Зеленый, серый, голубой.

— Да вы издеваетесь, — я посмотрела на камни, рассыпанные по гадальной скатерти, с ненавистью.

Предсказание вышло лучше некуда — радость, благополучие и счастливый финал. Самое то перед первым в университетской жизни экзаменом, к которому я совсем не готовилась и который мечтала завалить.

Стоило сразу понять, что из теткиного гадания ничего хорошего не выйдет: отношения с мистическим у нее — по иронии судьбы хозяйки магазинчика, торгующего кристаллами, картами таро и прочей эзотерической снедью — не складывались. Волшебные свечи тухли, духи не выходили на связь и даже банальная кофейная гуща показывала неожиданный результат.

Совсем как сейчас.

— Если верить книге, цвета к большой удаче, — в панике пролистав с десяток страниц руководства и наконец отыскав нужное толкование, робко предположила тетя. — Экзамен сдашь легко и на хорошую оценку.

— Неужели и оценку видно? — удивилась я.

Пусть мне не досталось ни капли силы, которой владела бабушка со стороны отца, читать по камням было не сложно и без способностей.

От чего-то показывать мне, совсем еще юной и мало что понимающей, ритуалы казалось ей лучшей затеей, чем подобно обычной бабушке учить вязанию или выпекать пирожки.

— Лен, не нервничай раньше времени.

Тетина вера в мои силы — или, о, ужас, в мифические знания, которых никогда не было — пугала и умиляла сразу.

— Уверена, ты бы сдала и без счастливых предсказаний, — продолжила она. — Но с ними спокойнее.

Я кисло улыбнулась в ответ, так и не рассказав, какого результата от экзамена ждала на самом деле. Побоялась, что случится неизбежное, и как только узнает тетка — узнает и отец. А потом… И подумать страшно. Деньги ведь за год вперед заплачены, и «профессия для девушки хорошая». И не важно, что за полгода я так и не поняла, каким-таким «Культурологом» мне предстоит стать. И для чего — тоже.

— Если хочешь я еще камни раскину, — засуетилась тетя Света. — Быстренько прокипячу и…

— А это зачем?

— Чтобы взгляд был максимально непредвзятый, а видение — чистым. Все специалисты советуют.

О каких специалистах речь, я решила не уточнять и, желая спасти несчастные гадальные принадлежности от экзекуции, которую они ничем не заслужили, спешно отказалась.

Времени до первой пары оставалось немного и, раз я не хотела в очередной раз опоздать, вызвав праведный гнев тьютора и чересчур ответственной старосты, стоило поторапливаться.

С отчислением опоздание мне не поможет, а вот отца, безусловно, разозлит. Я обещала больше ничего не пропускать, но верить мне на слово он давно перестал: после последнего раза, когда ему позвонил сам заместитель декана, папа быстро раздобыл нужные номера, научился пользоваться мессенджерами и теперь спрашивал, как дела единственной дочери, у тьютора чаще, чем у меня самой.

Практически не оставив простора для хитрости.

А ведь поначалу идея с пропусками всех пар без разбора, включая физкультуру, к которой у нашего деканата обнаружилось особое трепетное отношение, вынуждавшее ставить ее исключительно по утрам в субботу, показалась мне удачной.

И хоть на первом собрании декан шутил, что уйти с факультета можно только тремя способами — переводом на ненавистные международные отношения, в армию или декрет, мне понадобилось долгих три месяца, чтобы понять — никакая это не шутка.

Зачем только в школе пугали, мол, в ВУЗах выгоняют ни за что, если они и за дело не торопятся?

Но после заваленного экзамена, да еще по Истории мировой культуры, предмету профильному и страшно важному — отчислить меня им все-таки придется. Быстро, четко и по всем правилам, так что даже у отца никаких вопросов не останется. Ну, не смогла, дочь, подумаешь, умом не вышла. Частенько случается. Понять, простить и отпустить.

