Свет в комнате был погашен, шумела где-то на фоне набираемая в ванну вода. Куроко, уже начавший расстегивать пуговицы рубашки, застыл, заметив на экране телефона сообщение с незнакомого номера.

Когда он понял, от кого это сообщение? Почувствовал, когда увидел чужие ему цифры (потому что старый номер, уже полтора года молчавший, до сих пор был записан в памяти его телефона), или уже прочитав, по тону сообщения? Но так же мог написать и Аомине, и Акаши, наверное, тоже мог бы, если бы писал ему. Что-то вроде шестого чувства подсказывало, что нет смысла спрашивать: «Кто это?». Писал определенно Кагами, и в тексте сообщения было только два слова: «Надо поговорить». 

Что-то почти осязаемо прошлось по позвоночнику, заставив вздрогнуть. Мысленно Куроко спокойно говорил себе, что не надо придавать этому значения – положить телефон, уйти мыться. Может быть, забыть потом о пришедшем сообщении и так и оставить без внимания. «…Пока однажды этот человек не подкараулит меня у института, впихнет в машину, и там уже не только поговорит, но и заставит объяснить, как я мог забыть ответить ему». 

Казалось, Кагами всегда вызывал у него это странное чувство – страха и в то же время привязанности. Когда прошлый номер перестал отвечать, Куроко даже обиделся, что его друг оборвал последнюю ниточку, не попрощавшись. Хотя по всем правилам давно должен был послать Кагами к чертям и забыть его как страшный сон. Но что-то мешало. «Надеюсь, у меня нет стокгольмского синдрома?» - снова сам себя спрашивал Куроко, уже набирая ответ.

Кагами уехал два года назад, как раз во втором классе старшей школы, бросив на произвол команду и учебу. Но Куроко единственный, пожалуй, знал, что происходит, и, если бы не сбежал Кагами, то сбежал бы сам он, Куроко. 

После той ночи со снотворным и еще чем-то, подмешанным в его чай, все было кончено, и они оба это понимали, сколько ни сожалел о сделанном Кагами, и не переживал из-за этого Куроко. И вот тогда в Тайге что-то начинало копиться, он становился раздражителен, хотя и пытался держать эту агрессию подальше от Куроко, игра в команде у него не складывалась, и в раздевалке с ним страшно было оставаться, даже если они были не одни. Нельзя сказать, что это было невыносимо, скорее сложно, но в то же время, словно в фильме ужасов нарастающим аккордом звук, на пике которого случится что-то страшное. И именно это чувство изматывало Куроко – он старался уходить из школы со всеми и не задерживаться на темной улице, не ходить через парк, не ходить коротким путем мимо пустыря, словно боялся привидений. 

Но на пике страшного звука Кагами вдруг исчез. Он звонил Куроко уже из аэропорта, перед рейсом, попросил извиниться перед всеми, потом сделал глубокий вдох, прежде чем продолжить:

- Я не менял замка. Тетрадь с планами в углу спальни. Уверен, я туда ее зашвырнул. Иногда мне казалось, что я убью тебя, лишь бы никто больше не смел с тобой разговаривать, раз я не могу. 

- Что за тетрадь? – спросил Куроко, хотя от изменившегося тона все внутри похолодело.

- А, ну да… И правда, не ходи, нечего тебе ее видеть. Знаешь, ты ходишь домой одним и тем же путем. Я нашел способ раздобыть машину. На самом деле это машина отца, и прав у меня, конечно, нет, но это не важно… Во дворе недалеко от твоего дома почти не бывает людей. Я бы похитил тебя там. Так я планировал, так расписал в тетради. Потом увез бы, как сначала собирался, в загородный дом, и там продержал бы, сколько смог. Не перебивай только, ладно? И трубку не бросай.

Куроко и не смог бы. Такой Кагами действовал на него как змея на кролика. 

- Я собирался. А потом, вдруг, знаешь… Сижу, радуюсь, что все спланировал так хорошо, уже выбираю день и вдруг сам себя спрашиваю: «А потом что? Найдут его, тебя арестуют. И что? Сможешь спокойно его снова отдать?». Я знаю, ты не поймешь, ты вполне нормальный, если не считать твоей привычки пропадать, но… Мне надо лечиться. Иначе я не только себя уничтожу, но и тебя. 

- Зачем ты мне это говоришь? – спросил Куроко и вдруг понял, что опирается спиной о стену, потому что ноги ватные. 

- Чтобы ты знал, что… Твою мать, так глупо после этого всего прозвучит, но чтобы ты знал, что я люблю тебя. И сбегаю от этого. 

