Чтобы перейти с папой Олегом на «ты», Томе понадобилось четыре дня.

Получилось спонтанно: Эмма приготовила на завтрак кашу, а Тамарка отказалась ее есть.

— Ты же всегда ее любила, — удивилась Луспарян-старшая.

— Не буду, — девочка надула губы.

Брагин растерялся: он с детства был всеядным, но помнил, как переживали другие, когда их заставляли есть то, что не хотелось. Намечался конфликт, однако влезать в него Олег не мог.

Впрочем, Эмма удивила. Она философски пожала плечами, положила кашу в тарелки всем остальным и сказала дочери, что может сделать омлет. Тамара вяло согласилась.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — уточнила Эмма, трогая ладонью лоб девочки. — Температуры нет. Ничего не болит?

— Не болит, — буркнула Тома. Кажется, у нее просто выдалось скверное настроение.

Ели, тихо переговариваясь, а потом Луспарян-старшая поймала взгляд Брагина:

— Еще хочешь? — кивнула на кастрюлю, в которой осталась каша.

— Если можно, — Олег очаровательно улыбнулся.

Тамара неожиданно включилась. Она огромными глазами посмотрела, как Брагин доедает вторую порцию, и спросила:

— Ты такой большой, потому что в детстве каши много ел?

Мужчина чуть не подавился — от неожиданности и радости одновременно. Глядя на его лицо, маленький Гошка рассмеялся, Алексей усмехнулся, а Эмма фыркнула.

— Ну да, — аккуратно согласился Брагин. — Я вообще каши люблю, а мама твоя вкусно готовит, — стрельнул в Луспарян-старшую лукавым глазом. Эмма кивнула, показывая, что комплимент засчитан.

А Тамарка стала рассуждать вслух:

— Если я тоже хочу быть большой, мне тоже надо много каши есть?

— Получается, что так, — ответил Олег. — Но не только каши, вообще кушать хорошо надо.

— А еще двигаться, спортом заниматься, — добавила Эмма. — Ну, или танцами, как у вас в детском саду.

Тамара подперла подбородок рукой и снова посмотрела на Брагина:

— А ты умеешь танцевать? — он помотал головой из стороны в сторону. — Я тебя научу. — И, не дав Олегу оценить свалившуюся на него перспективу, задала новый вопрос. — А почему ты голый?

Теперь за столом поперхнулись все.

— В смысле? — откашлявшись, уточнил Брагин.

Девочка непонимающе нахмурилась:

— Ну голова голая, — для наглядности провела по волосам.

Эмма с мужем облегченно выдохнули, а Олег расслабился:

— Это не голый, это лысый называется. Я так подстригся специально.

— Зачем? — удивилась Тома.

— Просто так. Красиво же.

Тамарка подумала и согласилась:

— Блестит.

И Брагин почувствовал себя счастливым.

***

Марина дошла до автомата с кофе и забыла, что хотела сделать.

Потому что перед ней развернулось крайне интересное действо.

Покровская разговаривала с Лазаревым. Хотя, если судить по жестам и мимике, это Костя разговаривал с Сашей. А Покровская или не хотела общаться, или делала вид, поэтому ограничивалась какими-то короткими фразами.

Со стороны выглядело забавно. А еще Нарочинская ощутила легкое дежавю. Только действующие лица тогда были другие.

— Слушайте, а вы всегда такая?

— Какая?

— Деловая. Прям… мужик в юбке.

— Лучше быть мужиком в юбке, чем бабой в штанах.

Вряд ли Саша и Костя говорили на подобную тему. Как минимум потому, что Лазарев вырос значительно вежливее Брагина, а Саша никогда не была язвой. Но искры летали похожие. И атмосфера сгущалась соответствующая.

Марина одернула себя и снова обратила внимание на кофейный автомат. Капучино закончилось, поэтому пришлось выбрать эспрессо.

И только сделав глоток, Нарочинская поняла, что ошиблась.

Этот вкус давно и прочно ассоциировался с одним конкретным человеком, при мысли о котором внутри что-то болело. Человеком, который сейчас о ней, Марине, наверняка не вспоминал, потому что заново знакомился с дочерью в другой стране.

Нет, Брагин предупредил, конечно, что уезжает, и Нарочинская была рада, что он решился. Но ощущение, что его жизнь идет по-прежнему, а ее остановилась, ранило и нервировало.

Нейрохирург не заметила, как Лазарев куда-то делся, а Покровская оказалась рядом и опустилась на скамейку.

— Привет, Марина.

— Привет.

— Как дела? — Саша выглядела очень потерянной.

— Как всегда, — Нарочинская тоже села. — С тобой-то что? — Покровская молчала, разглядывая колени, и Марина решилась. — Костя — хороший парень.

