полное единение. А контраст силы и мягкости, которые Марина успешно в себе совмещала, неизменно сводил с ума.
Трогательность момента разрушило бурчание в животах — сначала у мужчины, потом у женщины.
Хирурги дружно рассмеялись, после чего Нарочинская велела Брагину идти в гостиную, а сама направилась разогревать еду.
***
— Марин, ты чего? — не смог промолчать Брагин, заметив, как Нарочинская периодически смотрит в одну из стен. Кстати, абсолютно пустую: ни на ней, ни рядом ничего не было.
— М?
— Че ты стенку-то гипнотизируешь, думаешь, на ней что-то новое появится?
Марина быстренько представила, как выглядит со стороны, и усмехнулась:
— Задумалась.
— Так че со стенкой-то? — Олег, как известно, был крайне любопытным. — Клад?
Нарочинская покачала головой из стороны в сторону:
— Тут пианино стояло, тоже из-за воды испортилось. Никак привыкнуть не могу, что его нет, — рассказала она. — Жалко.
— Жалко. А кто играл?
— Мы с мамой, обе музыкалки окончили, — Марина посерьезнела. — И до потопа я тоже играла, правда реже. Но инструменты столько стоят, что я не стала за него компенсацию требовать.
Брагин накрыл ее ладонь своей:
— Добрая ты.
— Да Михаил и так потратился, хотя это не он залил. У его матери проблемы с памятью, лечиться отправил уже куда-то.
Тон Нарочинской был таким, что Олег окончательно перестал ревновать:
— Ты же про страховую говорила, — он непонимающе нахмурился. Не был силен в подобных вопросах.
— Страховая заплатила мне, а потом с него деньги взыскала.
Брагин почувствовал, что Марине стало совсем грустно:
— Всегда завидовал тем, кто владеет музыкальными инструментами. Сам-то я — три блатных аккорда только. — Нарочинская улыбнулась, и он более воодушевленно продолжил. — Ну и пою еще, правда любительски.
— А я не пою.
— Организуемся как-нибудь, будем дуэтом выступать в переходах, — мгновенно накидал план Олег. — Авось, даже денег больше заработаем, чем в Склифе.
Марина нарисовала себе картинку в голове и засмеялась.
***
Нарочинская выкинула коробки из-под еды, помыла посуду и заметила, что Олег поглядывает в сторону кабинета — единственного места, которое не пострадало во время потопа. И единственного места, которое Брагин еще не видел.
Марина положила руку ему на плечо:
— Пойдем.
Стены кабинета, стол и подоконник были украшены фотографиями. Нарочинского Брагин узнал сразу: профессор не сильно поменялся с годами. Маринину маму Олег тоже признал, хотя никогда ее не видел — женщины были похожи.
— Красивая у тебя мама, — кивнул он в сторону одного из портретов, лишь бы что-то сказать и заполнить резко повисшую тишину.
Нарочинская попробовала улыбнуться, но губы вместо этого сжались в полоску:
— Была. Мама три с половиной года назад умерла, рак поджелудочной.
Брагин вздрогнул, мысленно выругался и притянул Марину к себе.
Она не сопротивлялась, но спустя пару минут отодвинулась и начала:
— Мама одна здесь жила, они с отцом в разводе. Папа в Америке преподавал, в полную силу работал, я в Питере.
Нарочинская говорила вроде бы спокойно, только голос ее подрагивал, а между словами были большие паузы. Олег, не зная, что сказать, поднес Маринину ладошку к губам и несколько раз поцеловал.
— Когда узнала, пришлось сюда переехать. — Брагин слышал, насколько Нарочинской не хочется этим делиться, и был благодарен за откровенность. — Мама сгорела за восемь месяцев.
Марина замолчала. Олег тоже молчал: понимал, что она собирается рассказать об отце, и не торопил. Переживал, что ей снова будет плохо. Согласился бы не поднимать тему вовсе, если бы Нарочинская так решила.
Вспоминать о папе было особенно больно. Только отступать было некуда:
— Отец на похороны приехал. Задержался на месяц, в этот месяц все проявилось, — интонация ушла вниз. — Но он сделал вид, что все в порядке. Улетел обратно. Через полгода вернулся, насовсем уже.
Брагин холодел с каждым словом. Бедная девочка... Это же даже не пациенты, за которых порой переживаешь больше, чем за себя, а самые близкие люди на свете.
— Вот мы тут и сидели, — Нарочинская о его мыслях не подозревала. — С каждым месяцем становилось хуже, ремиссии не было — ну, не тебе рассказывать, что такое рассеянный склероз.
Она помолчала и устало добавила, будто вернулась в то время:
— Я его иногда скрутить не могла, просто висла всем телом, чтобы в окно не вышел, как грозился.
Представить своего учителя в таком состоянии Олег не мог, но не сомневался в правдивости рассказа. Догадывался, что Марина даже недоговаривает:
— Как же ты справлялась-то? — только и смог спросить. Знал, что Нарочинская сильная, но чтоб настолько…
Марина пожала плечами, и Брагин вновь обнял ее. Она этого не заметила:
— Потом случился первый инфаркт, было показано шунтирование. Папа отказался: считал, что умрет во время операции, а умереть он хотел дома.
Олег на пару секунд зажмурился — Нарочинской было так плохо, что не почувствовать это было невозможно. Все это время в ней хранилось столько горя, что сейчас оно выплескивалось без остановки и скапливалось в воздухе.
— Я не знал, — Брагин ненавидел себя сейчас, потому что ничем не мог помочь.
Марина криво усмехнулась:
— Он ученый с мировым именем. Не хотел, чтобы те, кто учился у него или по его учебникам, меняли ему памперсы. Запретил рассказывать, запретил госпитализировать, — она говорила все быстрее. — Знали только лечащий врач и сиделка. И подруга еще моя, она ближе к концу узнала.
Нарочинскую пробрал озноб, и Олег крепче сжал ее в объятиях. Наверное, лучшее, что он мог сделать, это просто выслушать.
— А потом был второй инфаркт…. Папа не хотел панихид, громких прощаний, тихо похоронила и все, — голос Марины стал звучать отстраненно, но Брагину показалось, что дальше будет взрыв. — Начали звонить журналисты, просили комментарии, представлялись знакомыми отца.
Олег взял ее лицо в ладони и заглянул в глаза. Там горел очень нехороший огонь:
— Знакомые тоже звонили — друзья, коллеги. Их было так много, что я отключила телефон. И на работе старой доставали.
Она резко выдохнула и стала еще тоньше.
Стальная снаружи и хрупкая внутри.
Брагин почувствовал, как к горлу подбирается ком, мысленно взял себя за шкирку и встряхнул. Помогло, но ненадолго, потому что сердце выло — от безысходности, от злости на жизнь, от боли за эту женщину.
— Уволилась, заперлась дома. Потом Вера Георгиевна приехала. Я у нее училась, да и отца она знала шапочно. Позвала в Склиф. Я отказалась сперва, а потом так захотелось работать там, где папа когда-то работал, — голос Нарочинской надломился и на последних словах превратился в невнятный сип.