В гримёрке стоит тишина. Что после целого дня изнурительных съёмок может быть лучше, чем мимолётный момент одиночества? Арс с Антоном упорхнули, как только они закончили, Дима болтает со Стасом где-то — красота!
Серёжа проходит вглубь комнаты, не включая свет. Ему без надобности. Сейчас единственное, что хочется сделать — наглотаться воды и переодеться.
Вода приятно холодит горло, добавляя плюс один балл к расслаблению. День закончился, наконец осознает Серёжа. Он прикрывает глаза, стягивая футболку, подставляя голую кожу застоялому воздуху, и чуть-чуть улыбается.
Когда дверь звучно открывается, Серёжа замирает всего на мгновение, но в его сознании оно, кажется, длится часами. Он смотрит прямо на Диму, и Дима совершенно точно всё видит — его брови чуть заметно выгибаются, глаза поблёскивают удивлением. Серёжа чувствует, как пульсирует метка, прося сделать хоть что-то, и он действительно делает: резко разворачивается к стене, ссутуливает плечи, словно пытаясь прикрыть грудь, и начинает рыться в сумке в поисках футболки.
Дима тихо двигается за его спиной, где-то слева — шуршит курткой, звенит молнией на портмоне, дышит шумно. (Тихо, на самом деле, но Серёжа сам не издает ни звука, поэтому слышит Диму особенно остро.)
— Тебе взять кофе? — раздаётся хрипло.
— Не, спасибо.
Дверь закрывается с тихим щелчком, и Серёжа сползает на пол, сгибаясь пополам, едва слышно скулит от досады, трепетно прижимая кончики пальцев к метке. Никогда ему ещё не было настолько больно и стыдно.
***
Осознание приходит позже. Было.
Мама всегда говорила, что дети бывают жестоки (если быть точнее, она говорила, что другие люди «те ещё скоты», и отец неодобрительно восклицал «Лена!» каждый раз, качая головой), но Серёжа не воспринимал ее слова всерьёз. Понял лишь в тот момент, когда его во время школьной поездки с ночёвкой в старших классах затолкали в чей-то номер и раздели по пояс.
— Ну и где метка, хвостатый?
— Да нет её, чё тут думать.
— Может, ниже?
— А может ты ещё и в койку его уложишь?
Серёжа громко смеялся, растягивал улыбку так, чтобы всем надоело его держать, а как только тема разговора поменялась, он забрал футболку, выскользнул из номера и долго прятался в комнате отдыха турбазы.
Ему всегда было страшно закрывать глаза: в темноте под закрытыми веками прятались одноклассники, сверкали сочувствующие взгляды десятков врачей из поликлиник, звучал расстроенный шёпот мамы. (Серёжа сотни раз проклял себя за то, что не смог удержаться и подслушал ее разговор с отцом.) Мягкий свет, зажёгшийся, когда он только-только узнал о своём человеке, затухал с каждой прочитанной статьей, с каждым посещённым специалистом, с каждым прошедшим годом.
В двадцать ему пришлось начать собирать себя заново.
Никто больше не говорил с ним из темноты — каждая причина боли растворилась в череде рабочих и учебных дней, в которых просто не было места для любых чувств. Боль ушла, ушёл и свет.
Серёжа, чувствуя вновь зажигающийся огонек, боялся, что боль вернётся тоже. Обводя кончиками пальцев ещё не исследованные аккуратные стороны ромба на своей груди, он твёрдо решил ничего не менять.
Но свет остался, и Серёжа действительно не знает, к лучшему ли это было.
***
— Ну и какого чёрта ты от меня бегаешь?
Дима поворачивает щеколду, и этот звук заставляет Серёжу вздрогнуть. Он не оборачивается на Димин хрипловатый голос, только продолжает складывать вещи в сумку, пока не ловит себя на том, что седьмой раз сворачивает одну и ту же футболку.
