— Хэнк, у нас гирлянда неисправна.

      «У нас». Хэнк улыбнулся. Коннор мог бы сказать «у вас неисправна гирлянда», мог бы сказать вообще обезличено «гирлянда неисправна», но он решил именно подчеркнуть. Коннор вообще последнее время всё чаще использует множественное число и говорит «мы», «нам», «у нас», и у Хэнка это каждый раз вызывает странный трепет и сердце удар пропускает. Первый тревожный звоночек приближающейся старости. Дожили.

      — Ну так почини её, как ты обычно делаешь, — сказал Хэнк, нашпиговывая индейку начинкой.

      — Не могу. Повреждение механическое, — глухо отозвался Коннор, и в голосе скользнуло разочарование.

      А вот это плохо. Когда Коннора что-то расстраивало, – а это случалось исключительно в те моменты, когда что-то шло не по его плану, – он уходил в себя. Смотрел в одну точку, анализировал с абсолютно отсутствующим выражением лица, диод стабильно горел красным, а на все вопросы отвечал пустым голосом, как у первых роботов, в которых закачали набор базовых фраз и отправили позировать на выставочных стендах. Хэнк говорил, что ошибаются все, и на ошибках учатся. Коннор говорил, что это отвратительно, когда не контролируешь ситуацию полностью.

      Признавать свои ошибки всегда тяжело, а Коннор этого в принципе делать не умел.

      Хэнк со вздохом оставил индейку, вымыл руки и подошёл к Коннору. Он сидел возле ели на коленях, держал в руках гирлянду и прожигал её взглядом, словно от такого она внезапно смутится, сгорит со стыда и начнёт мигать огнями в оправдание в два раза интенсивнее, чем написано на упаковке. Хэнк опустился рядом, согнув колено, взял гирлянду и рассмотрел. Коннор как будто отмер, повернул голову и тупо уставился на Хэнка, не задавая вопросов.

      Гирлянда сделана на отъебись. Кривая пайка, хлипкие провода – чуть сильнее дёрни и можно вырвать с корнем. Починить, конечно, можно, минут десять работы с паяльником, сверху изолентой для верности и будет как новая. Идеально, вот только дома нет паяльника. Интересно, у кого вообще есть на закате 30-ых.

      Жаль, Коннор под такие махинации не запрограммирован. Вроде бы передовая модель, а ни паяльника из пальца, ни открывашки. Как было бы удобно, подумал Хэнк, попросить своего кибер-парня открыть тебе пиво, а не вставать с дивана и самому плестись на кухню. Он поднял глаза на Коннора, тот чуть наклонил голову и смотрел в упор. Хэнк чувствовал себя злобным взрослым, который собирается сказать ребёнку, что Санта Клауса не существует.

      Он перевёл взгляд на ёлку, скромно жмущуюся в углу между холодильником и коридором. На Сумо, пристроившегося под искусственными иголками. Когда последний раз в этом доме стояла ёлка… Когда последний раз на Хэнка смотрели так, словно он сейчас голыми руками наколдует подарков и узоров на окнах...

      — Сейчас вернусь, у меня есть идея.

      Хэнк похлопал Коннора по плечу, встал, Коннор мигнул жёлтым и уставился ему вслед. Найти коробку семьдесят на семьдесят в гараже оказалось довольно проблематично – тревожный звоночек, что пора бы прибраться, да вот только нахер оно надо. Не получись такой задницы с гирляндой, он бы и не заходил в гараж. Хэнк сдул с коробки пыль, встряхнул. Содержимое жалобно звякнуло, лязгнуло, он раскрыл картонку, заглянул внутрь. Куча стеклянных игрушек, керамические ангелочки, снежинки и прочая мишура. Внезапно загрызло где-то под рёбрами, отдалось в груди. Он забросил эту коробку хуеву тьму лет назад и надеялся больше никогда не открывать. Последние месяцы жизни с Коннором, однако, научили Хэнка никогда не говорить «никогда».

      Он тряхнул головой, отгоняя стремительно набирающее обороты желание выпить, порылся в коробке и нашёл несколько мотков гирлянд. Идеально. Главное, чтоб работали. Хэнк поудобнее ухватил коробку и понёс в дом.

