- Алло, мам?.. Не разбудил? Да, прости, что заставил волноваться. Все в порядке, но метро уже закрыто, на ночь я останусь здесь. Нет, Кагами-кун живет один, так что я не причиню беспокойства родителям… Мама, давай обсудим это завтра, пожалуйста. Я продиктую тебе адрес, на всякий случай, хорошо? Извини. 

У Куроко почти всегда был спокойный голос, и все же он боялся, что мама, человек достаточно близкий ему, раскусит его притворство, начнет волноваться. Он думал, что сейчас сам в состоянии справиться со своими проблемами. 

Но в темноте все еще ждал Кагами, затаившись.

- Ты голоден? – спросила темнота, когда Куроко закончил разговор и остался один на один с тем, кто в ней прятался. 

- Нет.

- А как насчет чая? 

Куроко задумался, кивнул, уверенный, что на фоне окна он как на ладони. Чаю не хотелось, но это было шансом, что Кагами придется хотя бы пройти на кухню, освободив ему выход из спальни. 

- Да, чай был бы кстати, если не трудно.

- Конечно. Пойдем на кухню. Только я бы перекусил – я все это время ждал, пока ты проснешься, и не хотел отлучаться. 

Куроко не нужно было просить дважды, он вскочил, остановившись только потому, что, открыв дверь, Кагами задержался убедиться, что он идет следом. 

- Зачем ты ждал? 

В квартире было темно, но на просторной кухне, совмещенной с большой комнатой, Кагами включил свет, и, прежде чем вступить в него, Куроко прищурился, привыкая.

- Ну как же… Ты проснешься. В темноте, один. Я не был уверен, что ты узнаешь квартиру. И что не испугаешься.

- Или хотел быть уверен, что я не проскользну мимо тебя, пока ты будешь возиться с ужином, - прямолинейно добавил Куроко, стараясь все же держать дистанцию. Но Кагами, включив электрический чайник, после этих слов обернулся и приблизился за пару шагов. Куроко дернулся, но отступать не стал, сам еще толком не понимая, почему – то ли чтобы не спровоцировать на игру «Поймай Куроко», то ли хотел показаться решительным. Но Кагами бережно взял его руку, поднял и коснулся его запястья с внутренней стороны губами, голосом, полным раскаяния и от того будто не родным ему, произнес:

- Прости. Не хотел тебя так пугать. 

- Ты мог уговорить. А не заставлять родителей волноваться.

- Но ты не поддавался. Я же говорил, что не отличаюсь терпением.

- В чай тоже что-то подлито? – негромко спросил Куроко, при первом же движении Кагами хотел отдернуть свою руку, но замер.

- Нет. Конечно, ты имеешь право злиться, но, надеюсь, ты будешь делать это не всю ночь.

- Прости, но так не поступают, - Куроко уже знал, что разговаривать бесполезно, Кагами все равно не поймет, и хорошо, если и дальше останется таким покладистым, но все же было в этой послушности что-то настораживающее. 

- Ты можешь обижаться на меня до утра. Просидеть в ванной, закрывшись, хотя вряд ли меня остановил бы такой хлипкий замок. Либо мы можем провести остаток вечера в приятной дружелюбной обстановке за чаем.

- Но уже ночь, - напомнил Куроко.

- А что, завтра нужно куда-то вставать пораньше?

- У нас тренировка с утра, - напомнил Куроко. Кагами задумался, кивнул:

- Точно. Из головы вылетело. Тогда, как скажешь, после чая можем лечь спать. Точно не голоден? Ванная нужна? 

Куроко, еще толком не проснувшийся, забрал из рук Кагами чашку с чаем, поднес к губам и замер, вспомнив, что в чай тоже могло быть добавлено что-то. И, оторвавшись от кромки, поймал на себе взгляд Кагами и, сглотнув, будто оправдываясь, ответил:

- Горячо… 

- Хочешь пойти в ванную первым? – не особо разочаровываясь или не показывая этого, спросил Кагами. Себе он чаю не налил, но прекратил рассматривать чашку в руках Куроко, переключив свое внимание на содержимое холодильника. – Я тоже еще там не был. Вдвоем ты же не согласишься. 

Куроко опустил чашку на стол, поморщившись. Ему хотелось домой, в место, где он чувствовал себя в безопасности. Его затащили сюда против воли, и глупо было делать вид, что ему это нравится, тем более что обида на Кагами оставалась. 