— Я не бегаю от тебя, — тихо говорит он, чуть повернув голову вбок. Дима так и стоит там, у закрытой двери, наверное, сложив руки на груди. Выражение его лица Серёже даже представлять не надо — оно читается сквозь тяжёлый взгляд, ощущающийся зудом на затылке.
— Ну конечно, — Дима горько усмехается. — Как будто я не замечаю, что ты вообще на меня не смотришь.
Серёжа хмурится. Димин голос странно подрагивает, переливается непонятными интонациями — надо увидеть его лицо, его глаза, чтобы понять, но Серёжа лишь крепче сжимает пальцы на краю пластиковой столешницы.
— Дима…
— Почему ты не сказал мне?
Серёжина надежда замять все, перевести это в шутку вспыхивает и осыпается пеплом за недолгие секунды, пока Дима говорит. На него вдруг накатывает злость, — не на Диму, нет, на самого себя, — и он скребёт ногтями по столу, сжимая кулаки.
— А что говорить-то? — восклицает он разочарованно. — Привет, я Серёжа, безнадёжно влюбившийся в тебя дебил…
— Для начала, — мягко перебивает его Дима. — мы соулмейты. А во-вторых… Блять, да посмотри ты на меня!
После такого — голос Димы дрожащий, словно он на грани слёз — Серёжа не может не обернуться. Он замирает, хлопая глазами (мысль о том, как он, должно быть, нелепо выглядит со стороны, не задерживается в голове надолго), оглядывая Диму. Тот молча смотрит в ответ, придерживая ткань расстёгнутой наполовину рубашки так, чтобы было видно: аккуратный ромбик — один в один как у Серёжи — светится мягким желтым светом.
Серёжа шумно вздыхает. Он бездумно, практически неосознанно касается своей груди — метка едва заметно пульсирует под пальцами, словно рвётся вперед, к Диме. И Серёжа не сопротивляется, делает шаг вперёд. Он наконец смотрит в чужие глаза — те наблюдают за ним, безотрывно скользя взглядом от лица к ладоням — и протягивает руку к Диме, касаясь едва-едва. Чужое тепло, подрагивающее под кожей, ощущается странно, поэтому Серёжа отдёргивает руку, сразу же сцепляет свои ладони в замок, лишь бы куда-то их деть.
— Правда? — выдыхает он едва слышно и слышит в ответ Димин резкий смешок.
— У меня метка светится, придурок, — казалось бы, беззлобно бросает Дима, но сразу смягчается, увидев, как Серёжа меняется в лице. — Да, правда.
Прикрыв глаза, собираясь с мыслями, и снова их открыв, Серёжа застывает, глядя на протянутую к нему Димину ладонь. Чужой обеспокоенный взгляд скользит по нему, но Серёжа не может ответить ему, даже чтобы успокоить.
В свои едва-едва полные четырнадцать, окруженный белыми стенами, у кабинета врача он очень хотел, чтобы мама просто взяла его за руку и улыбнулась, сказав, что всё будет хорошо.
Не успевает он коснуться Диминой ладони, как тот тут же притягивает его к себе. Серёжа дышит, подстраиваясь под ритм Диминого дыхания, расслабляется в его руках, чувствуя, как пальцы отбивают какую-то мелодию на его спине.
Тап-тап-тап… Тап-тап. Тап.
Серёжа делает шажок вперёд, чтобы прижаться к Диме теснее, и вдруг чувствует: его метка, видимо, встала аккурат напротив Диминой и теперь тянется к ней сквозь слои одежды, щекоча кожу и зудясь. Дима прячет нос в его шее, внезапно хихикая.
— У меня под кожей будто пузыри из шампанского пляшут, — бормочет он, и Серёжа замирает.
— Ты тоже чувствуешь…
Дима ощутимо напрягается и поднимает взгляд — Серёже смотреть страшно, но Дима на удивление не выглядит недовольным: его лицо, едва освещённое полумраком гримёрки, великолепно в своём спокойствии с лёгким намёком на улыбку. Он кладёт руки Серёже на плечи, нежно проводит большими пальцами по шее — туда, сюда…
— Ты как будто все ещё надеешься, что мы сильно ошиблись, — шепчет он, тихо усмехаясь.
