придурок

Ключ неохотно повернулся в замке, и Иссей тяжело вздохнул, поправляя спадающий с плеча рюкзак и практически слетая вниз по лестнице. Он вывернул с узкой улочки, злостно сжав пустую сигаретную пачку в кулаке, и бросил ее в урну у вендингового автомата. Рука автоматически потянулась к кнопке, и через несколько секунд, следом за отправленной мелочевкой, на поддон выпала пачка сигарет. Вытянув белую Мальборо, он щелкнул зажигалкой и поплёлся дальше, шаркая подошвами спортивных кроссовок по сухому асфальту.

«доброе утро придурок»

«эй ало»

Матсукава внимательно посмотрел на сообщения. Имя отправителя высвечивалось коротким «❤️🌸», но отвечать он не стал. Айфон скользнул в карман зауженных джинсов, а сигарета предательски дрогнула в пальцах, осыпаясь пеплом прямо на эти чертовы чёрные штаны. Иссей выругался, вытирая все руками, из-за чего два серых, ярких развода растянулись на ткани, становясь слишком заметными.

Он вот-вот закончит университет. И что дальше?

Конечно, Матсукава имел примерное представление о своём настоящем: неразговорчивый, высокий, серьёзный юноша, спортсмен в прошлом, обладатель средних по потоку оценок и глубоких знаний основного предмета. Ещё он знал ожидания своей мамы: закончить университет, пойти работать в крутую фирму, — каким образом это сделать, она, конечно же, не сказала — найти милую девушку. На этом моменте Иссей споткнулся, задумчиво залезая в вагон метро. Ему пришлось немного наклониться, и узловатые пальцы легли на поручень.

Вообще-то, ему нравились девочки. Они были милые и всегда вкусно пахли. Иссей наклонил голову и задумался, загибая пальцы свободной руки. Досчитав до «трёх», рука юркнула в карман и переключила песню.

Три девушки. Одна — низенькая, но с очень большой грудью. Грудь была мягкая, хорошо обтягивалась узкими кофточками и школьной формой, а пуговицы на блузках иногда выглядели совершенными предателями для подростковых гормонов. О сексе тогда особо речи не было, но Иссей любил перебирать ей волосы и трогать грудь. Это было приятно.

Вторая была высокая. И играла в женской волейбольной команде старшей Аоба Джосай. Почему-то женская волейбольная не была такая популярная, да и девочки там были… Ну, Матсукава любил слово «волейбольные». Такие девочки, либо худые, похожие на жерди, либо полные, крупные, такие, что могут придушить бёдрами. Девчонка Матсукавы была похожа на большую мягкую игрушку. Конечно, она была меньше него самого, но ему нравились пухлые щеки и крупные, сильные ноги. Она отлично играла в приставку и блокировала пару его спайков. Если быть точным, каждый четвёртый. Матсукава не знал, не из вредности ли насчитал это Ойкава, но факт оставался фактом. Руки у неё были в мозолях, но забыть ее прелестное голубое платье с ромашками не представлялось совершенно никакой возможности.

«Наверное, она могла меня придушить, если бы захотела. Типа, бёдрами. Как в аниме», — Иссей взглянул на своё отражение. Синяки под глазами выглядели не очень, но это все экзамены — ни себе, ни людям.

«оаоаооаоаоаоаооа»

«я разлил чай и разбил твою кружку»

«прости-прости-прости-прости-прости»

Следующая песня. Телефон отправляется в карман.

С третьей Матсукава провстречался ровно 23 дня. Хотя их официальным отношениям предшествовала длинная история «непоняток», они постоянно ругались, и до рукоприкладства не доходило каким-то чудом — ну, если чудом можно было назвать здравый смысл. У неё тоже была большая грудь. Иногда думалось, что это хороший способ самоубийства — уткнуться туда и лишить себя кислорода. Они спали пару раз, как и со второй девочкой, и Матсукаве даже нравилось. Но черт, эта ругань.

Он сжал зубы и тряхнул головой. Кудрявые волосы несколько раз отпружинили и вернулись в прежнее положение.

«эй»

Когда он закончит университет, ему будет некуда пойти.

Мысль обухом ударила по затылку, и Иссей даже запнулся, вылезая на нужной станции.