А после — совсем другая жизнь. К двоюродной сестре в Питер, в Африку или Индию, как всегда хотела мама, или еще подальше. С назначением можно и потом определиться.

И только гадание, будь оно неладно, портило все.

Но, может, не так это и страшно и камни показали другую удачу — мелкую, незначительную и безопасную? Свободное место в автобусе или новенький и прохладный поезд в метро?

Подавив в себе желание залезть в чемодан и, выудив бабкины карты, которые зачем-то привезла с собой, перепроверить предсказание лично, я подхватив сумку и накинув пальто, быстро вышла из дома.

Бесснежный и морозный день с блеклым солнцем, подвешенным в низком небе подобно елочной игрушке, мне нравился. Может, тем, что неуловимо напоминал о доме, из которого меня, словно птенца со сломанной лапой (или шеей), выгнали слишком рано и жестоко.

Отцу следовало спросить, хочу ли я подавать документы и учиться в столице, хочу ли поступать куда-то вообще. Но он не спросил и, сославшись на рабочие дела и очень важную командировку, которой не было, собрал и через знакомых подал документы за меня.

Признался во всем только в конце августа, и времени на раздумья и сомнения уже не осталось.

Я не сказала ни слова, когда он, буквально сияя от радости, вручил мне билет в один конец, квитанцию об оплате обучения и адрес тетки на салфетке. Хорошо хоть, как в плохих фильмах, чемоданы сразу не собрал.

Я смирилась с его решением, но полюбить учебу так и не смогла. Не то чтобы сильно хотела, но… Разве оно не должно было случиться как-то само?

Сев в дышащий паром автобус до метро, я попыталась почитать, но не смогла запомнить и строчки. Мысли об экзамене и всем, что последует, если он пройдет успешно, упорно не хотели уходить из головы.

И даже поездка в грохочущем и душном вагоне метро вверх по нелюбимой «зеленой» ветке — с чужими сумками и локтями в опасной близости от лица — не смогла вытрясти их вон.

Растолкав пассажиров, вставших у дверей и, конечно, не собиравшихся никуда выходить, я вышла на нужной станции. Широкой дугой обошла стайку старшекурсниц, прогуливающих лекции уже не по необходимости, а для души и чистого удовольствия, поднялась по длиннющему эскалатору на поверхность и, сократив дорогу через переулок, вышла к высокому университетскому крыльцу.

В неверном свете голубое в лентах белокаменной резьбы здание с лепниной по фасаду и шпилями, остро грозящими небу, казалось особенно красивым. Такое невозможно не полюбить, и все же я пыталась: отводила глаза, отрицала архитектурную грацию, высмеивала будто готовых подраться, льва и единорога, выбитых над окнами второго этажа.

Казалось, так проще, ведь расставаться с чем-то любимым, пусть и недолго — слишком тяжело, даже если это что-то — неживое.

— Вот блин.

Взглянув на часы и осознав, что пара уже началась, я мотнула головой и влетела внутрь.

Оставив не по погоде легкое пальто в гардеробе и прочувствовав холод каждой своей косточкой, я поднялась на третий этаж и без стука ворвалась в аудиторию, небрежно толкнув дверь ногой.

Раз не вышло прийти вовремя и от отца все равно попадет, решила не мелочиться и сделать появление эффектным. Так, чтобы преподаватель, поразившись вопиющей наглости, сразу понял, кто в группе первый кандидат на вылет.

Только вот Перлова в классе не оказалось.

В отличие от пятнадцати одногруппников, вмиг повернувших ко мне головы.

— О, привет, — сказала я и, не зная, как сгладить возникшую неловкость, улыбнулась.

Отец учил: страшно — улыбайся: оппонент либо струсит, ожидая другой реакции, либо примет тебя за сумасшедшую и не тронет уже из брезгливости. Кому охота связываться с психом?

— Восемь пятьдесят, — Лизу, заметившую мою улыбку, и правда передернуло.

