Медленная музыка, влажный душный воздух, что дышать тяжело, бармен подливающий вино – всё так привычно и грустно в баре «Красные нити», она скучающим взглядом смотрит на циферблат часов – без двадцати десять вечера – Люмин считает секунды, что отмеряет маленькими шажками стрелка тонкая, вот только сбилась на трехсот двадцать одной секунде. А во второй раз сбилась на восемьдесят седьмой.
Люмин ворчит про себя, медленно распивая вино бокал за бокалом – отчего-то в душе неприятно и будто валун в груди, да и смешно с себя до безумия – поверить словам парнишки, ребёнка почти, Люмин вслух смеётся тихо, прикрывая рот кулаком, а в уголках глаз слёзы непроизвольные, оттого же смеха. Оттого что наивно поверила, словно дура какая-то – у них разница как минимум в семь лет, как максимум и все десять, просто выглядит старше, чем есть и наврал.
«Наверное, мальчика мама не отпустила вечером гулять», - подумала Люмин, и пуще рассмеялась с шутки собственной. Она не обращала внимания уже на количество выпитого алкоголя и тяжесть в голове, перед глазами все расплываться начало. Голова была пуста, ни мыслей, ни возражений, тело слушаться не хотело. Из-под ресниц она все еще смотрит на нечеткий циферблат, и настойчиво требует еще выпивки.
- Может не надо? Ты ведь знаешь, у нас и без алкогольных коктейлей много, - Люмин на просьбу бармена отрицательно головой мотает:
- Нет, Дилюк, сегодня я хочу напиться, - Люмин уже вино пьет залпом одним, забив на этикет, не закусывает ничем и пьет на пустой желудок, прекрасно зная, что завтра будет плохо. Однако сегодня это её не волнует.
В без двадцати одиннадцать звенит колокольчик над входной дверью, Люмин на этот звук рефлекторно оборачивается и губы её в улыбке кошачьей расплываются, стоит завидеть уже знакомую рыжую голову. У Тартальи щеки розовые, в руках цветы, и одет слишком по деловому для встречи в баре.
- Всё же мама отпустила погулять вечером, - она говорит развязно, язык заплетается чуть-чуть, а он ей в ответ улыбается беззаботно: «У меня матушка не тут живёт», - он ей цветы в руки передаёт, а она с тоской на них смотрит. Потому что эти цветы так сильно любил её брат. Красные лепестки больших астр, что в тусклом свете кажутся темно-бордовыми.
Люмин улыбается грустно, откладывая букет на стойку – она еще себе вина подливая, запивая горькие воспоминания, на неё Тарталья с любопытством жалостливым смотрит, словно перед ним бомж на улицах Нью-Йорка, а не женщина, запивающая эмоции накопившиеся. Тарталья в этот раз алкоголь не заказывает – ему намешивают нечто в бокал высокий, а он даже за руками бармена не следит и не смотрит что намешано в эту зеленную жижу.
Они снова чокаются – Люмин тянется к высокому бокалу, едва касаясь стеклом о стекло.
- Странно, - Люмин оглядывается на напиток Тартальи, задумавшись сильно, - в этот раз без водки?
- Если честно, то я после того раза чуть не умер дома, - Тарталья смеётся неуверенно, почесывая затылок. Люмин смеётся вместе с ним, брызгая вином на столешницу, утирает проступившие слёзы.
- Знаешь, это мне напоминает, как мы в твоём возрасте абсент настоять пытались, по какому-то средневековому европейскому рецепту, прямо ностальгия такая.
- И какой он на вкус был?
- Мы потом все пролежали месяц в госпитале с отравлением и ожогом кишечника, ужасный был опыт.
Тарталья под разговоры Люмин медленно распивает зеленную жижу, изредка обновляя её, Люмин замолкает резко, переводя взгляд на него, смотрит долго, словно выжидая что-то, но ничего не говорит – точно в душу заглянуть пытается. «Мм?» - Тарталья ломается первым, под взглядом янтарных глаз, в воздухе слышен треск атмосферы.
- А ты откуда? – она спрашивает легко, но слышится в этом напряжение огромное, они смотрят друг на друга пристально каких-то несколько секунд, но словно прошла вечность. Она видит, как Тарталье с едва заметным для глаза чужого трудом даются два слова:
- С Кеная.
- Ого, это действительно далеко, приехать сюда с Аляски. Наверное, там и школу закончил? – Люмин старается вести диалог как можно ровнее и любезнее, словно простое любопытство это.
- Да, у меня там и родня вся.
- Однако имя странное для Кеная – Тар-та-лья.
- У моего отца чувство юмора плохое, - она чувствует нутром своим, как между ними атмосфера поменялась, понимает это даже с наитрезвейшим разумом, что затуманен бокалами вина, которые не считали после второго.
- Я сама с Чикаго, - она переводит тему в другое русло спонтанно, откинулась на спинку стула всем весом, жестикулируя руками из стороны в стороны, будто это маятник вверх ногами, - сюда же просто в поиске работы приехала. А в итоге так ничего нормального и не нашла.
Их разговор уходит в другую тему – жалобы о работе и тупых начальниках, пусть и только Люмин скверным словом припоминает, Тарталье просто некого припоминать. Люмин уже вино не пьёт – не лезет в глотку, а голова начинает болеть, противно ноя, она хмурится, массирует виски. Они выходят из бара вместе только во втором часу ночи – Люмин качает на стороны в сторону, ноги стали ватными и гудят сильно, она хватается за стену, привыкая к ощущению земли под ногами.
