— Было у царя три сына, — кашлянув, начинает зачитывать царь Павел Алексеевич, посматривая на собравшихся в тронном зале детей, — старший — умный был детина, средний — бритвы чемпион, младший пиздил весь район.

Дима горделиво приосанивается, мол, смотрите, даже простой люд считает меня самым умным. Стас, в чей барбершоп выстраивается очередь из знати за месяц, довольно улыбается, подсчитывая прибыль. А Антону не остается ничего, кроме как потупить взгляд и рассматривать плитку на полу тронного зала. Всего один раз подрался с гопотой в подворотне, когда сбегал из дворца, и вот тебе пожалуйста — сказать о нем могут только это. И плевать, что он помогал Стасу придумывать концепцию барбершопа и вычитывал Димкину диссертацию на предмет ошибок, запомнили только ту драку у корчмы на окраине города.

— Я вообще сначала хотел попросить вас посмотреть, кто в моем саду золотые яблоки по ночам ворует, но теперь как-то не до этого. Дим, к тебе вопросов вообще нет, — царь откидывается назад на троне, откладывая лист с текстом в сторону, — Стас, ты тоже хорош, задумайся о расширении, что ли, раз так хорошо получается. Антон…

— Да оно вообще случайно получилось! — вскидывается Шастун, — Подумаешь, подрался, да у той корчмы каждый вечер стенка на стенку, менты всех паковать не успевают, а прицепились только ко мне!

— Не менты, а полицейские. Я зачем стражников переименовывал на заграничный лад? Не важно, что там дерутся, важно то, что ты там засветился. Сначала ты зубы старосте торгового квартала выбиваешь, а потом что? Начнешь говорить «ихний», «тутошний» и пиво глазом открывать? — Павел Алексеевич картинно хватается за грудь с правой стороны, но после шепота Димы о том, что сердце вообще-то слева, смещает руку в правильную сторону, — Я уважаемый человек, отец троих детей, педагог, царь в конце концов! А про моего ребенка пишут такое! Жениться тебе надо, Антон, может и мозги на место встанут.

— Ну, отец…

— Все, уйди! Вот, фикус мне там потрогай.

— Ну, отец…

— Иди, попей кипятка.

— Ну, отец…

— Ты, с обожженным нёбом, вон там река за холмом высохла, иди по дну в плавках походи!

— Ну, отец…

— Да ладно-ладно. Ночью в сад пойдешь, узнаешь, кто яблоки мои золотые ворует. Может после этого будут про тебя говорить, что ты следователь хоть куда. Но насчет жены задумайся.

Антон выходит из тронного зала под ехидные взгляды старших братьев. Небось их бы тоже отправили в ночное дежурство в саду, да только у Димы и его жены Кати недавно родилась дочь, а Стас полгода как женился на своей ненаглядной Дарине. Один Шастун все ходит неприкаянный, хотя отец намекает на то, чтобы он посватался к дочери знатного купца Кузнецова.

***

В первую ночь Антона вырубает практически мгновенно. Наверное, не стоило так налегать на эль за ужином, но сделанного не воротишь, а если и воротишь, то розы в царском саду такого удобрения не оценят. Так что царевич просто заваливается спать под кустом у яблони и на утро, кряхтя и матерясь после сна на земле, отчитывается, что он-де никого не видел.

На вторую ночь ситуация практически повторяется, но на этот раз Шастун за ужином пьет только чай, кофе и напиток «Байкал». И бегает потом каждые полчаса своего дежурства в ближайшие живучие кусты, чтобы облегчиться, а потому ничего и никого не замечает. Отец все больше хмурится, подсчитывая убытки, нанесенные ночным воришкой, а Дима со Стасом шутят, что Антону надо не в засаде сидеть с такой репутацией, а выйти в сад с криком «Ой бой! Со мной махаться будешь? До крови, до смерти махаться будешь?».