Наша антипатия — сильная и чистая, без примесей, компромиссов и полутонов — родилась в первый же учебный день, когда я имела неосторожность сесть рядом на собрании. А потом еще и заговорить со своим совсем не московским акцентом.

Теперь-то я понимаю, что такого ее нежная душа вынести не могла, а вот тогда было до жути обидно, получив грубость вместо ответа.

— Могла бы на экзамен вовремя прийти, — бросила Лиза едко, словно только и ждала дня, когда я снова опоздаю.

Промычав что-то невнятное, я заняла свободное место на последнем ряду. Не отвечать — хорошая тактика, если улыбка не помогла. Самозащита или молчаливый протест, а если повезет — еще и уловка, чтобы заставить Лизу понервничать так же, как она заставляла нервничать меня.

— И ты ничего не сделаешь? — не унималась она, быстро переключив внимание на старосту.

Аника, бросив на меня короткий усталый взгляд, пожала плечами.

Мы обе вели себя особняком, но этого не хватило, чтобы поладить и стать настоящими друзьями. Хотя умей я дружить — от такой подруги как наша староста не отказалась бы.

— А я должна?

— Она вообще-то опоздала!

— Но ведь пришла, — спокойно парировала Аника. — Преподавателя нет, экзамен не начался, не вижу проблемы.

Тон и весь ее вид показывали, что спор окончен, и Лиза быстро сдалась, пробубнив напоследок нечто обидное, адресованное всем и сразу.

Ян, другой наш одногруппник, один из трех мальчишек, каким-то чудом залетевших на очень «женскую» специальность, глухо засмеялся, и я едва сдержалась, чтобы не зашипеть на него вместо ответа.

Вот подпевала.

А я ведь обещала, что не среагирую больше ни на одну выходку, не стану злиться, орать или гоняться за ним по коридорам, как в тот позорный раз, когда он «нечаянно» пролил кофе мне на новые джинсы и вместо извинений выдал издевку.

— В тундру, видно, часов не завезли, вот наша Ленка по солнцу и ориентируется.

Шутка у него, традиционно, вышла не смешной и глупой, как у второклассника. Я сжала кулаки и уточнила:

— И тебя научить?

Он быстрее всех понял, куда нужно бить, чтобы стало по-настоящему больно, и я никак не могла этого простить.

Хотя, признаться, я и сама виновата: не стоило никому рассказывать про отца и оленью ферму, зимовки в тундре, охоту и все остальное тоже.

Так и быть мне теперь «Оленеводой» до самого отчисления, а в воспоминаниях, малоприятных, а местами даже болезненных — и того дольше.

И поделом.

Преподаватель явился к концу первой пары: сослался на бесконечные московские пробки, извинился как-то неискренне, а потом спрятался за журналом успеваемости и, вероятно, вычитав там что-то любопытное, с улыбкой стал вызывать нас по одному.

По исключительной душевной доброте билеты не распечатал и времени подготовиться почти не дал. С кем-то говорил долго, явно смакуя удовольствие, эти разговоры сопровождающее, кому-то только горько улыбался и слал прочь — на кафедру и пересдачу, на других и смотреть не желал, отправляя их вслед за вторыми.

При этом не ставил никому выше «хорошо» и «хорошо с минусом».

Ни выделявшийся ни видом, ни возрастом, с усталыми глазами за стеклами очков и лицом, не выражающем ничего, кроме презрения, профессор Перлов и раньше не очень-то мне нравился, а уж после сегодняшнего и вовсе прочно вписался в личный список людей, которым и руку подать жалко. Где-то за Яном и скверной учительницей из начальных классов.

— А весь семестр такой милый был, — с обидой бросил кто-то из девчонок.

— Не все хорошее, что золото, — ответила другая.

Я ждала своей очереди в потрескивающей от напряжения тишине.

Кажется, предсказание подвело, и экзамен меня выйдет на редкость веселый.

— Елагина, — не в пример себе обычному, к какому мы привыкли на лекциях, прогремел Александр Александрович, и я поднялась.