- Пожалуй, да. Я пойду в ванную первым. Ты пока поешь. И чай остынет.

В ванной можно было побыть наедине с самим собой, собраться с мыслями, и в то же время это являлось еще одной опасностью, тем более после упоминания о хрупкости замка. 

Закрывшись, Куроко несколько секунд потратил на бесполезные мысли о том, что замки в ванной – просто формальность, чтобы, когда не слышно шума воды, знать, что здесь занято, и не лезть в личное пространство. Кагами вряд ли вообще своим замком пользуется, ведь он живет один. А затем Куроко переключился на более важные проблемы. Телефон еще был при нем, в кармане штанов. Кагами не проследил за тем, берет ли Куроко его с собой или оставил в сумке, на кровати. Что это могло означать? Кагами правда не считает это похищением и не думает, что его гостю может понадобиться помощь? Куроко был уверен более чем, что при появлении кого-либо из спасителей Кагами удивится, а может, и обидится, ведь, по его мнению, он не сделал ничего плохого. 

С другой же стороны, звонить Куроко было некому. Он не мог объяснить всей странности этой ситуации, не мог сказать всей правды, да и просто не мог впутывать в это посторонних или заставлять кого-то сейчас, ночью, бежать к нему сломя голову, предварительно поссорившись с родителями, которым не понравится, что их ребенок уходит в такое время из дома непонятно куда. Нужно было справиться самому. 

Все еще думая над этим, Куроко взялся за пуговицы рубашки и остановился, не расстегнув даже первой. Он не чувствовал себя здесь в достаточной безопасности, чтобы раздеваться. Злясь на самого себя за это чувство, всегда такой аккуратный Куроко теперь расстегнул рубашку чуть ли не рывком.

Когда он вышел из ванной, снова надев школьную форму, Кагами еще возился на кухне. К чаю была готова пара бутербродов, небольших, как раз под аппетиты Куроко. Кагами обернулся к нему, адресовал широкую счастливую улыбку, оповестив:

- Чай остыл. Есть не хочешь, так хотя бы перекуси, - и тут же спохватился. - Черт, я же тебе ничего переодеться не дал. Я сейчас. 

Как только он выбежал из кухни, Куроко прислонился к дверному косяку, глядя на чай с бутербродами. Он понял, что его смущало и почему он не мог ни злиться, ни позвать кого-нибудь забрать его. Тот человек, что искал ему во что переодеться на ночь, готовил, отпустил в ванную первым и не настаивал идти с ним - не был опасен, не мог быть тем зверем, которого иногда чувствовал Куроко. Этот Кагами не мог причинить ему зла. Будто зверь подсыпал ему снотворного, перетащил сюда, возможно, и поговорил с тем тихим сарказмом, но теперь снова заснул. А может, хуже, просто спрятался поглубже. 

- Держи, - протягивая ему футболку с шортами, Кагами заметил наконец, что Куроко выглядит несчастным, насколько это вообще может делать Куроко с его спектром эмоций, улыбка тут же сползла с его лица. – Что-то не так?

- Да. Все плохо. Прости, но я чувствую себя неуютно. Я оказался здесь против воли. И даже злиться не могу, ведь это же ты… И ты не думаешь, что делаешь что-то плохое, ведь ты же делаешь это «любя», а я сейчас даже чай пить не смогу. Я раздеваться тут боюсь, даже если заперт в ванной. И в одну кровать с тобой не лягу… Да и на диване тоже вряд ли усну… Мне очень плохо. Даже тошнит. С одной стороны, я хочу верить, что ты не причинишь мне вреда, но… - Куроко замолчал, нервно сцепив пальцы и глядя в пол. 

- Но не веришь, - не дождавшись, закончил за него Кагами. Он вдруг почувствовал себя глупым, с домашней футболкой, со всей этой возней с чаем и свежим постельным бельем, снотворным и вообще всей этой затеей. Стало вдруг мерзко от себя, от того, что сделал, именно не потому, что сделал, а из-за того, что Куроко это настолько потрясло. Чуть ли не откинул футболку с шортами на пол, обнял Тецую, прижав к себе крепче, будто успокаивая, даже немного качнулся с ним, как с ребенком, произнес:

- Ну что ты. Глупый. Я тебя никому в обиду не дам. Даже себе. 