Антону махаться больше не хочется, хватило уже. Так что он спит в своих покоях до самого вечера, выходит уже после ужина и сразу отправляется в сад, прихватив с собой сбоящий контрабандный кусок скатерти-самобранки. Она выдает только кофе 3в1, музыкальный борщ (потому что с фасолью) и жареную картошку. Несмотря на свой статус царского сына, Шастун ко всяким разносолам и деликатесам равнодушен, даже к икре кабачковой заморской, так что его такая скатерть устраивает полностью. Ну и полагает, что неведомый воришка может больше соблазниться на румяную жареную картошечку с лучком, лисичками и шкварками. Во всяком случае, Антон сам бы на это повелся.

Так и происходит. В час перед рассветом, когда даже стражники на крепостной стене начинают потихоньку кемарить, а Антон решает пожевать картошки, внезапно становится будто бы светлее. Еще чуть-чуть и становится светло, почти как днем, а на ветку опускается…

— Жар-Птица? — не узнать амбассадора Жар-Пиццы, популярнейшей сети пиццерий в соседнем царстве, просто невозможно. Антону, кажется, что у него образ этих коробок выжжен на коре головного мозга, после того, как отец дал ему задание помочь Жар-Пицце открыть франшизу хотя бы в их столице. Сколько тогда было изучено бумаг, просмотрено помещений, проведено переговоров… А запомнили его в народе не как человека, который способствовал межгосударственной интеграции, а как чувака, раздавшего пиздюлей у корчмы.

— Курлык? — птица же, до этого времени спокойно клюющая золотые яблоки, косит глазом на Антона, но продолжает свое дело, будто ее не кормили лет пять, если не больше.

— А ну ша! Или плати за яблоки, или харе их жрать! — у Шастуна такого завидного спокойствия нет, он скорее возмущен до глубины души. Неужели Жар-Пицца приносит настолько маленький доход, что царю Макару нечем прокормить своего питомца? Если так, то это скажется и на франшизе, а это рабочие места и налоги в казну, такое игнорировать нельзя.

Только вот птица считает, что можно. Знай себе клюет яблоки, а на царевича ноль внимания, а этого уж Антон стерпеть не может. Подпрыгивает, за ветку цепляется, тянется к Жар-Птице, но успевает ухватиться только за хвост и выдернуть из него перо, после чего падает на землю.

— Курлы-курлы! — Жар-Птица то ли материт его на своем птичьем, то ли угарает с того, что царский сын даже подтянуться не может, но покушение на свое оперение воспринимает, как прямую угрозу, и улетает, растворяясь в небесной предрассветной дымке.

Антон же остается сидеть на земле, сжимая в кулаке перо из жопы Жар-Птицы и думает, как вообще об этом рассказать отцу и братьям.

***

Отец предсказуемо успокаивается, когда узнает, что на его золотые яблоки посягает Жар-Птица. Разве что пишет лично царю Макару о том, что его пернатое создание охамело в край и что о поставке яблок можно было бы и договориться. Но если-де птичке угодно яблоки воровать, то всегда можно сторговаться на оптовую закупку с, так сказать, самовывозом. Только вот Макар не отвечает ни через неделю, ни даже через две.

Потому, наверное, царевичи снова собираются в тронном зале. Если честно, Антону так и хочется подбить братьев сыграть в «Камень-ножницы-бумагу» на то, кто добровольно поедет к царю Макару решать вопросики. Только сам он признает скорее игру «Жопа-прутик-унитаз», а Диму или Стаса отец точно не отошлет в такую командировку. Все-таки семья для него — это святое, а Антона, который этой самой семьей так и не обзавелся, похоже, не так жалко. Так, кстати говоря, и получается.