Мягкой походкой, почти уже свободной от учебных забот, подошла к высокому преподавательскому столу, не спросив разрешения, села напротив и улыбнулась открыто и радостно.

— Полагаю, с таким настроем отвечать будете на вопросы вне основной программы? — поинтересовался профессор. — Дополнительную литературу из списка читали?

Я неопределенно пожала плечами, но улыбку притушить не смогла.

По правде — учебную литературу даже не открывала. И на методичку, обязательную и очень нужную, тратиться не стала.

— Погода хорошая, — сказала я первое, что в голову пришло. — Солнце, птички поют. Красота.

— В Москве? — спросил Перлов в недоумении. — В декабре?

Решил, наверное, что у меня перед экзаменом с головой совсем плохо стало. Чего только учеба животворящая с людьми не делает.

— Ну да.

Александр Александрович, вероятно, прикидывая, что после такого вступления я выдам непосредственно по его предмету, усмехнулся в ответ, и, вмиг потеряв ко мне интерес, углубился в собственные записи.

Смотрел на них долго и внимательно, сосредоточенно водя карандашом по строчкам. Бормоча, перепроверял дважды и даже пальцем в журнале потер, будто не веря, что все его рукой написано.

— Да у вас, любезная, автомат, — наконец сказал он.

Я моргнула.

— Что у меня, простите?

Будь он доктором, а автомат — названием мудреной болезни, я расстроилась бы меньше.

Хотелось, чтобы Александр Александрович исправился, стукнув себя по лбу, признал ошибку, а потом спросил что-нибудь, на что мне ни за что не ответить… Но он молчал. Долго молчал, задумчиво. И смотрел на меня с укором.

— Автомат, говорю, — повторил он нетерпеливо. — Давайте зачетку и свободны.

— А я ее дома забыла.

Попытка завалить, отчаянная в своей нелепости, конечно, закончилась ничем.

— Тогда в ведомость проставлю, а деканат остальное сам заполнит.

Сбивчиво поблагодарив профессора, которого благодарить было не за что, я, едва не столкнувшись с Яном, шедшим сдавать — или сдаваться –следующим, торопливо вышла вон.

— Сдала? — не скрывая издевки, бросил в спину Ян, но я предпочла не отвечать.

Щеки жгло, словно в случившемся была и моя вина.

Вот уж зеленый, серый, голубой. Помогло так помогло!

Иначе как чудом внезапную оценку не назовешь, а ведь до этого самого заклятого дня все шло более чем хорошо: лабораторные я сдала на тройки, два семинара честно прогуляла и один не очень честно проболела — и вот. Весьма неожиданный финал, когда его совсем не ждешь.

Остальные, наверное, решили, что автомат — купленный… Хотя я и понятия не имела, как такие вещи покупаются. И, по правде, не думала, что в нашем университете подобное в ходу.

Ну, почему со мной?

Так всегда: у некоторых мечты сбываются, а другие — как я, то ли мечтают ни о том, то ли хотят чего-то слишком сильно, чтобы то взяло и сбылось. Несправедливое, но равновесие.

Или просто чья-то игра и ложь?

Спустившись в буфет и отстояв к кассе непривычно длинную очередь, я так и не нашла объяснения, как все могло произойти: кто-то подставил меня, перед группой и преподавателем, но кто и зачем сложно было даже предположить. Да, друзей тут я не завела, но разве это повод творить такое?

Только если экзамен — не подстава, а шутка, прямолинейная до ужаса, неудачная и очень детская. Знакомым почерком.

Думать о человеке плохо без доказательств неправильно и гадко, и все же на какое-то мгновение я задумалась. Представила, что Ян и правда подделал оценки или уговорил преподавателя (который, к слову, его научный руководитель по нашей первой курсовой и, по слухам, дальний родственник), исправить их своей рукой.

Я тут же отмела саму мысль, что он мог сотворить такое, но часть меня — неугомонная и обидчивая — все равно не смогла оставить подозрения.