Куроко расслабился, обнял в ответ. Его и самого уже разрывало надвое – один хотел кидаться вещами и кричать, что Кагами поступил как последний маньяк и безнадежный псих, что может в задницу засунуть себе свои извинения и хорошее поведение теперь. Другой поддавался этому теплу, пытался сам себе возражать: «Но он ведь ничего не сделал больше. Он мог изнасиловать меня, пока я был без сознания. Мог раздеть. В конце концов, мог привязать или пристегнуть и дождаться, пока я проснусь, оказавшись беспомощным. Я мог проснуться не здесь, а в загородном доме его родителей, из которого не мог бы сбежать. Он оставил мне телефон, знал, что я не буду звать на помощь. Ему даже такой мысли в голову не пришло. Спасать меня, от кого? От него? Да он бы рассмеялся. Я сам загнал его в тупик. Ему нужно нечто большее, чем видеться каждый день. Ему нужно обнимать, чувствовать. Я сам виноват».

 И все же оставалась частичка его, недовольная этим объяснением и не согласная. Оставался внутри него Куроко, считавший, что если человек пошел на то, чтобы подсыпать тебе снотворное и потом увезти к себе домой, то, даже если ты проснулся одетый и свободный, успокоившись и снова уснув рядом с ним, ты рискуешь очнуться уже от острой боли в заднице. 

Нет, все в порядке, и ничего нет в чае, все нормально с бутербродами, и даже заснув с Кагами в одной кровати, можно максимум проснуться от того, что тебе в бедро упирается его стояк. 

А потом?..

Уходя в ванную, Кагами, походивший на побитую собаку, несколько раз переспросил, не сбежит ли Куроко из его квартиры в ночной город с закрытым метро, стоит ему отлучиться. 

- Я ведь еще не совсем идиот, - заметил Куроко, сидя на диване в гостиной. 

Переодеться он смог, только когда дверь ванной закрылась на замок. Может быть, Кагами не забрал из его сумки ключ, зная, что в ночь один Куроко не сбежит, тем более после всего пережитого. Что-то вроде – лучше знакомый и все-таки любимый маньяк под боком, чем незнакомый на улице. Но страх понемногу отпускал, и Куроко, не без подозрений, правда, выпил остывший чай, оставив бутерброды нетронутыми. 

Вернувшись минут через десять из ванной, Кагами застал его так же сидящим в уголке дивана, только уже в футболке и шортах. Подошел, зачем-то приложил открытую ладонь ко лбу Куроко, будто бы проверив температуру, спросил заботливо:

- Лучше? 

- Да. Немного… Только, мне кажется, я все равно не усну. Я уже выспался. 

- Я посижу с тобой. Ты же знаешь, я привык ночами не спать, - Кагами словно бы перетек, а не сел, на место рядом с Куроко. В гостиной был полумрак, свет горел только в коридоре, во всем доме – ночная тишина, пластиковые окна не пропускали в квартиру звуки улицы, и было в этом что-то мирное, спокойное. Куроко доверчиво положил голову на плечо Кагами, подвинулся, позволяя обнять себя, вздохнул поглубже, стараясь выбросить из головы беспокойные мысли. Может, опасность и была, но теперь снова миновала, и рядом сидел не опасный зверь, а ласковый и вполне благоразумный Тайга. 

- Может, телевизор включить? – предложил Кагами. 

- Не нужно, - почти шепотом отозвался Куроко, стараясь не нарушать этого покоя. И тут же напрягся, когда рука Кагами скользнула под его футболку. В этом не было ничего страшного, Тайга и раньше мог залезть под его одежду, когда они оставались наедине, но сейчас это было как тревожный звонок к тому, что все снова идет не так, хотя горячая ладонь легла успокаивающе на позвоночник, погладила, будто уговаривая снова расслабиться. Куроко вдруг почувствовал себя не в объятьях, а в ловушке. Но Кагами оставался таким же спокойным, добрым, уткнувшись в макушку жестких волос, вдыхал их запах и был так расслаблен, будто вот-вот в этой позе и заснет. Но рука словно действовала отдельно, все тем же успокаивающим жестом спустившись по позвоночнику вниз, с нажимом, пальцы подцепили резинку шорт. Куроко завозился и протестующе замычал, но отодвинуться не получилось – он уже был практически придавлен к дивану. Освободив руки из-под этой тяжести, поймал лицо Кагами в ладони, отодвинул от себя, чтобы серьезно посмотреть ему в глаза, спросив:

- Что ты делаешь?