Это прощание не принесло облегчения, хотя Куроко и думал о том, что опасности больше нет, Кагами не стал бы врать, что уезжает, да и незачем. Было стыдно перед командой, что из-за него она лишилась аса, и все. Ощущения разлуки тоже не было, какая-то оглушающая пустота. 

Вроде и раньше жил как по расписанию, но теперь это еще больше напомнило формальность, будто на автопилоте. И в то же время словно бы мало что изменилось. Как-то Куроко пришло в голову, что Кагами как друга и напарника по площадке он потерял давно. Может быть, уже после признания, а теперь с его исчезновением пропала опасность. Куроко пытался представить себя беспомощным, запертым, но почему-то не мог поверить в того Кагами, что решился бы сделать этот шаг. Ему казалось, что тот снова остановился бы на полпути, даже если бы это означало выпустить Куроко из загородного дома или из багажника машины. 

Писать Кагами на телефон было дорого, да и нечего. В начале третьего класса в старшей школе Куроко послал ему сообщение «В клуб пришли новенькие», затем – «Мы прошли отборочные», победить в этот раз они не смогли, и потому снова не нашлось повода выйти на связь. Третье сообщение до Кагами уже не дошло, его номер больше не отвечал. 

Сам Кагами за все это время не написал ни слова. У Куроко складывалось неприятное ощущение, будто это он во всем виноват, и это действовало на нервы. 

Чем было это сообщение столько лет спустя? Ни «Привет», ни «Это Кагами, прости, что сбежал, но я хотел бы встретиться и попытаться загладить свою вину». Ни обвинения, ни прощения, но в то же время и не намек на восстановление отношений. 

Ночью Куроко ворочался с боку на бок и никак не мог уговорить себя, что спокоен, что все это не значит ровным счетом ничего, просто вернулся старый друг, с которым надо встретиться хотя бы из-за того, сколько тот в свое время сделал для команды. Он даже не мог дать определения тому, что его беспокоило, потому что не находил в своей душе ни любви, ни ненависти, ни страха, и в то же время был взволнован. 

К утру это ощущение немного отпустило, не мешало на занятиях в университете, если не считать недосыпа. 

Куроко назначил встречу вечером, в знакомом еще со школы кафе. Было немного неловко появляться там сейчас, когда начинал чувствовать себя взрослым, выше подобных забегаловок. 

Сидящий за «их» столиком Кагами заметил его, наверное, только потому, что, похоже, все это время неотрывно сверлил дверь мрачным взглядом. Выглядел он так, будто проходил здесь совещание для новой работы – белая рубашка, галстук, не то чтобы дорогой, но все же непривычно было видеть Кагами в таком виде. Куроко немного замешкался у двери, удивляясь и решаясь, но прошел и сел напротив, поздоровавшись так же спокойно, будто они, во-первых, не виделись всего пару недель, а не лет, во-вторых, были просто товарищами по команде. Кагами заметно нахмурился, но тут же расслабился, махнув на это рукой, снова собрался с мыслями. 

- Я удивлен, что ты согласился на встречу, - начал он, так и не произнеся ни приветствия, ни каких-либо извинений. Для него это уже было тем самым вступлением к разговору. Куроко пожал плечами и, хотя хотел говорить о другом, как назло спросил так же спокойно, будто проверяя на прочность нервы Кагами:

- Ты уже поел? Я немного голоден, так что отлучусь к стойке, извини, подождешь немного?

Кагами вскочил, остановив жестом:

- Я сам все принесу. Хватит с меня. Я не выдержу еще полчаса сидеть и ждать.

Только когда он отошел, Куроко, заметно выдохнувший, понял, что тем самым дал себе время прийти в себя и успокоиться. Он не боялся Кагами и не чувствовал опасности только, когда тот был далеко. Куроко не пошел бы к нему в квартиру и не стал бы разговаривать без свидетелей. 

Очередь Кагами прошел не за полчаса, а минут за десять, поднос поставил на стол так, что свертки бургеров на нем подскочили. 

- Я… - начал Кагами, потыкав пальцем один из свертков, пока Куроко взял в руки пластиковый стакан с ванильным шейком так, будто в нем был чай, и Тецуя хотел погреть о него руки. – Я проходил лечение. 

- Почему в Америке? – зачем-то спросил Куроко и готов был тут же закрыть себе рот руками, но только в лице что-то дернулось, сразу вернувшись к обычной невозмутимости. 

- Подальше от… От Японии, - с вызовом закончил Кагами. Куроко смотрел на свой стаканчик, не поднимая глаз. Куроко боялся. Этого человека, этой ситуации, того, что сейчас ему предложат возобновить отношения, начнут снова давить. И боялся поднять глаза так, будто для хищника в Кагами это станет приглашением к активным действиям. – Мне помогли…

- Тогда почему ты написал?