Попадись мне Ян прямо в столовой, непременно задала бы пару-тройку вопросов или даже «пошутила» в ответ, громко и при свидетелях, но ему повезло, и до следующей лекции — на удивление интересной, но ненужной перед самым новым годом — мы не встретились.

Лекции по искусству мне правда нравились. Пожалуй, они одни из всего водопада, что обрушила на голову система высшего образования. Будь в учебной программе только похожие пары, больше напоминающие перфомансы и сложные диалоги, чем обычное «слушай-записывай», я бы, наверное, доучилась. Просто доучилась, без всяких защит и дипломов, от одного упоминания которых бросает в дрожь.

Отец мечтал, чтобы учеба приносила мне радость, и я правда хотела ему угодить… Но не смогла, по многим причинам не смогла. А потом перестала стараться.

А он, обозлившись, почти перестал звонить.

— Отсутствующие? — спросила Анна Ивановна после короткого приветствия в начале лекции.

— Волочагина, — сказала староста.

Дарья пропускала часто, но никто не спрашивал почему: все знали и про славное спортивное прошлое, и про звание мастера спорта и про попытки вернуться к тренировкам после травмы.

— А Чернов?

— Чернов вечно отсутствующий, — попыталась пошутить Лиза, но никто не засмеялся.

Чернова за четыре месяца учебы мы не видели ни разу, и это сделало его личностью интересной и почти легендарной: побив рекорды по пропускам, он каким-то образом умудрялся продолжать учиться вместе с нами, то и дело всплывая в списках и перекличках.

Живой иллюстрацией, что прогулы для меня совсем не вариант.

— Ну, начнем, раз больше никто не появится.

Лекция оказалась интересной, но я слушала вполуха, то и дело поглядывая на Яна, сидящего на парту впереди. Отчаянно надеясь, что он что-то учудит и выдаст себя, подтвердил худшие мои подозрения.

Или хотя бы на меня посмотрит.

Сомнения всегда делали слабой, и это ужасно раздражало.

Я хотела узнать правду, но за пару ничего вызывающего подозрений так и не произошло. Разве что Женя, сидящий рядом с Яном, третий из наших мальчишек и, пожалуй, самый странный из всех когда-либо живших на земле, мне подмигнул, вероятно, решив, что причина прожигающего взгляда — он.

Покидав вещи в сумку и так и не удовлетворив зудящего под кожей любопытства, я спустилась в гардероб. А потом, засмотревшись в окно, вдруг решила пройтись до работы пешком: слишком уж редким гостем на московском зимнем небе было солнце, чтобы упустить возможность поймать немного его лучей. К тому же идти недалеко, а студенческий проездной снова не вовремя закончился. Хотя такие вещи, наверное, вовремя и не случаются.

Найти работу стало тетиным условием, вполне справедливым для человека, дающего мне приют и кров. В конце концов, работа — невысокая цена за комфорт, свою комнату и горький кофе без ограничений.

Я бы ни за что не призналась в этом вслух, но одна мысль об общежитии вызывала во мне почти суеверный ужас. И тетя Света предложила помощь очень вовремя.

Выслушав условия и несложный список правил, что мне предстояло соблюдать в ее квартире, я быстро склепала резюме и разослала, кажется, повсюду. Желающих взять меня на работу, однако, не нашлось: слишком уж коротким (читай «пустым») оказался раздел опыта. Одно сплошное ничего длинною в восемнадцать с половиной лет, жалобное, грустное и безнадежное.

Не впишешь же в опыт выпас соседского оленя — к слову, единственного «коренного» на родное село, не в пример тем, что привез отец, задумав авантюру с фермой — охоту, на которой я из принципа стреляла мимо, и бабкины гадания…

С такими навыками никуда не позовут, а если осмелятся — и того хуже.

«В резюме всегда врут, и ты тоже соври. Только красиво», — абсолютно серьезно посоветовала тетя, когда я, обычно не отсвечивающая и максимально в квартире незаметная, все же решилась завести с ней разговор.