Через несколько секунд он коснулся уха и выругался. Тоннель исчез безвозвратно. Токийское метро любило отбирать мелкие вещички, которые никогда не дойдут до бюро находок. Жадный монстр жрал все, что попадалось на пути, но Матсукава ненавидел аналогию про «большой город сожрет тебя», «лучше бы ты остался в Мияги» и «я не буду снимать тебе квартиру, а работу ты не найдёшь». Работу он правда не нашёл, а с остальным был категорически не согласен.

Частички пазла никак не хотели складываться в единую картинку. Ему нравится профессия? Или не нравится? Скучно, потому что это учеба? Или так будет всегда? Что делать дальше? Куда идти? Куда, черт возьми, возвращаться вечером?

Иссей прикрыл глаза, щелкнул зажигалкой и остановился, бросая в воздух несколько тихих слов молитвы. Он не помнил, откуда эта молитва взялась, не совсем понимал, что она значит, но если сейчас в этой подворотне не появится бог из машины — «клянусь, я себя повешу прямо на этом дереве». Дерева там не было. Зато проехала старая Тойота, каких тут было с пол миллиона. Матсукава даже чуть наклонился, чтобы успеть заглянуть в окно. Если бог выглядит так, то дальше жить точно не хочется.

«ты что злишься»

«ты со школы не дулся что случилось ПРИДУРОК»

«я тебя ненавижу ты испортил мне утро»

«ладно его испортила блядская кружка прости ради бога»

Ради бога. Щелчок блокировки экрана. Так, значит, после окончания университета — умирать. Оптимальный вариант. Не нужно работать и кормить себя. И кого-либо еще.

В аудитории у Иссея в голове маленькая обезьянка использует приемы тхэквондо, когда дерётся с корой его головного мозга, и местами это даже больно. Рефлекторно узловатые пальцы ползут вниз, под парту, и потирают ушибленную на днях коленку.

«я тебя убью»

— Добрый день. Представьтесь, пожалуйста.

— Тоору. Меня зовут Тоору, — для убедительности повторяет Матсукава Иссей, рассматривая свою студенческую карточку и вдавливая окурок в асфальт носком кроссовка.

— О чем вы хотели бы поговорить?

— Я думаю себя убить.

— Где вы сейчас находитесь?

— Нет, нет, вы не поняли. В перспективе.

— Что у вас случилось? Расскажите, Тоору.

— Я думаю, что всю жизнь буду работать в офисе, а потом, когда мне исполнится сорок, я поколочу свою жену с большими сиськами и повешусь в своей съемной Токийской квартире. Спасибо. До свидания.

Айфон снова нырнул в карман. Вот и поговорили.

«перезвони мне»

Вибрация неприятно отталкивается от бедра.

Ему определённо точно исполнится сорок.

Он, возможно, поколотит свою жену с большими сиськами.

Или маленькими.

И повесится в съемной однушке. Зато мебель будет определённо точно стоять по фэн-шую. Ойкаве бы понравилось.

«я больше не буду тебе писать придурок как можно так себя вести я тебя просто ненавижу ну это невозможно кстати я купил букет ромашек я не знаю зачем нам микро ромашки, но я их купил и поставил в остатки твоей кружки»

Эта глупая привычка писать огромные бессвязные сообщения. Иссей улыбнулся, перечитывая это на главном экране уже в шестой раз.

Когда он закончит университет, мама будет плакать на выпускном, уже втором в его большой жизни, а отец определённо точно раскрасит ему лицо лиловыми синяками, потому что он знает больше, чем ему положено знать. Они не разговаривают с того момента. Только при маме. Она не должна расстраиваться.

Когда он закончит университет, он останется один. На пороге новой жизни, к которой он не готов. С дипломом о нелюбимой работе. Сядет в офис. Не в большой, в средний. Чтобы можно было отлынивать от работы. Супермаркет под домом станет новой Меккой. Если хватит на квартиру, конечно.

Матсукава думал о том, чтобы снимать ее вдвоём. Вибрация телефона вновь неприятно обожгла бедро. Иссей поднял трубку.

— Ты придурок! Где ты, бля, шлялся?

