Пальцы в намокшие пряди, чтобы схватить, сжать и потянуть на себя, пока член долбит чужое нутро — быстро, хаотично, до вспышек перед глазами. Юнхо замирает на пару мгновений — перевести дыхание, вдохнуть глубоко, а после навалиться и погрузить зубы в плечо до самой крови. Тело под ним трясёт, пальцы сминают простынь, и протяжное мычание в ответ — доказательство, что правильно, что так и надо. Ногтями в бедро — до синяков, ощущая, как скопившееся внизу возбуждение наконец находит выход, и собственное тело выгибается, достигая пика. Выдох — фрикции до полного изнеможения, чтобы довести до разрядки партнёра. Звонкий шлепок по бедру — и тот изливается, закатывая глаза.

Ноги подгибаются. Юнхо падает, утягивая за собой Минги, прижимает к себе, тяжело дыша в затылок. Отходняк в несколько минут, а после пальцы бережно снимают кляп, помогают разомкнуть челюсть, чтобы вытащить шарик, и откидывают игрушку на край кровати.

В первый раз, помнится, он предлагал Минги свою помощь и просил прощение за грубое обращение, а тот только блаженно улыбался и требовательно шептал о том, что такое необходимо повторять минимум пару раз в неделю.

Юнхо — пацифист и сын маминой подруги, которого пару вёсен назад после трёх месяцев взаимных ухаживаний огорошили сообщением, что никаких нежностей в постели, что даже прелюдии — жёсткие, болезненные для партнёра. Потому что мазохист, потому что крышу сносит от грубости, а иначе даже не встанет. Объясняли ему это, запинаясь, приходилось переспрашивать, а в ответ краснели, бледнели и бормотали еле слышно. Тогда пришлось взять несколько дней перерыва на осознание, а Минги тем временем ревел на плече Сана, что такому, как он, никакие отношения не светят, что лучше сразу рясу натянуть и свалить отшельником подальше в трущобы, потому что таким, как он, не место среди нормальных людей. Это, кстати, Сан потом Юнхо пересказал, и пригрозил, что, если надо, за брата челюсть сломает или ногу. И если расставаться, то прямо сейчас, а не давать надежд.

Цветочек Минги оказался нежной розой с острыми гранями, и не терпящий насилия Юнхо пропал. Из либо и либо пришлось выбрать понимание и принятие. Переступать через принципы и отказываться от нормы. И не ныть на судьбу.

— В порядке? — и когда в ответ кивают, всё ещё тяжело дыша, Юнхо успокаивается, подкладывая руку под чужую голову.

Сейчас, ещё немного, и замазать следы страсти на чужой коже. Они лежат ещё минут десять, а то и все пятнадцать. Вибрация телефона разгоняет обосновавшуюся в комнате тишину, и приходится оставить чужое размякшее тело.

— Ёсан?

В трубку ревут, и рука на автомате тянется к валяющимся на подушке трусам. Мозг уже прикидывает, сколько времени понадобится, чтобы одеться, завести машину и добраться, какой путь сейчас кратчайший. В малоразличимых обрывках фраз — «Чонхо», «страшно» и «быстрее, пожалуйста, быстрее».

Минги приподнимается, с беспокойством глядя, пока Юнхо, придерживая плечом трубку, натягивает штаны, хватает рубашку и кидает:

— Скоро буду, — отвечая сразу обоим.

Без пробок, с парой ожидающих красных — и звонок в дверь через двенадцать минут.

Чонхо валяется на полу кухни, едва ли понимающий происходящее, под руку ревёт Ёсан, который тоже вряд ли осознаёт случившееся.

Перетащить на своём горбу в машину оказывается легче, чем ожидал, а после лишь давить и на скорости в госпиталь. Ёсан крепко прижимает лежащего на его коленях Чонхо и что-то шепчет ему полубессознательному.

Юнхо возвращается часа через три. Скидывает обувь, прислоняется лбом к стене и наконец выдыхает. В голове гул, перед глазами — белые стены и белый Чонхо, которого увозят на каталке.

Стоит, покачиваясь, пока на плечи не ложатся руки, чуть массируя. Грудью к спине — даже халат не накинул.

В горле ком, приходится дать себе время. Минги молчит — ждёт. Такой понимающий. Необходимый.

Сглатывает — и прорывает:

— У Чонхо сильное переутомление. Придурок… суток двое не спал совсем, в обморок посреди кухни грохнулся, Ёсана узнавал через раз. Вот какого, блядь, а? Так было сложно выходные взять? Нам сказать?

— Шшш. Всё закончилось, — шёпотом.

Минги обхватывает его поперёк груди. Пальцы сжимаются в кулаки, а в груди болезненно ноет и тянет.

Поцелуй в затылок — чужое дыхание щекочет, и сердце постепенно успокаивает бег. А вдруг? А если?..

— Чай?

Глубокий вдох — медленный выдох.

— У нас был коньяк. Коньяк и чай. Напиваться не буду, обещаю.

— Конечно.

Ещё один поцелуй: нежность по кончикам пальцев. Понимание, что всё разрешилось. В строгости Ёсана сомневаться не приходится: выбьет всю дурь из чужой головы, чтобы больше не повторялось. Чонхо уже давно собственной квартирой грезит, чтобы любимый человек не мотался с края города в центр, и вот оно, достижение — волнение близких людей.

Минги отрывает Юнхо за руку от стены и ведёт за собой, поглаживая чужое запястье. Сажает на стул, заглядывает в глаза.

— Всё закончилось, — словно мантра.

Кивок в ответ.

— Спасибо.

Поцелуй в щёку. Необходимость быть рядом.

Чай с коньяком как завершение сумасшествия ночи ближе к рассвету.