- Если бы не помогли, я бы просто завалился к тебе домой и потребовал бы… чего-то. 

- Кагами-кун, тогда давай ты просто скажешь, зачем мы здесь. Ведь у тебя была причина вернуться и написать мне, так? – Куроко для разнообразия осмотрел поднос, нетронутые свертки, царапины на столе. 

- Да я тебя для того сюда и позвал, чтобы все это объяснить. Ведь ты наверняка злишься, что я уехал, бросил команду, сменил номер и не давал о себе знать. 

Куроко открыл рот сказать что-то вроде: «Нет, конечно. Все в порядке», но закрыл. Врать он не собирался. 

И тогда Кагами заговорил, рассказывая с начала, в подробностях. 

Это напоминало клуб анонимных алкоголиков. «Добрый день, меня зовут Кагами Тайга, я баскетболист и пытался изнасиловать своего одноклассника». Но в Кагами в начале еще оставалась уверенность, что он был прав, ведь он любил Куроко, а Куроко – его. 

Когда дело дошло до его полной истории, он все еще чувствовал себя уверенно, хотя и замялся, рассказывая, что подсыпал снотворное в воду. Про план с загородным домом он не успел рассказать, потому что, стоило ему сообщить, что в тот вечер он так ничего и не смог сделать, и утром помог Куроко одеться, отпустив домой, эти люди, которых Кагами честно не уважал, а может, и презирал, люди, которых он мог охарактеризовать как педофилов, извращенцев и психов, вдруг громко поддержали его. «Нужно было сразу его завалить. В первый же раз, когда остались наедине» - кричали эти люди. «Ты же больше и выше его. Ему бы все равно понравилось. Как такой парень может не нравиться?», - продолжали голоса. «В конце концов, ведь он же любил тебя, а значит, должен был принять все. Должен был просто без возражений раздеться и отправиться в кровать».

Кагами поднялся, извинился (чертова привычка, оставшаяся еще с Японии, извиняться, когда не чувствуешь себя виноватым) и сказал, что на сегодня он закончил и ему надо побыть одному. 

После этого он пропустил два занятия. Ему было мерзко, и казалось, что вместо тех «жертв», которых вожделели эти люди, он видит Куроко. Беззащитного, десяти ли, пятнадцати лет, и такого же доверчивого к этим людям, как сам Куроко был доверчив к Кагами и раз за разом обманывался. Тогда пришло осознание, что Кагами ничем не лучше этих людей, и единственное, чем они все могут себя оправдать, это участием в этой группе, где вместо того, чтобы потакать своим желаниям, стараются держать их под контролем, чтобы не причинить вреда окружающим и никому не сломать жизнь ради собственного развлечения. 

Появившись в следующий раз на занятии, Кагами досказал свою историю: спокойным, безразличным тоном, отрешившись, словно рассказывая скучный фильм. Подробно объяснил план, описал дом, как мечтал приезжать по выходным к своему запертому однокласснику, и как ощущение будущей власти кружило голову. Его слушали молча, и на этот раз в слушателях не было одобрения. Когда рассказ кончился, после минутного молчания психолог начал аплодировать первым.

Уже после занятия, задержав Кагами, он сказал, что в этом случае групповая терапия помогает не всем и иногда приходится отправлять людей на принудительное лечение. Но в этом случае уже можно говорить о прорыве, первом шаге на пути к выздоровлению.

 Кагами удалил номер Куроко, чтобы не сорваться и не позвонить. Вряд ли ему понравился бы этот звонок, в нем было бы все так же много фанатизма и обвинений. Но потом Куроко сам написал сообщение, и тогда сменить пришлось и сам номер, хотя до одури хотелось ответить. Но единственный вопрос, что приходил на ум был: «У тебя есть кто-нибудь? Нашел среди новеньких для себя новый «свет»?». 

Психолог по сути только вслух сказал то, до чего Кагами додумался еще в Японии. «Вы должны понять, что отношения эти уже не восстановить и что вы сами их разрушили». 

Из агрессора Кагами превратился в слюнтяя, переживающего болезненный разрыв. Выкинуть фотографии, выкинуть напоминающие о нем вещи, стереть номер, перестать мысленно возвращаться к пережитым вместе хорошим и плохим моментам. Какое-то время он даже играл в игру «Куроко меня никогда не любил, я заставил его встречаться со мной, сам он только терпел мои прикосновения и поцелуи». Это было проще и не так болезненно, чем объяснить себе, что Куроко любил его, но до того разоблачения, с которого начались их отношения. 