Потом руки обмякли против его воли, тело опало, будто снег по весне, прогнувшийся под собственной тяжестью. Глаза Кагами снова были изучающими, спокойными, он ничуть не удивился, снова коснулся лба Куроко, спросив:

- Ты выпил чай? Я и не надеялся. Просто, на всякий случай.

Куроко хотел спросить, что было в чае, но горло уже не слушалось, получалось только сглатывать. 

- Аллергии вроде нет, значит, «скорую» можно не вызывать, - продолжал Кагами, слегка отстранившись. 

«Что это? Наркотики? Он совсем с ума сошел?». Вместо того, чтобы подняться, опершись на руки, Куроко только заскреб ногтями по диванному ворсу, даже толком стиснуть зубы от злости не мог. Попался. Опять. Только этот раз был последним. 

- Я был уверен, что ты выльешь чай в раковину. Даже и не надеялся… - Кагами отсел в противоположный угол дивана, поджал под себя ноги. – Смирился почти, что спать будем в разных комнатах, что больше ты сюда не придешь… Мне в последнее время начинает казаться, что ты согласился на отношения только для того, чтобы себя защитить. Вроде «Пока Кагами-кун на что-то надеется, он ведет себя хорошо и не трогает». Хотя иногда ты такой ласковый, и не поймешь, притворялся или в самом деле… - Кагами вздохнул, кажется, даже с сожалением. – Ты же понимаешь, что я все мосты сжег. Либо я тебя «вылечу» от твоей асексуальности, доказав, что ты зря боялся, либо навсегда от себя отвращу. Так ведь? 

На вопросе Кагами, положив одну руку на спинку дивана, наклонился ниже, к лицу Куроко. Тот попытался хотя бы отрицательно помотать головой, жест получился не полный, слабый, но, кажется, все равно понятный, судя по тому, как печально нахмурился Тайга.

- Я оставлю полумрак, - предупредил он, будто бы мнение Куроко имело тут какое-то значение. – И буду очень осторожен, не волнуйся. Все будет хорошо. 

Куроко будто прошибло от копчика к загривку, словно только теперь он осознал, поверил в то, что сейчас все-таки случится. Это хуже, чем если бы его связали. Связанным он мог бы говорить, дернуться, сейчас же Кагами сделал из него просто куклу, издевательски оставив при этом в сознании. Для Куроко это не было актом заботы по отношению к нему, скорее садизм. 

«Я – просто тело, - сделал вывод Куроко, снова попытавшись подняться, неудачно, конечно. – Ему не нужна ни душа, ни увлечения. Я мог продолжать просто сидеть за его спиной в классе, и однажды он бы также затащил меня к себе. Мое согласие тоже не имеет значения. И о моем удовольствии он сказал только для меня, сам он об этом не думает. Только как повод оправдать себя. А я – просто мягкое теплое нутро, в которое можно вставить член и получить удовольствие». 

Кагами не торопился. Снял с себя футболку, словно переодевался с тренировки, скинул на пол, подцепил за ворот футболку Куроко, наклонился, в то же время потянув его к себе. Тот попытался укусить, но у порыва снова не было достаточной силы, получился чуть ли не одобрительный укус, не вышло никакого сопротивления, когда в его рот ворвался язык Кагами, только глаза зажмурить и смог. Горячие руки подцепили края футболки, сняли так же спокойно, уверенным движением.

Было что-то кошмарное в этой беспомощности. У Куроко бывали такие сны, особенно после ухода из Тейко. Ему снилась толща черной воды и рядом что-то страшное. И не было вокруг ничего, кроме этой воды, но не пошевелиться. И он понимал, что спит, но при этом испытывал такой неимоверный ужас от беспочвенного еще предчувствия чего-то нехорошего, что хотелось орать, и не мог. 

Куроко знал, что теперь эти кошмары вернутся. А ведь он даже не успел рассказать Кагами о тех снах и чувстве ужаса. Но что-то подсказывало, что и это тоже ничего бы не изменило. 

Кагами уже не казался таким спокойным. В полумраке комнаты голая кожа Куроко белела, словно сахарная. Взволнованно вздымалась грудная клетка, дергались в попытке родить усилие мышцы на руках. 