— Тихо, принцесса. Я же сказал, что приду, значит приду. Отвали, бога ради.

— Ради бога, — оппонент будто бы говорил курсивом, — Маттсун, я тебя ненавижу.

— Да отвали, реально. Я позвоню.

Узловатые пальцы. Айфон — в карман. С глупым лицом Матсукава уставился на холодильник с пивом. Асахи — дерьмовое пиво. Но им обоим нравится.

Огни ночного Токио смазывали взгляд, мешали разглядеть, мелкая морось будто бы оседала на фарах, запотевала, мешала промыть стёкла и смахнуть влагу с длинных ресниц.

Ключ неохотно провернулся в замке, в противоположном районе огромного города, и Матсукава шагнул внутрь, снимая спортивную куртку и отправляя ее на вешалку. Оксфорды, спортивные кроссовки, несколько пар вэнсов и дебильные тапки. Беспорядок был привычным. Комната Иссея в общежитии была вылизана так, что особо и не придраться.

Маленькие ромашки на коротких стебельках стояли, освещённые противным белёсым светом фонаря. Стояли в остатках кружки, прижатые крупным осколком к наиболее уцелевшей стенке. Матсукава запустил пальцы, коснулся воды и, будто бы не ожидая этого, фыркнул, вытирая ладонь о джинсы.

— Эй, придурок.

Тихий голос из спальни однокомнатной квартирки. Было бы хорошо снимать ее вдвоём, но Матсукава здесь не жил.

— Если это не ты, то забирайте микроволновку, здесь больше нихуя нет.

Голос был сонный, скрип кровати оповестил о том, что лежащее тело сменило положение. Однако, привычного шлепка босых ног о ламинат не последовало. Тело вставать не собиралось.

Иссей снял рубашку, кинул ее в стиральную машинку и посмотрел вниз. Привычная полоска тёмных волос спускалась от живота вниз, исчезая под грязными джинсами, и он поборол в себе желание сбрить эти волосы, оставив гладкую кожу. Как у девчонок. Мысль вызвала какую-то глупую ухмылку.

— Ты заебал, Маттсун, сколько можно там на себя наяривать? Ты не Ойкава.

И правда, сколько можно. Но если бы была такая возможность, Матсукава не стал бы с собой спать. От него часто воняло потом, ноги были очень и очень волосатые, а щетина не проживала под кожей и пары дней — сразу же вылезала обратно и кололась. Он не был похож на девочку.

В комнате было душно, и, не взглянув на кровать, Иссей открыл окно, и лишь после ощутил на себе прикосновение, снова смотря вниз. Бледные ладони с длинными пальцами проскользнули под его руки, огладили бока.

— Что с руками?

Иссей все смотрел на крупную полоску с запекшейся кровью, замерев. Она пересекала чужую ладонь, а лицо у него самого было глупое, и он заметил это в отражении влажного стекла.

— Да твоя глупая кружка. Уронил, попытался собрать, ну, ты сам видел. Она будет отличным горшком для мха, а пока — ромашки.

Матсукава прикрыл глаза, и длинные руки потянули его в сторону кровати. Через несколько секунд Иссей лежал на чужих ногах, ощупывая пальцами выпирающую коленку.

— Маттсун?

— Когда мне исполнится сорок, я побью свою жену с большими сиськами, а потом повешусь.

— У тебя не будет жены с большими сиськами.

— А вот и будет.

— А вот и не будет.

— Будет.

— Не будет.

— Будет.

— Нет.

— Да.

— Ты меня любишь.

— Люблю, — так просто, — Мама расстроится.

— Моя не расстроилась.

— Она расстроилась. Просто соврала.

— Нет.

— Да.

— Ладно, да.

Матсукава встал с места, уселся в позу лотоса. Заспанные глаза смотрели на него с интересом. Таким же, как в первый день. Много-много лет назад. Глаза цветочного мальчика, что сначала осторожно изучали его, а потом сразу высмеяли перед всей волейбольной командой. Эти идиотские ромашки. Боже, как Матсукава любил ромашки.

Рука сама полезла, коснулась коротких волос, выкрашенных то ли в персиковый, то ли в розовый. От внезапной ласки фигура напротив вздрогнула, но совсем не напряглась. Губы растеклись в улыбке.

