эгоистичное желание тонуть в выдуманной теплоте рук очередного бессердечного создания обрывается ознобом, чувством дурноты от резко пошатнувшегося мира и тошнотой от сосредоточившегося внизу живота голода. эгоистичное желание ловить каждый мелодичный звук чужого голоса обрывается оглушающей тишиной или, вернее будет сказать, оглушением — ни звука шагов санитаров, ни хлюпанья разложившихся останков Рене юлар не слышит.

угадать в этом искорёженном, изломанном, неподвижном месиве черты Рене, — его Рене! — сложно, но недостаточно для того, чтобы можно было отключиться от этого осознания. это он. это навсегда он.

юлару хочется забыться и ничего не осознавать. на каком-то примитивном уровне осмысливания происходящего ему кажется, что, если он укусит Рене, тот проснётся и, смеясь, расскажет ещё какой-нибудь омерзительный факт о дождевиках-хьёрианцах, который объяснит произошедшее.

но этого не будет. ничего никогда больше не будет.

если только не…

плотный безвкусный кусок едва протискивается в сжатое горем горло.

всё будет хорошо, Рене?

ты ведь так хотел, чтобы всё просто было хорошо.

но почему тогда мне сейчас так плохо?