— Именно, что парень, — Саша усмехнулась. — Мальчишка, считай.

— Ты серьезно? Из-за возраста? — Нарочинская отставила кофе.

Покровская посмотрела на Марину:

— А этого мало?

— Послушай, ты же не на двадцать лет старше. И даже не на девять, как я. Сколько там у вас? Пять?

— Пять.

Нарочинская снова сделала глоток:

— Сань, не дури. Пять лет в нашем возрасте, — поймала готовность возразить, — и в возрасте Кости тоже, — не срок. Или есть что-то еще?

Покровская посмотрела куда-то в сторону:

— Я не завожу романы на работе.

Марина пожала плечами:

— Тогда тебе будет сложно.

— Почему это? — возмутилась Саша.

Нарочинская поморщилась и залпом прикончила эспрессо:

— Потому что с нашим графиком мы можем познакомиться только с пациентами. А это еще хуже.

***

Незадолго до отъезда Брагина у Тамарки случился день рождения. Собственно, Олег под него и подгадывал: солидная дата, три года, как-никак.

Он подарил дочери шляпку — Тома их любила, поэтому не снимала подарок весь вечер, и железную дорогу с несколькими поездами. В итоге в железнодорожников играли все гости в возрасте от двух до четырех лет.

Брагин, разумеется, играл с ними и, вопреки языковому барьеру, нашел контакт с каждым ребенком.

— Как он с этой оравой управляется? — тихонько удивился Алексей.

— Да он сам большой ребенок, — хмыкнула Эмма.

Когда гости разошлись, а взрослые привели дом в порядок, Тамара подошла к Олегу:

— Паполег, пойдем, — взяла его за руку и потянула в свою комнату.

Луспарян-старшая посмотрела им вслед и почувствовала огромное облегчение.

В комнате девочка взяла свою любимую игрушку — двухцветного двустороннего осьминога, вывернула его с грустной на улыбающуюся сторону и протянула мужчине:

— Держи.

— Спасибо, — неуверенно отозвался Брагин. — А зачем?

— Пусть он живет у тебя. Ты грустишь, — кажется, в этом мире появилась третья женщина, которая видит его насквозь, — а он веселый. А когда ты станешь веселым, надо сделать его грустным, — проинструктировала Тамарка. — Понятно?

У Олега намокли глаза. Он присел перед дочкой и, бережно обняв ее, тихо сказал:

— Понятно. Спасибо тебе большое, Томка.

— И тебе спасибо, Паполег.

Брагин немного отстранился, чтобы видеть лицо девочки:

— Я приеду летом в следующий раз. Можно?

Она серьезно кивнула:

— Я тебя буду ждать.

***

Когда дети уснули, Эмма с Брагиным оделись и вышли во двор. Там Олег сграбастал женщину в объятия:

— Спасибо тебе за Тамарку, — быстро и сумбурно проговорил. — Она такая… такая… она удивительная. Я не понимаю, как так получилось, что она наша, — почувствовал, что заслезились глаза и, отпустив Луспарян, отвернулся.

Эмма покачала головой — забыла уже, каким Брагин бывает сентиментальным.

— Взяла лучшее от нас с тобой. Мне так кажется.

— Не кажется, — Олег, быстро придя в себя, снова посмотрел на Луспарян, — так и есть.

Помолчали, понимающе улыбаясь друг другу. А затем Эмма сказала:

— Спасибо, что приехал.

Брагин усмехнулся:

— Да хорош меня провожать раньше времени. Еще два дня.

Луспарян закатила глаза: да уж, от Олега не дождаться долгих задушевных разговоров. Это сейчас его пробило, в виде исключения. Но исключение уже закончилось.

Впрочем, оно к лучшему, а то бы она скончалась от изумления.

— Ты невыносим.

— А не надо меня выносить, я еще тепленький.

— Дурень, — припечатала Эмма. В ее голосе не было ни тени разочарования.

— Дурень, — согласился Брагин. — Зато ты умная. Хорошо, что Тамарка в тебя пошла.

— Обаяние у нее твое. Я уже устала гонять поклонников.

Мужчина рассмеялся:

— Вот такие мы, Брагины, и неважно, под какой фамилией, — с довольнехонькой улыбкой заявил он. — Карма это твоя, Эмма Ашотовна. Никуда ты от нас не денешься.

— Иди к черту, — лениво отозвалась она.

В тишине засмотрелись на фантастическое звездное небо, какого в Москве никогда не было.

— Тамарка может у меня гостить, когда подрастет, — пару минут спустя предложил Олег.

— Может. Только где? В общежитии твоем или где ты там живешь?

Брагин не ответил — он вообще эти недели удивительно много молчал. Эмма не лезла. До сегодняшнего вечера:

— Хоть бы о дочери подумал.