Шастуну уже кажется, что он действительно слышит за своей спиной «ха-ха лошара», когда идет к себе в покои собираться, но знает, что и Дима, и Стас были бы рады возможности на пару недель уехать из дворца. Особенно учитывая то, что у царя Макара всегда было холодное нефильтрованное пиво и такой же нефильтрованный базар для особо близких гостей. Он и Макаром-то был только для своих, особо приближенных из местной знати и практически ровесников-царевичей из соседних государств. Антон все еще помнит, как удивился, когда узнал, что официально царя величают Ильей, а Макар он, потому что из рода Макаровых.

В дворцовом книгохранилище внезапно не оказывается архивариуса, у которого как раз сегодня выходной, и царевич понимает, что ехать ему придется частично по памяти, а частично по указателям. Карты до завтрашнего утра ему никто не выдаст, а к отцу обращаться с такой просьбой как-то боязно. Что же это он, с такой пустяковой проблемой сам не справится? Справится конечно же! Антон споро собирает седельную сумку, надевает дополнительные браслеты и кольца, которые зачарованы местными умельцами, как обереги, и спускается в конюшню. Его вороной Тахо уже застоялся в стойле и теперь недовольно фырчит на нерадивого хозяина. Но Шастун лишь треплет его по гриве, угощает кусковым сахаром и приказывает седлать Искорку.

Тахо, конечно, хорош, но норовистый, зараза, и дорогущий, присланный в подарок заморским султаном. На таком по местным ухабистым дорогам особо не поскачешь, особенно когда надо в соседнее царство, куда два дня конного пути через две избы, через три пизды, через семь залуп, в гороховый суп. И это еще если повезет обойтись без приключений, а если с приключениями, так это еще и через вверх и налево, в начало припева, в конец стихотворения, венец творения в пупок пенсионера. Так что Антон выбирает Искорку и оказывается прав.

Говорят, что скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается — благодаря мерной поступи кобылы дело делается еще медленнее, чем могло бы и быть. Но в столице по мощеным улочкам особо не разгонишься, а прослыть еще и лихачом верхом на лошади Антон не хочет, так что позволяет Искорке идти степенным шагом. Только за главными воротами он пускает ее галопом, чтобы успеть добраться до границы к ночи, да там же заночевать.

Шастун помнит, что там должен стоять пограничный камень с указаниями пути, но ожидает увидеть на нем что-то вроде «Налево — по бабам, направо — к националистам, прямо — к Макару за пивом». Реальность оказывается немного другой. У камня он оказывается уже затемно и не видит смысла вчитываться в надписи. Недели две назад было бы хорошо, ведь полнолуние, а сейчас на новую луну темень стоит такая, что хоть глаз выколи. Даже звезды не помогают, зато Шастун точно уверен, что никакие необученные оборотни его не побеспокоят. Здесь, на границе между его страной, царством Макара и Диким полем часто можно встретить неинициированных или тех, кто только учится владеть оборотом вне зависимости от лунных фаз. В новолуние тут спокойнее всего и Антон спешивается с Искорки. Уводит кобылу правее камня, треножит ее и укладывается спать в высокой степной траве, подложив под голову седельную сумку.

То ли вечер действительно утра тупее, то ли сон на свежем воздухе у царевича такой крепкий, но тот не ставит сигнальный контур и даже не просыпается на рассвете, когда рядом очень подозрительно шелестит трава и слышится тонкое ржание Искорки, которое скоро обрывается.

Над степью медленно занимается заря.

***

Утром Антон чувствует себя, как котеночек, которого Димка когда-то в детстве взял с улицы. Не в том смысле, что он обязательно выживет, хотя это тоже хочется, а в том, что он проснулся голодный, потный и злой, пиздец. И если голод и пот объяснялись элементарной физиологией, то вот злость… О, это была отдельная ситуация. Потому что Антон не находит нигде Искорку. Версия с побегом даже не рассматривается — стреножил ее Шастун на славу, так что остается только два варианта: спиздили или сожрали. Нет, даже три, еще могли спиздить и сожрать. В любой ситуации дальнейший путь придется идти на своих двоих, хорошо хоть, что седельную сумку Антон сохраняет при себе, а там и кусок той самой скатерти-самобранки, и вода, и вообще разные штуки в походе зело<footnote>наречие <i>(устар.)</i> в значении очень, весьма</footnote> нужные.

