В груди как будто было очень и очень пусто. Там билось сердце, качалась кровь, если порезать руку — кровь вытекала, такая красная и тягучая. Человеческая. Но сердце не заполняло дыру, оно существовало как-то отдельно в этой мясной непонятной тушке.

птср на двоих

Лёша в универе, Гречкин в ахуе, оба пытаются не сторчаться и не сойти с ума окончательно

это СБОРНИК миников и моя отдушина

он пишется и пополняется

Тендо вёл себя странно, и вот опять, снова это происходит – Ушиджима не понимал, почему. Он не понимал, и это так тяжело – чего-то не понимать. Когда ты не понимаешь, то заводишь привычку молчать. Потому что не хочется быть дураком. Не хочется сказать глупость. Не хочется неверно выразить эмоцию. Не хочется... просто ничего.

Только вот враги гораздо лучше видят все слабые места, а Изая своим взглядом вывернул всю свою душу наизнанку, крикнул на краю обрыва, да так, что даже гроза Икебукуро услышал — помогите. Друзьям нужно говорить, чтобы тебя поняли, нужно заключить все свои чувства в форму слов — в форму придуманную, ограниченную, хоть и невероятно важную. Враги же учатся улавливать изменения и полутона, чтобы искать слабости.

«Будь мужиком, Гуань Шань», — завещал отец, но что это, блядь, вообще должно значить? В подростковом возрасте он был мужиком? Когда дрался, выпивал непонятно где, постоянно вынужден был отстаивать какую-то свою мнимую честь? А долги? Ты был мужиком, батя, оставив мать с ребенком, которого потом будут мутузить в подворотнях?

И даже если Бокуто Котаро было безумно много, его все ещё было мало. Если сначала Акааши думал, что при совместном проживании он бы воткнул ему нож в грудь, прямо в сердце, то сейчас чудилось совершенно противоположное: хотелось смотреть на мускулистые ноги, обтянутые незаконными спортивными тайтсами, на чужой триммер, оставленный в ванной, на гель для волос и эти наколенники. Акааши Кейджи хотел смотреть в янтарные глаза, в которых отражалось солнце.

Тендо всегда был такой — взбалмошный, странный, безумно шумный. Но, честно говоря, эмоции выражать он не умел никогда. Говорил за троих, смеялся за пятерых, жутким был за целую армию, но взять и сказать — нет, это за пределами разумного. Проблема была даже не в том, чтобы сказать, а в том, чтобы вообще хоть что-то понять. Разобраться в себе.

Сатори знал две вещи, на которых держался его мир: манга «Ван-пис» и Ушиджима Вакатоши. И если с первым все было понятно, то со вторым — куда сложнее.

Иссей прикрыл глаза, щелкнул зажигалкой и остановился, бросая в воздух несколько тихих слов молитвы. Он не помнил, откуда эта молитва взялась, не совсем понимал, что она значит, но если сейчас в этой подворотне не появится бог из машины – «клянусь, я себя повешу прямо на этом дереве». Дерева там не было. Зато проехала старая Тойота, каких тут было с пол миллиона. Матсукава даже чуть наклонился, чтобы успеть заглянуть в окно. Если бог выглядит так, то дальше жить точно не хочется.