Чун Юню стыдно. Пожалуй, это самое точное определение его состоянию, и ещё совсем немного — прохладно. Он переминается с ноги на ногу, потому что холодные деревянные полы колют тонкими иголочками стопы, но старается держать спину ровно, потому что если опять опустит плечи, то…

      — Не сутулься, я застегнуть не могу.

      Голос Син Цю за спиной смешивается с шорохом ткани. Чун Юнь вздрагивает и резко выпрямляется, когда сухие пальцы проводят вдоль позвоночника и между лопаток, а следом за ними кожи касается металлическая застёжка. От неё по телу пробегает тонкий импульс, Чун Юнь инстинктивно прогинается и слышит бархатный смешок, который мурашками оседает на коже.

      — Чего ты так дрожишь, всё в порядке, я тебя не съем.

      В подтверждение своих слов Син Цю скользит ладонями к пояснице и снова вверх, задевая края ткани, гладит плечи и оставляет невесомый поцелуй на шее. Чун Юнь опускает веки, делает глубокий вдох и рывками выдыхает, потому что не справляется — как он может не дрожать, когда стоит в одном кружевном белье и сгорает со стыда, а Син Цю нисколько не помогает. Хотя, он это изначально и затеял, Чун Юнь думал, что знает, на что идёт, но представить было проще, чем сделать. В его голове всё казалось менее… менее.

      Каблуки каждым шагом по гладкому дереву выбивают эти мысли из головы. Син Цю обходит его, чуть сужает глаза, осматривая результат своих стараний, и губы его растягиваются в довольной, голодной ухмылке.

      — Знал бы ты, как сейчас выглядишь, — у него хрипит голос, проседает на гласных, выдавая нетерпение и обожание. Чун Юнь отчасти польщён тем, как на него смотрят и как его хотят, отчасти теряется — под взглядом золочёных глаз он словно плавится, и от того горло сдавливает, мешая дышать.

      Он знает, как он сейчас выглядит: ужасно порочно, даже то, что он понятия не имеет, как на нём сидит бельё, не мешает лицу гореть, а члену мелко пульсировать. Ему стыдно, очень и очень стыдно, а ещё совсем немного — жарко.

      Чун Юнь ни за что бы не согласился на что-то подобное, если бы не хотел сам.

      — Перестань на меня так смотреть, — фыркает он и ведёт плечами — взгляд у Син Цю липкий, цепкий, словно тонкой вуалью опускается на кожу и стягивает.

      — Как? — тот чуть наклоняет голову и начинает медленно обходить Чун Юня.

      — Словно раздеваешь и берёшь прямо здесь.

      Собственные слова обжигают кончик языка и расходятся дрожью по телу. Много лет назад Чун Юнь бы скорее язык себе откусил, чем сказал такое вслух, но годы, проведённые рядом с Син Цю, сильно его перекроили. По крайней мере он научился, когда надо показывать зубы и защищаться, хоть и по-прежнему смущался.

      Син Цю, похоже, это позабавило. Он снова смеётся, также мягко и низко.

      — С тебя уже нечего снимать, а вот насчёт второго, — он вновь встаёт напротив, почти вплотную, чтобы на этот раз заглянуть в глаза, и шепчет прямо в губы, — ничего не могу обещать. Ты просто не видишь того же, что вижу я. Пойдём-ка со мной.

      По запястью пробегают подушечки пальцев, сжимают, тянут за собой. Чун Юнь подчиняется, на негнущихся ногах идёт следом, точно зная, что его ждёт. Огромное зеркало в пол беспристрастно отразило его, всего красного, в розовеющих от смущения пятнах на ключицах и плечах и в чёрном кружеве. Цветочный узор оплетает шею, плавным изгибом опускается на грудь, парой лепестков прикрывая соски, и сходится, сплетается под солнечным сплетением.

      Уже этого достаточно, чтобы потемнело в глазах и задрожали ноги, но остаётся ещё одно — и Чун Юнь отчаянно не хочет опускать глаза.

      — Видишь? — шёпот Син Цю пробирается под кожу, щекочет, заставляет поёжиться. Он стоит сзади, ладонями нежит напряжённые плечи, прижимается близко-близко, так, что Чун Юнь чувствует его возбуждение сквозь одежду — на что и был расчёт, скорее всего. — Ты такой красивый. У меня голова кругом только от одного взгляда на твоё отражение. И у тебя, я смотрю, тоже.

      Пальцы осторожно, словно дразнят, сползают с плеч и тянутся ниже, по груди и животу, и Чун Юнь следит за ними как примагниченный, безотрывно и с ужасом, потому что понимает, куда они ведут. Его трясёт, перед глазами расходятся цветные круги, и чем ниже двигается изящная бледная кисть, тем сильнее ноет в паху. Но оторваться он всё равно уже не может — не хочет — от того, как подушечки пальцев обводят кромку кружева на тазовых косточках и накрывают стоящий колом член через ткань.

      Чун Юнь вскрикивает и запрокидывает голову, открывая шею, которую следом накрывают горячие губы. Слишком ярко, много, всё и сразу — он стонет, пытается вдохнуть, но давится воздухом, и надрывно всхлипывает, вскинув бёдра навстречу пальцам. Это мучительно — смотреть на своё отражение, смотреть как едва держишься на ногах и как чужие пальцы вместо того, чтобы оттянуть бельё и обхватить как следует, только лениво дразнят ствол, распаляя всё сильнее. Чун Юнь очень хорошо его знает — Син Цю пока не наиграется, не даст ему то, что он хочет.