Завтракая борщом со скатерти, Шастун наконец при свете дня читает надпись на древнем путевом камне: «Направо ехати — коня теряти, налево ехати — женату быти, прямо ехати — убиту быти» и сдавленно матерится. А если б он Искорку слева от камня оставил и сам бы там лег? Проснуться с молодой женой звучит, как авангардный вариант, особенно в условиях Дикого поля. Хорошо, что не заночевал прямо за камнем, вдруг это уже считается территорией, где «убиту быти». Мертвому решить ситуацию с Жар-Птицей и царем Макаром было бы тяжелее. Но сейчас он живой, а пешком тоже дойти можно, в конце концов тех же волков ноги кормят. Шастун, конечно, не волк, но не тот волк, кто волк, а тот волк, кто волк.

Идет он долго. Степное солнце начинает печь в затылок с удвоенной силой, легкая панамка уже не помогает от потенциального солнечного удара, так что Антон устраивается на привал под ближайшим кустом ракитника. Он дает хоть какую-то тень, лицо периодически обдувает легким ветром и жизнь кажется уже не такой плохой. Исключая, конечно, трагическую пропажу Искорки и жару. Она, к слову, такой силы, что в степи стоит практически абсолютная тишина, прерываемая только легким шелестом травы. Птицы молчат, затаившись в тени, даже дикие пчелы прекращают свой труд в это время и Шастун даже успевает слегка задремать. И потому кажется, что волчья морда, которая вдруг появляется между зарослей ракитника, точно ему снится.

— Ты че тут?

А, нет, не снится.

— Я че? Я ниче. Ты, наверное, вон че, а я вообще ниче, — на автомате отпирается Шастун, пока из кустов следом за мордой появляется и остальное тело волчары. Тот куда крупнее обычных волков, да еще и говорящий, так что царевич логично думает, что перед ним оборотень или как минимум перевертыш.

— Нет, ты вон че, а я ниче, — волк с максимально похуистическим выражением морды садится на жопу недалеко от Антона, — Как сам? Решил тур де степь организовать себе?

— В тур де Франс не получилось, так что я тут.

— Так, ладно, самый умный на районе. Если серьезно, ты вообще тут че забыл? Сидишь тут, страдаешь, своей тухлой аурой всю атмосферу портишь.

— … — в голове царевича не находится ни одной остроумной мысли, так что он решает рассказать все, как есть, а именно ртом, — Да прикинь, поехал к царю Илье по вопросам Жар-Пиццы, карту забыл, заночевал у камня. Думал, что дальше разберусь, куда и что, а у меня кобылу спиздили.

— Спиздили, говоришь, — волк перед глазами Антона будто идет рябью, а спустя мгновение на его месте, скрестив ноги, сидит темноволосый и темноглазый смуглый мужчина в свободной рубахе и мешковатых штанах, — ты это, прости. Нурлан сожрал, а я не уследил.

— В смысле Нурлан сожрал?

Оборотень вздыхает, представляется Сергеем и начинает свой рассказ. Говорит о том, что здесь неподалеку есть анклав перевертышей<footnote>взят частично канон Сверхъестественного, где перевертыши могут обращаться только в волков, а истинные оборотни мгновенно в любого человека или зверя (тут уже мое добавление, потому что Сереже потом предстоит перекидываться много в кого)</footnote>, где он, оборотень, за старшего. И что перевертыши учатся, как перекидываться в волчью ипостась вне зависимости от фаз луны, но иногда случаются казусы, которые он потом бегает и решает. Как вчера, например, когда Антон оставил свою кобылу справа от камня, а Нурлан, недавно обращенный, не смог сдержаться и случилось то, что случилось.