А потом была женщина. Не из психологической группы, нет. Кагами так толком и не сказал, где с ней встретился, получалось, что чуть ли не на улице. И сам же толком не знал, зачем это сделал. Просто молодое тело требовало секса. Кагами зачем-то, болезненно скривившись, прибавил, что подобное произошло только однажды за все это время, потом, пытаясь казаться спокойным, незаинтересованным, спросил:

- А… ты? 

- Нет, - ответил Куроко, правильно поняв суть вопроса. Вернулось ощущение хищника перед ним, будто Кагами – акула, а Куроко здесь, в светлом кафе среди людей на маленьком, погружающемся в воду островке. Но чувство это быстро прошло: Кагами взял себя в руки, успокоившись. И все же он улыбался, глядя в сторону и, возможно, выбирая между «Спасибо» и «Ясно», что же хочет произнести вслух. 

- Ты попросил о встрече, чтобы проверить себя? – высказал догадку Куроко, наконец впервые за вечер отпив уже растаявший коктейль. Кагами отрицательно покачал головой:

- Нет. Думаю, я был в себе уверен. Тут скорее… Попрощаться. Сказать, что я вернулся в Японию, но тебе это ничем не грозит.

- Но зачем прощаться, если ты смог себя преодолеть? – не понял Куроко. 

- Возможно, я неправильно сформулировал, когда сказал, что эти сеансы меня «вылечили». Говорю же – это как общество анонимных алкоголиков. Ты учишься держать себя в руках, но с манией ничего сделать не можешь. Я как алкоголик, Тецуя. А ты – дорогой виски. Алкоголю лучше и надежнее храниться в магазине, а не в темном углу антресоли. Конечно, можно проверять на прочность силу воли, но я не могу отвечать за то, что не сорвусь. Да и, черт возьми, рано или поздно ты полюбишь. Захочешь быть вместе с этим человеком. А я не смогу с этим смириться. Я уже сейчас это знаю, давай не будем экспериментировать. И, знаешь, мне хочется верить все-таки, что я умею любить. По-настоящему любить, а не… так. Как все люди. Вот я и подумал, что раз смог там, в Америке, то могу отвлечься, - Кагами смотрел в глаза, спокойно, будто сам себя проверял на прочность, и ему приятно было видеть, как огорчают эти слова Куроко. 

Некоторое время молчали. Кагами наконец взялся за свой ужин, хотя без прежней живости. По большей части он тренировался не сосредотачивать внимание на одном только Куроко и изменениях в нем, больше переключаться на посетителей, делая вид, что ножки сидящей у окошка школьницы его интересуют. 

- Зачем вообще нужна любовь? – вдруг, поморщившись, выдавил из себя Куроко. – Все было бы хорошо. Отыграли бы три года старшей школы. И теперь бы иногда виделись, играли вместе. Знаешь, ребята из Сейрин иногда…

- Ты не хочешь прощаться навсегда? – перебил Кагами, откладывая надкусанный бургер и сцепляя руки под подбородком в замок. Куроко снова замолчал, думая. Кафе шумело вокруг, не давая сосредоточиться на том, что происходило внутри. Прожил же Куроко без него два года, а если и скучал, то как о друге, как о талантливом игроке, без которого команде пришлось туго, и вина за уход которого целиком ложилась на плечи Куроко, работавшего усерднее, насколько это было возможно, чтобы как-то все загладить. И не мог. В Сейрин больше не было для него «света». Но в случае Куроко любовь тут была ни при чем. 

- Ты снова даешь мне надежду. Ничему не учишься… Ты же не любишь меня, так? – подтолкнул к нужной теме Кагами. Куроко поднял голову, сцепив побледневшие губы, отрицательно помотал головой. В этом он был уверен. – Вот видишь… Ты не прав, любовь наверняка прекрасное чувство. Иногда я думал о том, что было бы, люби я тебя «нормально». Без фанатизма. С фантазией у меня туго, и мне представлялись какие-то невероятные ситуации, в которых я настолько терпелив, что не пытаюсь зажать тебя в угол все три года старшей школы, и ты сам приходишь ко мне перед выпуском, понимая, что дальше возможности уже не будет. Но это все – мечты. Я любил так, как любил. И поступил так, как поступил. Поверь, я бы тоже хотел это исправить, но… Мы оба знаем, что «доисправлялся» уже, - Кагами грустно и как-то даже по-взрослому улыбнулся, и Куроко снова поймал себя на мысли, что таким его не помнит. Разве Кагами всегда был спокойным и рассудительным? Скорее наоборот. Играл ли он в баскетбол в Америке или все внимание уделял сеансам? 