— Макки.

— Маттсун?

— Макки.

— Да что тебе надо?

— Не хочу я бить жену с сиськами и вешаться.

— Правильно. У меня, вообще-то, тоже сиськи есть.

— Нет, Макки, ты плоская жердь. Ты как волейболистка.

— Чего? Я волейболист. И у меня хуй. Какая из меня волейболистка?

— Макки.

— Да чего тебе!

— Я тебя бить не буду.

— И вешаться не надо.

— Этого не обещаю.

Ханамаки Такахиро зевнул, тряхнул головой и запустил пятерню в свои выжженные дешевой краской волосы.

— Значит, депрессняк словил?

— Ага.

— Ну, смотри у меня, — тонкие руки паучками скользнули по торсу, и предательский, звонкий смех вырвался из горла. Иссею хотелось плакать, но он смеялся.

— Тише, блядь, Макки, — тяжёлое дыхание, — Разбудим соседей, полиция приедет, да Макки, черт!

Возня продолжалась ещё пару минут.

— Поехали на Хоккайдо.

— Когда?

— На выходных.

— Зима же.

— В субботу, например.

— Ты охренительный.

— Я знаю.

— Макки.

— Внимательно тебя слушаю, — Такахиро притянул к себе ноутбук и очень быстро набрал поиск билетов. Крупные руки Матсукавы обвили торс Ханамаки, и он обернулся вокруг него, пялясь в экран.

— Ты как макака.

— Отъебись.

Длинные пальцы зарылись в кудрявые волосы. Билеты отправились в корзину.

— Макки.

— Ты опять?

— Я люблю тебя.

— Ты уже говорил.

— Я люблю тебя.

— Да ты расскажешь, что случилось? Почему ты не отвечал? Куда пропал?

— Я люблю тебя. И мне не нужна жена с сиськами.

— Бла-бла-бла, я закончу университет, буду никому не нужен, умру в одиночестве. Да?

— Угу.

— Маттсун, идиот.

— Я люблю тебя.

— Я тоже, — Макки замолчал. Не запнулся. Подумал, взвесил. Матсукава уставился в чужое лицо. От летних веснушек почти не осталось следа. Цветочный мальчик, ну в самом деле, — Я тоже люблю тебя. Придурок. Ненавижу.

Щеки Такахиро покрылись румянцем, и он тихо засмеялся, закрывая рот ладонью.

— Идиот! Ну в самом деле. Я люблю тебя, Маттсун. Просто души в тебе не чаю.

— Чем больше говоришь, тем меньше это стоит!

— Ты сам двадцать раз сказал!

— Восемь.

— Отвали.

Матсукава чувствовал, как чужое дыхание немного ускорилось, и закрыл глаза, устроив голову на худощавом бедре. На девчонку непохоже. Но и девчонки ему были не нужны. Пальцы снова перебирали волосы. Кудряшку за кудряшкой.

— Если возьмём с одной кроватью, не отъебутся.

— Бери с двумя. Сдвинем.

— Разумно.

И жена с сиськами, которую Матсукава обязательно поколотит, и петля, крепко привязанная к потолочному светильнику, отошли на второй план. На первый — розовые волосы, ромашки и торчащий кадык. А ещё светлая щетина и придурочный смех.

— Идиот.

— Сам такой.

— Не я в своей квартире дендрарий развожу.

— Документы на подпись валяются в коридоре, въезжай, когда хочешь.

— А вот и перееду.

— Я жду с выпускного.

— Врешь.

— Не вру.

— А пуговица моя где?

— Вон там лежит, на столе, — Макки кивает в сторону заваленного хламом стола, на котором горит тусклый свет. И правда, пуговица. Четыре года там лежала. И лежит дальше.

Терпкий запах после пробежки, пьяные поцелуи, скандалы, драки, крупные руки, плоская грудь, подтянутое тело, дурацкая сережка с клубникой в левом ухе. Тупые сериалы вечером во вторник. Карри по воскресеньям по маминому рецепту. Все в Ханамаки было какое-то дурацкое.

— Ты дурак, Макки.

— Я тебя тоже.

— Тогда ладно. Тогда можно.