- Тебе страшно? Ничего. Все будет хорошо, успокойся, - не отрываясь от белых очертаний тела, одной рукой, не глядя в лицо Куроко, погладив его по волосам, другой потянул вниз шорты, но пришлось приподнять, и от этого бесцеремонного движения Тецуя снова зажмурился, поджал губы. Сохранять спокойствие и безучастность не получалось. Тело, лишенное самоконтроля, начало трясти нервной дрожью, изнутри всплывало брезгливое чувство омерзения, и в то же время злости. Хотелось ударить, повысить голос, потребовать очнуться, ведь тот Кагами, к которому он чувствовал…

«Да, точно, - опомнился Куроко. – Это будто совсем другой человек. Я не знаю его. Кагами-кун – заботливый, честный, добрый. Тот Кагами, выходя из себя, мог ударить, но не всерьез. И никогда не был мерзавцем». 

Тело не переставало чувствовать ни горячую пульсацию чужих рук, ни влажное касание языка к чувствительному месту за ухом, ни сбитое дыхание, ни изучающий взгляд. Тело просто потеряло способность быть личностью, выразить свою свободу. 

Кагами приподнялся, посмотрел с надеждой, будто ожидая, что после всех его прикосновений Куроко сдастся и разрешит зайти дальше. Но Куроко смотрел с сожалением, почти безучастно, мысленно он пытался понять, что пошло не так, где он ошибся и в какой момент вдруг исчез тот Кагами, которого он любил.

Исчез. Эта мысль вдруг резанула, тело ощутимо вздрогнуло, но снова опало. Горячие руки подцепили резинку трусов, потащили вниз. И словно холод коснулся его только теперь, когда он остался совсем голым, хотя на самом деле это шло изнутри. Куроко вдруг понял, что есть вещи, страшнее смерти. Когда человек, которого любил, постепенно стирается, а наружу проступает что-то незнакомое, опасное, отталкивающее. «Я виноват? – спрашивал он себя. – Я сделал с ним это? Из-за меня он стал таким? Его перекроила любовь или отсутствие возможности ее реализации? Я, сам того не зная, убил Кагами, которого любил? Тогда все, что происходит, правильно. Я заслужил этот ужас и осознание. И боль тоже заслуживаю». Снова дернулись пальцы, на этот раз бессознательно. Кагами, пытаясь сильно не давить своим весом, полез с поцелуями, осторожно погладил по бедру и, приподняв второй рукой, так же погладил ягодицы. Хотелось сорваться и оставлять засосы, перевернуть Куроко на живот, приподнять его бедра, начать именно с такой позы, но при этом и Тецуя должен был как-то реагировать, так что это желание пришлось оставить на потом. Кагами не был уверен, что после этого его не назовут чудовищем, что хороший секс правда даст понять, что бояться здесь нечего, а еще лучше скорее повторить это. 

Он приподнялся, чтобы достать из школьной сумки спрятанный тюбик смазки, и замер на половине движения. В темноте еще белело так заманчиво открытое тело, руки положены на подушку ладонями вверх, иногда шевелились пальцы, но уже слабо, Куроко не пытался больше сопротивляться, он сдался, открылся и готов был принять все, что с ним сделают, чего Кагами и добивался. Вот только глаза были закрыты, и к шее стекали слезы. 

Кагами открыл было рот, чтобы сказать что-то, попробовать успокоить, снова уговорить, но замер, закусив губу. Все, абсолютно все слова утешения сейчас казались пошлыми, омерзительными, стало ясно, что не будет никакого согласия и зря он старается – как только к Куроко вернется способность двигаться, он врежет Кагами, а потом разрыдается. Представилось это настолько ярко, что неприятные мурашки побежали по загривку. 

«Я не хочу видеть его таким». 

Стало настолько противно от самого себя, что не смог даже снова одеть Куроко. Поднялся с дивана, ушел в спальню и вернулся оттуда неуверенной походкой с теплым одеялом с кровати. Куроко смотрел, повернув голову на бок, будто не веря в то, что все закончилось, но уже понимая, что ничего страшного с ним не случится. Кагами накрыл его одеялом, подоткнул, погладил по волосам и поцеловал - в лоб, зная, что целовать в губы, как и с этого мгновения вообще целовать Куроко, права больше не имеет. Куроко теперь трясло то ли от слез, то ли от пережитого ужаса и того, что был готов к нему, но слезы теперь текли обильнее, и сам он нервно сглатывал, силясь что-то выговорить все еще непослушным горлом.