И Серёжа усмехается в ответ. Сердце вскидывается в груди, и он понимает, что на сегодня ему потрясений достаточно. Серёжа пытается положить голову Диме на плечо, чтобы спрятать взгляд, но Дима мягко удерживает его, не позволяя.
— Можно? — спрашивает он, пробежавшись взглядом по Серёжиному лицу, и тот кивает, заворожённый.
Дима целует его, и это лучшее ощущение за день. Да что там за день — за всю чёртову жизнь.
~
~
~
Серёжа тихо вздыхает, подставляя шею под поцелуи.
В полумраке комнаты кажется, что Димины глаза светятся. И не только глаза, он весь словно сияет: кожа отдаёт восхитительным оливковым оттенком, перекрывающим привычное молоко, губы — ярко-малиновые и блестят так чудно. Но главное: метка светится так ярко, что её видно даже сквозь рубашку.
Серёжа едва не дрожит, допуская мысль о том, что он сейчас выглядит так же. Должно быть, вдвоём они со стороны смотрятся просто чудесно…
Серёже нравится эта мысль. Ему хочется, чтобы они с Димой смотрелись хорошо вместе. Смотрелись правильно.
Дима забавно ворчит, и это вытягивает Серёжу в реальность: Дима, пытавшийся стянуть с него футболку, бормочет «Ты собираешься мне помогать или как?», строя недовольное лицо, и Серёжа смеётся, глядя на него, и поднимает руки, и Дима улыбается в ответ, не глядя сбрасывая футболку на кресло где-то за своей спиной, и целует глубже.
Дима мягко толкает его в грудь, побуждая сделать шаг назад, к кровати, и с нежной улыбкой проводит по контуру метки кончиками пальцев, прежде чем приняться за собственную рубашку. Серёжа наблюдает за ним, скользя взглядом сверху вниз.
Одна пуговица.
Вторая.
Третья.
И в момент, когда Дима, уже стянув рубашку, вновь посылает ему улыбку, Серёжа понимает, что не может. Метка подпрыгивает под кожей, заставляя коснуться груди от неожиданности, и это не укрывается от Диминого внимания.
— Серёжа? — выдыхает он взволнованно — лицо напряжено, взгляд растерян.
Серёжа не может ему ответить. Метка у него под кожей ноет, отчаянно тянется вперёд, но не рвётся, не желает навредить, прорваться сквозь тонкую кожу.
(Дима тоже едва не дрожит: его метка мечется в разные стороны, то пытаясь дотянуться до Серёжи, то словно прячась глубже в грудную клетку, пытаясь закрыться ото всех.)
Дима хмурится, закусывая губу, и тянется за рубашкой — ткань едва ощутимо опускается Серёже на плечи, и Дима снова делает шаг назад.
— Мне лучше.? — он кивает в сторону выхода из спальни, и оу.
— Нет, — вскидывается Серёжа. — Нет, я просто… Не уходи, — просит он едва слышно, и Дима кивает в ответ.
Дима натягивает Серёжину футболку — ему просто некогда искать что-то ещё сейчас — и осторожно опускается на кровать рядом с Серёжей. Между ними — пустое пространство, и Серёжа хмурится, замечая это, но Дима тут же, видимо, поймав его взгляд, придвигается ближе и обнимает. Его руки успокаивающей тяжестью ложатся на плечи и пояс, его дыхание греет висок. Серёжа вздрагивает, стараясь прижаться к Диме теснее.
В свои далёкие шестнадцать Серёжа тоже хотел, чтобы вместо шушуканий с отцом о непоявившейся метке мама его просто обняла.
— Я… — бормочет он Диме в шею. — Извини, я…
— Все хорошо, родной.
Голос Димы мягкий, его пальцы осторожно перебирают Серёжины волосы. Дима целует его в висок, и Серёжа верит ему, каждому его касанию, каждому слову.