— Не, ну это, конечно, жопа, но делать-то че? — отец за такую речь, конечно, не похвалит, но Шастуну так говорить гораздо проще, да и Сергей не похож на человека, готового вести тут с ним светские беседы.

— Да ниче. К царю Илье, говоришь, тебе надо было? Ты ваще не в ту сторону пошел, царевич. Так и быть, раз мои накосячили, то я тебе помогу, до Ильи подкину, а дальше сам выгребай.

До Антона с запозданием доходит, что Сергей предлагает ему ехать на нем вместо кобылы и думает уже, как отказаться, но мужчина уже вновь оборачивается волком. И морда у него такая ехидная-ехидная, будто даже не сомневается в том, что Шастун ссыкует. Он, может, и правда ссыкует, но он царский сын, которому взападло такое показывать при посторонних. Так что приходится Антону-царевичу закинуть на волка седельную сумку, самому устроиться на его спине и обхватить руками мощную шею.

— Спасибо, что решили воспользоваться услугами нашего такси. Пожалуйста, поставьте пять звезд по прибытии на точку высадки пассажира, — скалится волчара, а Шаст замечает не только то, как мощны его лапищи, но и то, какие у него огромные зубы.

— Че?

— Хуй через плечо. Не свались.

И стартует, да так, что Антону остается крепче вцепиться в шерсть и молиться всем богам о том, чтобы его не сдуло вместе с сумкой. Там внутри самобранка, а Макар борщ с нее особо уважает.

***

Долго ли, коротко ли скачут они по степи. Антон то за сумку седельную схватится, то панамку придерживает, чтобы ветром не сдуло, а Серый волк знай себе несется рысью и все ему нипочем. Со временем царевич начинает припоминать места, по которым они несутся и даже примерно понимает, через какое время они будут на месте. Сергей действительно не обманывает и уже под вечер они находятся у крепости Макара. Только вот почему-то останавливаются они не у главных ворот, а у кустарника метрах в ста от них. Спешившись, Шастун по сторонам озирается, да все никак в толк взять не может, почему именно здесь высадка.

— Слушай сюда, Антон-царевич, — Сергей остается в образе волка, — Время нормальное, сейчас вся стража или на пивоварне, или спит. Через стену перелезешь, там внутри терем, а в тереме окошко светится. Туда заберешься, а там будет твоя Жар-Птица в золотой клетке. Птицу берешь, клетку не трогаешь и давай сразу обратно, а то пиздюлей огребем.

— Че? — он же сюда с дипломатической миссией и тыры-пыры, а ему тут предлагают просто взять и украсть лицо бренда.

— Ты тупой? — правда, выражение на волчьей морде такое, будто это не вопрос, а уже констатация факта, — Ты сюда разве не за птицей ехал?

— Да мне бы это… — Антон чешет затылок под панамкой, — Просто с царем перетереть, о поставке яблок договориться, по франшизе вопросы решить. У нас же теперь тоже филиалы Жар-Пиццы есть.

— А, так ты по делам Жар-Пиццы, а не птицы, вот это казус, конечно, — волк выглядит ни капли не смущенным, будто это не он только что предлагал птичку умыкнуть, — Ну иди к главным воротам, утром может и свидимся.

Антон не успевает ничего ответить, как Сергей уносится обратно в степь, скинув царевичу под ноги его седельную сумку. Остается после этого только действительно идти к главным воротам, говорить о цели визита и потом уже отправляться к Макару.

В тереме немноголюдно, царские служки то и дело практически незамеченными проскальзывают из покоев в покои, пока Шастуна провожают до главного зала, где сейчас за поздней трапезой сидит царь. Илья выглядит так же, каким его Антон и помнит, — крепкий рыжеволосый и рыжебородый здоровяк в цветастом кафтане. Только вот вместо обычных портков на нем какие-то синие, кажущиеся грубыми даже на вид, длинные штаны. Царевич решает что потом спросит об обновке, а пока можно и о делах.