Что в ее понимании «красиво» я так и не разобралась, и когда пришел отклик из музея, бросилась на собеседование совсем не осознавая, во что влипла.

Музейный смотритель. Таинственно и немножко гордо.

А слова про «гибкий график», «зарплату» и вовсе звучали музыкой. Мне ведь, как платнику, и обычная стипендия не полагалась.

В общем, мечта студента, а не работа.

Ага, разумеется.

На первой встрече кадровики честно предупредили: все коллеги — пенсионеры. Мне бы задуматься, насторожиться и бежать, пока можно… Но я ведь упрямая и лучше знаю. Осталась.

И хоть сразу потянуло чем-то пыльным и скучным до зевоты, как на лекциях по архивному делу, я футбольным мячиком отбросила все подозрения прочь. Искать другую работу казалось куда более сложным мероприятием, чем выбрать ту, что сама меня нашла. Страшным до одури.

Я быстро сдалась и, подумав ночь, вернулась и собственной рукой подписала документы, трудовую книжку — серенькую, красивую — завела и вышла на смену через два дня.

Работа, вопреки ожиданиям, оказалась не пыльная, а просто нудная и сонная: сиди на стуле, смотри, чтобы школьники любопытными носами в витрины не влетели, да шикай, если кричат громко и с первого раза не понимают.

День за днем. Грустнее не придумаешь.

Не сказать, что я так уж много веселилась в свободное время, но сама возможность потратить час на другое казалась безумно привлекательной.

Даже сухарям иногда хочется движения и волшебства.

Впрочем, старшие коллеги рассказывали, что волшебства и в стенах музея хватало: недавно вот привезли картину, которая исполняет желания, как старик Хоттабыч из сказки, если встать перед ней и пожелать чего-то сумасшедшего и невозможного в нужное время. Двенадцать тринадцать вроде бы?

Удивительная штука — память. Пообещав себе держаться от всего магического подальше, я совсем забыла эту историю, хотя слышала ее много раз, а теперь — видимо, вконец отчаявшись — вдруг вспомнила все до последней детали.

Волшебная картина, да уж. Может, еще бронзовой собаке в метро нос потереть? И все же…

Окажись смена поинтересней — так, чтобы заявилась большая туристическая группа и нужно было каждую минуту отгонять людей от витрин, повышать голос или разок притопнуть ногой — я, может и забыла бы о картине снова. Но не повезло: залы стояли пустые и тихие, и гулял по ним разве что рожденный кондиционерами ветер.

Кутаясь в пушистую шаль, найденную в служебной подсобке, я никак не могла перестать думать о желании, которое хотела бы загадать.

Может ли одна магия перебить другую? Что, интересно, в волшебной иерархии сильнее — гадание по камням или картинный джинн?

Правду говорят: все проблемы от скуки. И безумные идеи оттуда же.

А если попробовать? Так, исключительно в научных целях поддаться темному, как звериный глаз, суеверию и загадать нужное и невыполнимое желание?

После сегодняшнего триумфа на экзамене едва ли станет хуже.

На часах — пять минут первого, не так далеко до нужного времени. Но стоит ли?

Я крепко задумалась и не заметила его появления.

Лишь когда он подошел и, остановившись у ближайшей витрины, звонко чихнул, поняла, что мне не мерещится. И кошмар вполне себе живой и настоящий.

Музей у нас был маленький и, хоть и в самом центре, у публики непопулярный. Только туристов и группы школьников и приводили.

Но его я просмотрела в пустом зале.

— Снова привет.

Я вмиг пожалела, что нельзя спрятаться за спинами посетителей, накрыться шалью с головой или просто, гениально сыграв, притвориться мертвой.

Ян, никак не прореагировав на нелепое приветствие, продолжал рассматривать экспонаты в бьющей по ушам тишине. Обошел правую сторону зала, затем левую. Будто правда интересовался тем, что видел.

Неужели встреча — простое совпадение? Не новая извращенная шутка, а чистое стремление приобщиться к прекрасному?