- И всё же я тебе завидую, Тарталья, - она на него не смотрит, смотрит под ноги, стараясь устоять на каблуках, пусть они и низкие совсем.
- Почему?
- Здорово быть молодым, когда у тебя жизнь вся впереди, - она поджигает сигарету, закуривая, смотрит вверх на небо, смотря на плотный слой смога над их головами.
- Не говори так, словно тебе семьдесят лет, - он плетется позади неё, шоркая подошвой ботинок об асфальт.
- А я и не преувеличиваю, ты бы слышал сколько я только на работе слышу: «Вы такая красивая женщина, а мужа нет?», «А как у вас мужа нет?», «У вас точно мужа нет?», и ещё сотню тупых вопросов, а это ещё просто вопросы о наличии мужа, а сколько мне ещё всякого говорят.
- Но ты ведь работаешь как-то там.
- Конечно, работаю, - она ненадолго оборачивается, глядя на него, - а ты попробуй найти более-менее работу, будучи женщиной.
Они идут в тишине узких переулков настроенных грязных многоэтажек, Тарталья шагает за ней следом, размышляя о чём-то, не слыша перед собой ничего.
- А ты не хотела быть актрисой? У тебя внешность и мимика подходящая, - он останавливается резко, а Люмин вслед за ним – не оборачивается, лишь пару секунд спустя смеётся тихо, а смех её эхом от стен отражается.
- Я и актрисы? Шутить ты умеешь.
- Я серьёзно.
- Брешешь, - она возобновляет спокойный шаг.
- Как Троцкий?
- Ага, как Троцкий.
По пути они перебирают еще десятки профессий, в которых бы Люмин органично смотрелась: от агента ФСБ до пианистки и бармена. Они идут медленно по трущобам с мертвыми крысами – будто это аллея с ивами тёмными. Цокот каблуков смешивается с капающей водой по трубам, раздаётся эхом по лабиринту каменному.
Люмин на прощанье рукой машет, стоит им дойти до уже родного ей переулка: с новыми мусорными мешками, с каким-то мужчиной, валяющимся на этих мешках. Она к этому всему так привыкла, шагает без опаски, держа в руке ключей связку. «Может мне встречать и провожать тебя до работы?» - у Тартальи голос как жалобное блеяние, в глаза Люмин он не смотрит, смущенно отведя взгляд вниз.
«Нет, давай без этого», - сказала, как отрезала, заходя в подъезд обшарпанный, - «Спасибо», - добавляет она, пропадая в темени коридора покосившегося, а дом вновь ходуном ходит от проезжающего мимо поезда и его протяжного скрипучего гудка.
***
Шум городских дорог вдали, высокая выгоревшая трава и закатное небо золотое, утопающее в серых дождевых облаках. Небо медленно рассекает белый дирижабль, что словно перекачивается с бока на бок. Люмин в маленьких ладонях держит палку – у неё колени разодраны, в волосах запутались травинки, поднятые с земли, она вся в тряпье, которое и выбросить не жаль.
- Итэр, мы договаривались нормально играть, - она надула губы пухлые, свирепо на брата смотря, она стоит над ним, загораживая вид на небо, образуя тень, а он всё также лежит не шелохнувшись.
- Не хочу драться с тобой, - Итэр потирает щеку, на которой теперь след красный длинный красуется – Люмин палкой ударила.
- Да я случайно.
- Всё равно не хочу.
Люмин вздыхает тяжко, ложится рядом, устремляя взгляд в небо, она на дирижабль в отличии от брата не смотрит так восхищенно – не смотрит так же восхищенно и на самолёты. Она щурится от солнца, слепящего глаза, чувствует, как по спине её пробегает кто-то.
- Однажды я тоже буду летать, - Итэр говорит вдохновленно, говоря об этом, его янтарные глаза на солнечном свете блестят словно, - а ты чего хочешь, Люмин?
Она резко встает с постели, ощущая в голове и теле тяжесть, её мышцы затекли от неудобной позы, шея ноет от боли. По стенам комнаты расплывается тень проезжающего поезда за окном, грохот от него разрывает остатки тишины, заглушая тиканье часов настольных.
Люмин смотрит на циферблат и видит без десяти пять утра на нём – зарывается в одеяло глубже, пытаясь вновь уснуть под оглушительный свист.
***
Дождь тарабанит по крыше, что не идёт на руку атмосфере завода – капли дождя попадают внутрь сквозь разбитое не заделанное окно. Внутри во время дождя пахнет сыростью и солью, проступающей в углах вместе с плесенью – Люмин видит, как девушка рядом с ней задыхается почти, обмахиваясь рукой – хочет вдохнуть свежий воздух.
С Люмин кожа слезает от повышенной влажности, слезает на пальцах, остаётся на деталях, железо которых жжёт пальцы противно, желая наконец-то бросить всё и уйти. Но она терпит, превозмогая себя, и вновь, и вновь воспроизводит заученный паттерн. Перед ней недавнюю девчушку отчитывают прилюдно – мастер орёт на неё, жестикулируя в разные стороны, а она жмётся, смотря вниз, низко голову склонив. Мужчина замахивается на неё и бьёт наотмашь – по зданию цеха пощечина гулким эхом раздаётся.
Люмин в себе подавляет желание мастеру ударить, сжимает в кулаке гайку мелкую и стискивает зубы – нельзя, никак. Продолжает работать, отрабатывая часы, стоя за конвейером, про себя считает: «Раз, два, три».
По конвейеру двигатели идут быстрее, чем обычно, но даже сейчас она успевает, считая: «Раз, два, три».