Всё хорошо.
***
— Ты помнишь.
— Что?
Дима смотрит на него, подперев голову рукой. Он выглядит очень гармонично сейчас, когда лежит, вытянувшись, на кровати в Серёжиной квартире, одетый в Серёжину футболку.
— Что я быстрее прихожу в себя в одиночку, — Серёжа кладёт аккуратно сложенную рубашку на кресло и возвращается к кровати, садится по-турецки лицом к Диме. Метка под кожей успокоилась, перестала тревожить душу. — Ты поэтому хотел уйти?
— Да, — Дима пожимает плечами. — Ты же сам мне это говорил.
— Это было… лет пять назад? — Серёжа улыбается, не в силах сдержать свой восторг. — Ты ещё лучше, чем я мог себе представить, — выдыхает он.
Поймав Димину улыбку, он прикрывает глаза. Шорох постели, и Серёжа чувствует касание к щеке, и затем чужие губы опускаются на его, нежно, тепло сминая. Он привычно обхватывает ладонью бритый затылок, углубляя поцелуй, и целует кончик Диминого носа, отстранившись.
— Нам необязательно, помнишь? — тихо говорит Дима, поглаживая чужую шею. — Можем просто закрепить связь. Просто потрахаться — тоже вариант, — острит он, и Серёжа хихикает. — Или можем ничего не делать, — Серёжа фырчит в ответ, глядя в до жути благородные глаза.
— Нет, — тянет он уверенно. — Одновременно хочу. Не каждый день связь закрепляем.
— Уверен? — всё-таки интересуется Дима.
— Уверен, — кивает Серёжа и протягивает руку. — Иди ко мне, — и Дима вкладывает свою ладонь в его.
***
— Вау.
— Вау, — соглашается Серёжа, ложась рядом с Димой. Что-то внутри ёрзает, не давая спокойно лежать на спине, и Серёжа поддаётся порыву, двигается так, чтобы соприкоснуться с Димой метками (уже аккуратными чёрными ромбиками — один в один татуировки), и выдыхает удовлетворённо. Конечно, чувствуется не так интенсивно, как при закреплении связи, но покалывающее тепло ощущается так уютно, что Серёжа почти хихикает от радости. — Дим.
— М?
— Ты… знал? — Дима явно смотрит на него, но Серёжа отводит взгляд в потолок. — Догадывался хотя бы?
— Знал, конечно, — усмехается Дима. — Метку жаром обдало, когда мы познакомились. А у тебя лицо перекосило, будто током шарахнуло, — Серёжа кивает, вспоминая подробности первого прикосновения. — Сложно не заметить.
— Ну и какого хрена ты не стал ничего делать? — бурчит Серёжа, и Дима шутливо толкает его в плечо.
— А что бы это поменяло? Ты прикинь, — смеётся он. — приходишь в новый коллектив, и тебе случайный мужик сходу говорит «Здравствуй, я твой соулмейт, влюбляйся в меня». Да и ты тоже знал, между прочим! — Серёжа кривится в ответ на укол, но смотрит Диме в глаза, поднимая воспоминания.
— У меня метка появилась только к двадцати, — тихо говорит он. — я поэтому настороже всегда был. Знаешь, бывали ситуации же, когда соулмейт человека предназначен кому-то ещё, с кем у него взаимно — я этого боялся, тем более, что ты в отношениях был, — он снова неосознанно кривит губы, и Дима проводит кончиками пальцев по его щеке, успокаивая. — Но да, ты прав. Я тоже мог хотя бы сказать.
Дима кивает, закрывая тему. Он обводит чёрные линии контура ромба на Серёжиной груди — тот зеркалит его действия, и Дима перехватывает его ладонь, целует костяшки пальцев — одну за одной, и Серёжа улыбается.
Их метки больше не светятся, но так и должно быть — огонёк внутри каждого из них остался, и Серёжа обещает себе сделать всё, чтобы не дать им погаснуть.