Пройдя в каких-то сантиметрах от меня, но так и не удостоив взглядом, Ян перешел в следующий зал.

Раз, два, три.

На шее нервно дернулась венка, но от злости я едва это заметила.

Вскочив со своего места я, сама не зная почему, последовала за Яном.

Подошла к нему со спины и кашлянула, привлекая внимание. Потрепать по плечу, как в ужастиках, не решилась — а то вдруг у него сердце слабое или еще что… А тут я.

— Будьте здоровы, — машинально отреагировал Ян, не отвлекаясь от осмотра особо заковыристого шедевра археологии.

Каков наглец. Вежливый.

— Я вообще-то не чихала, — сказала я громче, чем представляла у себя в голове.

Ян обернулся, посмотрел на меня сверху вниз и чуть не выронил бутылку воды, которую бессознательно крутил в руках.

— Ты, что ли?

— К экспонатам близко подходить нельзя, — предупредила я и для верности погрозила ему пальцем, но тут же устыдилась и спрятала руки на спину, чтобы они не вытворили еще чего. — Тридцать сантиметров, а то носом стекло протрешь, и сигнализация сработает. И с водой сюда, конечно, тоже нельзя.

— Да неужели? — приподнял бровь Ян.

Осмотрев меня с головы до пят и быстро проанализировав ситуацию, улыбнулся — привычно и гаденько.

— А ты, значит, местная старушка, охраняющая искусство?

Улыбнуться в ответ не вышло. И ладно, пусть думает, что я ужасно строгая, и боится. Или гадает, что я еще выкину.

— Я — музейный работник, если хочешь знать.

Ян хохотнул.

— И чего тебе, музейный работник? — спросил он. — Ты ведь не просто так подошла и первой заговорила, да?

Я кивнула.

— Скройся, — велела я, а потом, подумав, добавила уже дружелюбней, чтобы он совсем ненормальной меня не посчитал. — Пожалуйста.

— С чего бы?

Я на мгновение задумалась. И правда — зачем? Почему меня так сильно беспокоило его присутствие? Помимо того, что он мог растрепать о неблаговидной работе всему университету, конечно?

— Музеев много, и этот — мой, — начала я осторожно. — Найди себе другой. Современное искусство, или что вы там городские мальчики любите.

— Не тебе говорить о том, что я люблю.

Кажется, я его задела. Хорошо. Быстрей уйдет.

— Не сложно догадаться, — бросила я зло. — Портить людям жизнь и подделывать оценки по экзаменам у тебя вроде любимого хобби?

— Чего?

Разумеется, он бы не признался. Такие не исправляют свои ошибки, а хлопают глазами и делают вид, что знать ничего не знают, до последнего.

Как же злит.

— Хотя тебе подобные вообще ничего и никого не любят.

— С чего такая агрессия? Не с той ноги встала? — спросил Ян. — Я тебя не задевал. В последние пару часов точно.

Я негромко рассмеялась. Руки мелко задрожали, а к лицу прилила горячая кровь.

Что ж, доказано и закрыто.

— Вот ты и признался.

— Да в чем? — снова спросил Ян, едва не сорвавшись на крик. — Ты совсем дура?

Я посмотрела на Владимирова со злостью. Махинация с оценками стала последней каплей в чаше терпения, которую он старательно наполнял с самого нашего неудачного знакомства.

— Да что б ты влюбился и понял… хоть что-нибудь, — выдавила я и, резко развернувшись, вышла в следующий зал.

Словно в насмешку, именно в нем висел волшебный портрет дамы в жемчугах. На секунду мне показалось, что ее глаза — или очи — сверкнули и уставились на меня с осуждением. Строгим, но все-все понимающим.

Я посмотрела на часы.

Двенадцать четырнадцать. Разумеется, упустила волшебное время и не загадала свое треклятое желание. Ну, что за день такой?

И что я там Яну наговорила, а главное зачем?

Я выругалась сквозь зубы.

Дура и есть.