      Вообще, Коннор помешался на теме Рождества. Его электронные мозги почему-то решили, что в этом доме не хватает праздника, а уж если он что-то решил – тушите свет. Пацана захлестнула идея празднования как волна цунами, под которую он ещё и поднырнул, а заодно потащил за собой Хэнка. Коннор выпросил у Фаулера пару отгулов для себя и для Хэнка, честно вывалив, что просто хочет Рождества. И Фаулер, хоть и поворчал для вида, золоту отдела отказать не смог и махнул рукой, понимающе покивав. Понимающе покивали, к слову, все, кто были свидетелями этой сцены, и Хэнк со стыда хотел сгореть. Коннор своими девиантными мозгами научился понимать юмор в шутках, но не научился понимать контекст. Не то, чтобы они что-то скрывали, но не так же в цвет. Коннор на претензии только пожал плечами и выдал: «Я же не сказал, что мы собираемся провести Рождество вместе». Смысл тяжёлого взгляда, которым Хэнк его тогда одарил, он пояснять не стал. Пусть понимает как хочет.

      Дальше Коннор потащил его по магазинам. Почти целый день он засовывал свой любопытный нос в каждый отдел и перемигивался с продавцами, просаживая деньги как в казино. Тратить ему их, резонно заметил Хэнк, больше было некуда, вот и отрывается. А ещё он заметил, как косо поглядывали на них другие покупатели и кассиры-люди. Конечно, андроид с горящими зрительными модулями и его ручной человек с кучей пакетов, которого андроид иногда нежно брал за руку, заглядывал в глаза и спрашивал: «Вы не устали? Хотите домой?». Где же ещё такое увидишь? Ну, Хэнк в какой-то момент популярно пояснил где именно, когда одна девушка чуть глаза не сломала. Революция недавно отгремела, привыкай, милая, за такие взгляды можно и штраф схлопотать.

      Финальным твистом Коннор купил здоровую ёлку, которая еле влезла в машину на заднее сидение. На логичный вопрос, а почему бы не заказать по интернету, Коннор ответил, что хотел сам, в магазине, как в рождественских фильмах, в этом есть некая особая атмосфера, и он должен прочувствовать всё полностью.

      А в сцене после титров, в лучших традициях фильмов Марвел, Коннор захотел ебучих снеговиков перед домом. Он специально просмотрел прогноз погоды, пораскинул скриптами и выбрал идеальный день, когда снега выпадет достаточно, чтобы сделать снеговика, большого, с морковкой вместо носа – неужели вам не хочется, Хэнк? Хэнку не хотелось. Пластиковый говнюк не учёл, либо не посчитал нужным учесть, что вместе со снегом выпала ещё и охуенно низкая температура, – ему-то что, он не мёрзнет, – и выходить из тёплого дома, чтобы поморозить жопу хотелось в последнюю очередь. Но проще остановить локомотив, чем переубедить Коннора. В итоге они слепили двух снеговиков, миленько смотрящих двумя парами глаз-камушков на дорогу. У Коннора получился идеально ровный, симметричный снеговик, словно с конвейера, а у Хэнка покосившийся и бугристый, косящий на один глаз и с рукой, чуть короче другой.

      Коннор умилялся обоим.

      Хэнк видел в этом злую насмешку.

      Хорошо хоть омелу не вешает на каждом косяке. Хотя он и без этого лез целоваться, когда приспичит.

      Когда Хэнк втащил коробку, Коннор всё так же продолжал прожигать ёлку взглядом, даже не притронувшись к купленным стеклянным шарам. Что, пока Хэнка не было, вычитал в какой-то статье, что если начать не с гирлянды, в новом году тебя разберут на запчасти? Хэнк вот всю жизнь херачил как придётся, и ничего, жив остался. Он грохнул коробку рядом с ёлкой, достал моток гирлянды и передал Коннору:

      — На, проверь эту.

      Коннор убрал скин с руки, мигнул диодом, и гирлянда загорелась огнями. Он помигал ещё раз, меняя режимы, и от этой светомузыки у Хэнка зарябило в глазах. Коннор повернул голову и улыбался так живо и естественно, что у Хэнка холодок по спине пробежал.

      — Это довольно старая модель, но в идеальном состоянии, — сказал Коннор, разматывая гирлянду.

      — Она года три, если не больше, валяется в этой коробке, не удивительно, — махнул рукой Хэнк, наблюдая снизу вверх, как Коннор раскладывает мерцающую ленту по еловым лапам, ровно, симметрично, сохраняя идеальное расстояние между рядами. До последнего миллиметра рассчитал, кто бы сомневался.

      Вдруг Коннор замер, глянул на коробку, на секунду мигнул красным.

      Блядь.

      — Хэнк, вы не открывали эту коробку с тех пор, как погиб ваш сын? Здесь игрушки, которыми вы украшали вместе с ним ель на Рождество?