— О, Антоха, здорово! — а вот голос царя Макара не такой, как прежде, вместо низкого баса вдруг очень тонкий высокий и ломкий голосок, которым обычно гопники в подворотне у той самой корчмы разговаривают<footnote>чтобы понять, как именно звучит Макар, рекомендую посмотреть выпуск Читки с Денисом Дороховым, вы все поймете</footnote>, — Че встал на пороге, как неродной? Проходи, присаживайся.

— Здорово, Макар, — официоза в их встречах нет с самого детства. Царевич Илья до совершеннолетия мог по полгода жить у отца Антона, Павла Алексеевича, на полном пансионе, обучаясь вместе с его детьми различным премудростям, — Че у тебя с голосом случилось?

Царь, хотя непривычно закадычного друга детства так величать, заметно смущается и отводит взгляд. В последний раз Антон такой густой румянец наблюдал, когда царь Андрей, отец Макара, нашел его схрон со срамными картинками и потом долго что-то втолковывал отпрыску. В прошлый раз все закончилось лекцией о возможной порче дворовых девок, но вроде как обошлось без такого, а вот что на этот?

— Да это, понимаешь, — голос друга карикатурный максимально, — Поспорил с Лукерьей, что или сразу разберусь с диковиной заморской, или весь день так разговаривать буду.

— А что за диковинка? — царевич садится за стол по правую руку от Макара.

— Портки новые, — тот поднимается и демонстрирует приобретение, — Там застежка хитрая, я не сразу разобрался что и как, чуть не прищемил все важное, но пронесло. Лукерья помогла, не без того. Джинсы называются.

— Джин-сы? — по слогам повторяет Антон, будто пробует на вкус, — А вторых таких нет? У какого купца брал? Сидят больно ладно.

Шастун и так падок на всякие чужеземные изобретения, а уж особенно на одежду, ведь покрасоваться при дворе отца первое дело. Может люди потом его прозовут Антон Красный, всяко же приятнее, чем Антон Пиздюлей-Раздающий. Макар же с радостью объясняет, какой купец ему это привез и обещается приобрести для друга еще одни, под него сделанные, а потом кличет прислугу. На столе появляются кувшины с медовухой, запотевшие бутыли с пивом, разносолы, прочие кушанья и мужчины принимаются за еду.

— Ты мне скажи, Антох, какими судьбами тут? — Макар сыто откидывается назад и делает пару глотков медовухи, — Я тебя видеть рад, но ты же тут по делу.

— Отец послал. Просит узнать, почему твоя Жар-Птица яблоки его золотые чуть ли не каждую ночь клевать прилетает. Весточку тебе посылал, предлагал по цене договориться, раз уж такое дело, да только ответа уже вторую неделю нет. Вот я и тут, чтобы узнать, что к чему.

— В смысле?

— Да в прямом, — Антон из-за пазухи достает перо, что выдернул из хвоста Жар-Птицы, и опускает на стол перед другом, — Позвольте продемонстрировать.

— Да, дела… — тот берет перо в руки, будто сомневается в том, что оно то самое, а потом зычно кричит уже своим голосом, — Никита! А ну-ка пойди сюда.

Где-то в тереме слышится грохот, топот и спустя пару минут на пороге зала оказывается запыхавшийся юноша с золотистыми волосами. Про таких еще говорят, мол, кровь с молоком, хуй со среды стоит и все дела. Не то, чтобы Антон проверял про хуи и среду, а даже если и проверял, то никому о таком знать не надобно, особенно отцу.

— Никит, Егора ко мне позови, дело есть.

— Хорошо, царь-батюшка, — тот кланяется и снова исчезает в коридоре, пока Шастун давится смешком. Из Макара батюшка, как из него самого новый царь, но тут уже выбирать не приходится. Царь Андрей, отец Ильи, несколько лет назад решил, что его сын вполне может с государством управляться, а потому ушел на покой, чтобы заниматься своими охотничьими угодьями. А Макар уже развернулся на полную и с Жар-Пиццей, и с пивоварнями.