Если Куроко и ревновал его, то только как игрока. И вдруг стало неприятно, что привел его сюда, в кафе, вместо того, чтобы назначить встречу в парке у баскетбольной площадки или попросить зайти домой. Будто здесь они перед всеми посетителями, которым, может, и дела до них никакого нет, как в аквариуме. 

- Я должен тебя отпустить? – спросил Куроко, сжимая в руках стаканчик так, что белая жидкость коктейля выступила на пластиковой крышке. Кагами пожал плечами:

- Возможно. Я и сам толком не знаю, зачем все так подробно рассказывал и не ограничился звонком. Надеялся, что ты по мне скучал? Ну так ты скучал, но совсем не так, как я хотел бы… Нет, пожалуй, не нужно меня отпускать. Ты меня и так освободил. Все в порядке, правда. 

- Для кого в порядке? Для тебя или для команды? – все-таки не выдержал Куроко. Кагами безразлично пожал плечами, и было заметно, что сейчас это волнует его меньше всего. По сути они говорили и думали о совершенно разных вещах, и Кагами со своими проблемами, продолжая сидеть на стуле напротив, все удалялся и удалялся от него, и уже нельзя было протянуть руку, чтобы задержать. При таком расстоянии не помог бы уже и канат, да и вряд ли Кагами стал бы за него хвататься. Что мог сделать Куроко? Недостаточно было отдать себя полностью этому человеку, согласиться на все, чего раньше боялся, потому что этот Кагами вырос и поумнел, и ему нужна была любовь, а не игра в отношения, даже если с таким заманчивым бонусом, как секс. Но и Куроко по-прежнему не был готов так вот «продаться» и подставляться ради нынешней команды. И дело было, конечно, не в том, хорошая или плохая это команда. 

- Тупик, - выразив все свои мысли одним словом, заключил Куроко. Кагами кивнул, как-то даже одобрительно.

- Это не могло прийти ни к чему хорошему. Даже если бы я не говорил о том, что преследовал тебя в парке и пытался выломать дверь – ты бы рано или поздно понял. Как знать, что осознание этого сделало бы с тобой. Но события просто происходят. Все могло закончиться намного хуже, ты же знаешь. Меня бы посадили за то, что запер тебя, а тебе пришлось бы проходить такое же общество «анонимных алкоголиков», - Кагами вдруг усмехнулся, передразнил:

- «Здравствуйте, я Куроко Тецуя, и меня держал в загородном доме родителей два года мой одноклассник, надеясь, что я буду любить его». Все не так плохо, как могло бы быть. 

- Ты сам в это не веришь, - припечатал Куроко, словно бы огрызнувшись, но тон оставался все таким же спокойным. 

- Может быть. Но получилось так. Ничего вернуть нельзя. Сейрин уже проиграл два года и зимний, и летний кубок, я знаю. И это из-за нас обоих, это знаем только мы. Мы два года не общались, какая уж тут дружба. Так что, Куроко, - он снова перешел на фамилию, - приятно было повидаться. Ты, кажется, тоже изменился, хотя и не вырос за эти годы. 

Куроко думал и никак не мог найти возможности удержать Кагами, да и были ли для того причины? Они два года жили, особо и не скучая друг по другу. И это неприятное чувство потери будет только сейчас, а потом – останется в этом кафе, за этим столиком, отдельно от Куроко, который пойдет дальше – на занятия завтра, на тренировки, в другие кафе с друзьями в выходные. Главное, сюда больше никогда не заходить. 

- Все будет хорошо, - закончил Кагами, и видно было, что он-то как раз в это верит. – Плохо уже не будет, а значит – будет хорошо.

И напоследок, прощальным жестом сделал то, от чего Куроко всегда бесился – потрепал его по мягким волосам, будто маленького. 

Хотя Кагами и дал понять, что уходит из его жизни навсегда – Куроко чувствовал его. Часто на играх среди университетских команд, все больше среди толпы, когда самого Кагами увидеть было невозможно. И все же Куроко ощущал его, и это чувство было сродни февральскому пронизывающему ветру, нужно было несколько секунд, чтобы взять себя в руки и прекратить осматриваться. 

И все же к началу второго курса в университете, Куроко вдруг понял, что уже несколько месяцев не испытывал этого чувства. Это означало только одно – акула-Кагами прекратил кружить вокруг, проверяя, как поживает его цель. Куроко почему-то подумалось, что это – повод порадоваться за Кагами, который нашел наконец что-то сильнее и лучше своей мании. 

А еще хотелось верить, что больше не нужно чувствовать себя перед этим человеком виноватым за свою нерешительность и слабость перед ним.