      Хэнк вздохнул. Глупо было надеяться, что Коннор не заметит. Передовая модель с функцией домашнего психолога по поводу и без, получите-распишитесь. Хэнк наивно понадеялся, что в этот раз пацан отвлечётся на огоньки и забудет сделать свой чёртов анализ. Как же. Коннор ничего не забывает.

      — Ты уже всё понял, так зачем спрашиваешь? — Хэнк скрестил ноги, уставившись на разноцветные стеклянные шары, в которых бликовала гирлянда.

      — Когда я говорил о вашем сыне, вы всегда меняли тему и ругались. А когда пытался дать совет, вы приходили в ярость и наставляли на меня пистолет, — Коннор опустился на пол, напротив Хэнка, коробка стояла между ними, — мне… можно трогать эти игрушки?

      И посмотрел так затравленно, что Хэнку на мгновенье аж стыдно стало. Вон, даже ладошки послушно на коленях сложил. Коул, на самом деле, был не причём, Хэнку просто удачный повод подвернулся лишний раз сорваться на андроиде, который раздражал своими блядcкими личными вопросами и отсутствием в базе понятия «личные границы». Хэнк и не думал, что Коннор всё записывал, анализировал и делал выводы. Сейчас Коннор сидит напротив и спрашивает, можно ли прикасаться к игрушкам его покойного сына, и Хэнк чувствует себя самой последней сволочью на земле.

      Хэнк почесал бороду, не решаясь посмотреть Коннору в глаза. Тот молчал, сидел каменным изваянием и ждал. Чего – непонятно, но надо отдать ему должное, хотя бы не давил. Быстро учится, как общаться с нестабильными представителями кожаных мешков. Хэнк вытащил из коробки ярко-синюю звезду, повертел её в руке. Коулу нравились звёзды из этого набора, он всегда просил Хэнка поднять его, чтобы повесить ближе к макушке.

      — Знаешь, Коннор, — Хэнк перегнулся через коробку, взял андроида за руку и вложил в неё звезду, — иногда игрушки – это просто игрушки. Не усложняй там, где не надо.

      Потому что с прошлым надо расставаться.

      Коннор тупо уставился на игрушку, мерцая попеременно жёлтым и красным, поднял на Хэнка растерянный взгляд и осторожно спросил, кивнув на коробку:

      — Вы разрешаете мне повесить их на ёлку?

      — Я тебе в принципе ничего не запрещал, так что делай, что хочешь, — отмахнулся Хэнк.

      Коннор просиял как начищенный поднос, выгреб целую кучу больших игрушек и начал развешивать их снизу. Хэнк поймал себя на мысли, что ужасно хочет потрепать его по волосам. Он протянул руку, провёл пальцами от затылка к макушке. У Коннора волосы как у куклы, жёсткие, сухие, непослушные, гнутся под пальцами как ниточки пластика. Все говорят, что андроиды неотличимы от людей, но разве могут у человека быть такие волосы? Хэнк не относился к тем, кто обмазывается ванильными фантазиями о прекрасной копии человека рядом, он знал кто перед ним и считал такой расклад дел наилучшим из всех возможных.

      Под пальцами вдруг легко дрогнул корпус, диод окрасился красным. Коннор подставился под пальцы и тихо попросил:

      — Можете погладить ещё? Мне нравится.

      Хэнк усмехнулся, провёл большим пальцем от кончика брови к затылку, по предполагаемой линии стыка на каркасе, развёл пальцы, прочёсывая. Коннор двинулся за рукой, прикрыл глаза. По корпусу прокатилась вибрация, стеклянный шар качнулся в руке. Блаженно запрокинувший голову Коннор с подрагивающими ресницами оживил в памяти совсем не те ассоциации и совсем нежелательные подвижки в штанах, и Хэнк поспешно убрал руку, чтобы не наделать с мальчишкой того, что откладывалось на ночь. Коннор посмотрел на него с откровенным непониманием – отшивали его не так часто, к этому оптимальную программу поведения он ещё не выстроил.

      — Мы не будем трахаться под ёлкой, — уверенно заявил Хэнк, возвращаясь к забытой индейке, — сначала ты её нарядишь, я поставлю птицу в духовку, а там посмотрим.

      Коннор проводил его озадаченным взглядом, померцал жёлтым, а потом растянул губы в такой гадкой и жуткой улыбке, что Хэнк с ужасом понял, что сморозил.

      Оптимальную программу поведения с коварными андроидами Хэнк тоже ещё не выстроил.