— Звал? — тем временем в помещение вплывает, а иначе и не скажешь, высокий парень. Светловолосый, голубоглазый, красивый настолько, что Антон сам себе кажется уродом на его фоне. Но это только до тех пор, пока этот самый Егор на него не смотрит и тут же не меняется в лице, — Ты!

— Ну я?.. А что я?

— Егор, объяснись, — Макар не обращает внимание на происходящее и в упор смотрит на парня, пока тот садится по левую руку от него и наливает себе медовухи.

— Этот хмырь у меня перо из хвоста выдрал, как видишь, — фырчит недовольно и прикладывается к кубку, пока Антон хлопает глазами и пытается сложить два и два.

— А какого хрена ты полез в сад его отца яблоки жрать? Мог бы мне сказать, закупили бы партию. И где, кстати, письмо от Пал Алексеича, в котором он это и предлагает, а?

Егор что-то бубнит себе под нос и теряется под пристальным взглядом Макара, который теперь уже действительно выглядит, как царь, а не как добродушный здоровяк-собутыльник.

— Да Белый этот ваш, скотина, запер Эда, не дает с ним видеться. Говорит, мол, я его хозяин, сам все решаю, а отпустить согласен, только если я от его имени буду к Арсению Прекрасному свататься. А на кой черт я буду свататься, если меня в лучшем случае с лестницы спустят, как предыдущих сватов?! Ну и я на нервах перекидываюсь, а птице хочется летать и яблоки жрать, я че сделаю, — парень со стуком отставляет кубок с медовухой в сторону и она расплескивается по дубовому столу, а сам он крепко сжимает кулаки, сдерживаясь, чтобы по этому самому столу не ударить. Макар задумчиво гладит бороду, а Антон в шоке.

— Подожди-подожди, Жар-Птица — это ты? — наконец уточняет он, чтобы прояснить хотя бы то, что еще хоть как-то понятно. Кто такой Эд, зачем еще одному их царю-соседу Руслану Белому свататься к Арсению Прекрасному и при чем тут лестница — это все слишком не понятно.

— Нет, блин, ты.

— Нет, блин, я, — от хлопка по столу ладонью спорщики чуть ли не подпрыгивают на месте под взглядом Ильи, — Давай по порядку. Белый отпустит Эда, только если ты сделаешь так, чтобы Арсений Прекрасный согласился за него выйти? — Егор согласно кивает, — На фоне этого ты начал нервничать, сущность птицы взяла верх и тебя понесло за яблоками? И вот что ты киваешь, а? Сказал бы сразу, Егор, словами, блять, через рот!

— Мне… — тот что-то неразборчиво бубнит, но потом проговаривает отчетливее, — Мне было стыдно. На что я вообще нужен, если даже с такой проблемой разобраться не могу?

— Не все можно одному решить, — парирует Макар, а потом задумчиво брови хмурит, — Тох, а у тебя времени свободного сколько вообще?

— Да я как-то не спрашивал. Думал, у тебя задержусь, по Жар-Пицце надо еще пару вопросов решить, а что? — царевич тем временем пытается уложить как-то всю новую информацию в голове и подливает себе еще медовухи, пока Илья потирает широкие ладони.

— Значит так…

Дальнейшие события у Антона сливаются в одну большую пьянку. Они что-то обсуждают, на столе то и дело появляются новые кувшины с шедеврами из Макаровых пивоварен, а Егор что-то втолковывает им, агрессивно жестикулируя. Расходятся глубоко за полночь и он даже не помнит, как оказывается в кровати, только осознает, что можно вырубиться, ощущая под щекой мягкую подушку, а на плечах колючее шерстяное одеяло — ночами в тереме прохладно. И совсем даже не вспоминает о том, что утром у ворот должен встретиться с оборотнем Сергеем.