      Либо же пока его хорошенько не попросят.

      Он любит смотреть, как Чун Юнь постепенно теряет связь с реальностью, дрожит под ним или на нём, сладко стонет и шепчет его имя срывающимся голосом, но ещё больше он любит, когда его умоляют.

      Чун Юнь опускает ладонь на руку Син Цю и плотнее прижимает её к члену. Много лет назад у него была глупая гордость, которая до последнего не давала открыть рот и попросить желанной разрядки; сейчас же куда приятнее просто сказать — и заодно потешить кое-чьё самолюбие.

      — Уже не терпится? — усмехается Син Цю, легко выпутывая руку и всё же просовывая под бельё — Чун Юнь в отражении морщит переносицу и прикусывает губу. — Обопрись о зеркало и сожми ноги.

      Сзади шуршит одежда. Чун Юнь сглатывает и делает то, что ему сказали.

      — Не отводи глаз, — шёпот на ухо, близко и влажно, Син Цю подтаскивает его за бедро поближе, давит на поясницу, заставляя сильнее прогнуться, и проскальзывает между сведённых ног.

      Пальцы обвивают член Чун Юня и двигаются вверх почти одновременно. Цветные круги взрываются искрами и на пару секунд слепят — Чун Юнь давится воздухом и скулит, сжимает пальцы в кулак, царапая ногтями зеркало — ни в какое сравнение с тем, что было раньше. Ему очень хочется закрыть глаза, отключить хотя бы один способ восприятия, потому что сейчас по-настоящему стало слишком. Глаза Син Цю горят напротив, отражаются двумя искрящимися драгоценными камнями, смотрят пристально, словно гипнотизируют. Он, кажется, даже не моргает — так наблюдают змеи своим немигающим взглядом за беспечной добычей, которая ещё не подозревает о том, что на неё давно нацелился хищник.

      Правда, Син Цю не был хищником, а Чун Юнь — его добычей, они оба друг друга поймали и вряд ли уже когда-нибудь отпустят. Они слишком друг в друге, одного от другого уже не отличишь.

      Чун Юнь тянет воздух через нос и роняет голову — не в силах больше держать её, даже стоит из последних сил и то благодаря руке Син Цю поперёк его груди, — и всё же смыкает веки. Несколько секунд, все несколько жалких секунд, которые помогут затушить хоть немного то обжигающее пламя внутри, которое, кажется, скоро сожжёт ему глотку и лёгкие.

      — Глаза, — хрипит Син Цю не своим голосом и Чун Юнь их распахивает.

      О чём тут же жалеет. Янтарные глаза были всего лишь малой частью творящегося безумия, теперь он видит, как пальцы Син Цю под цветочным чёрным кружевом рвано двигаются вверх-вниз, оставляя на ткани каждый раз всё темнее и темнее пятно, а головка члена мелькает меж его сведённых бёдер. За ней тянутся нити смазки, между ног влажно, липко, горячо, Чун Юнь кожей чувствует каждую венку на стволе, чувствует пульсацию и сбивающийся ритм.

      — По-подними голову, — дыхание Син Цю рывками оседает на взмыленной шее, — хочу смотреть те-тебе в глаза, когда ко…кончу.

      Маленькая сентиментальная слабость — Син Цю сколько угодно может быть властным, жадным и порой даже безжалостным, но Чун Юнь знает, как он его обожает. Безграничная любовь, которую можно растянуть до Селестии и обратно, выражается в мелочах. Он встречается взглядом с мерцающим янтарём, находит руку Син Цю на своей груди и переплетает пальцы.

      — По-попробуем вместе? — от этих слов Син Цю заходится крупной дрожью, шепчет сбитое «да-да-давай» и толкается быстрее, рукой пытаясь подогнать темп.

      Чун Юнь стискивает зубы так, что они, кажется, заскрипели, напрягается всем телом и воет, когда на него лавиной обрушивается долгожданный оргазм. Ноги бьёт дрожью и сводит сладкой, неконтролируемой судорогой, и этого хватает уже для Син Цю — он опаздывает всего за пару секунд, но вжимается в Чун Юня так, будто хочет стереть границы тел, и всхлипывает, пока сперма короткими струйками пачкает чужие бёдра.

      Отяжелевшие веки опускаются сами собой, Чун Юнь уже не контролирует их и с удовольствием проваливается в приятную вязкую темноту, чтобы немного прийти в себя. Его всё ещё немного штормит, рука на собственном члене продолжает поглаживать и пускать короткие импульсы по телу, лёгкие и щекотные. Чун Юнь сглатывает густую слюну, глубоко вдыхает и на выдохе открывает глаза — вид у него тот ещё. После хорошего секса в зеркало себя ещё не доводилось рассматривать.

      — Мы зеркало запачкали, — говорит он, когда замечает пару белёсых дорожек на стекле.

      Смешок Син Цю чуть холодит мокрую от пота кожу. Он отстраняется, встаёт на цыпочки, чтобы заглянуть Чун Юню за спину, но вместе этого практически ложится на него.

      — Ототрём, не велика беда. Бельё пострадало сильнее.

      Чун Юнь поднимает брови и опускает глаза. На чёрном кружеве красуется огромное тёмное пятно. Он хмыкает, поворачивает голову и накрывает губы Син Цю своими.

      — Я думаю, его можно спасти. Нужно.