Тьму коридора разрезали тусклые огоньки, слегка пританцовывающие на фитилях свеч, приглушая хмурые узоры теней на стенах и картинах. Люди с полотен смотрели спокойно, следили за девушкой в переднике, медленно ступающей по мягкому ковру.

Где-то присвистывал ветер сквозь окна, ведя одинокие ветки по стеклу. Служанка насупилась, почесав покрасневший кончик носа — в поместье было прохладно. Рождество осталось позади, январь нерадиво встретил простудами и прохладой, бродящей ночами, как какое-то юркое зверьё, по углам поместья. Ковры спасали от ледяных, студёных полов, хотя даже малейшее тепло от свечи, что держала в руках прислуга, согревало замёрзшие ладони.

Усадьба погрузилась в сон после продолжительного бала: гости долго танцевали, не желая расходиться по комнатам, а глава семьи продолжал обсуждать дела компании со своими компаньонами по бизнесу. Лиза, ступая аккуратно и тихо, чтобы не разбудить никого, направлялась к кабинету господина, чтобы позвать наверняка засидевшегося допоздна хозяина ко сну. Сонно покачивались убаюканные зимой деревья, толстомордая луна поворачивалась своим сырно-дырявым боком, хлопья снега кружились плавно, опускаясь в общую кучу сугробов. Казалось, свист сквозняка походил на сладкое сопение кота кухарки.

Сладко спал юный господин Юлий, умотанный болезнью и болтливым вечером отца. Сладко спала госпожа Онешко, не дождавшись мужа. Сладко спали под тёплыми одеялами гостьи, уставшие от плясок, вина и светских речей.

Люди с картин продолжали дырявить холодным взором служанку, идущую вдоль коридора. Огонь отбрасывал причудливые тени, в которых, будь девушка чуть более пугливой, могли бы спрятаться призраки или ещё какие мистические чудовища, протягивающие свои когтистые обрюзгшие лапища к слуге.

Но Лиза уже долго прислуживала Онешко — Лизе даже юный господин говорил, что призраков и прочих несусветных чертей не существовало никогда. У них в доме — точно.

Неред всегда боялась чудищ на картинах в кабинете и библиотеке: глаза топырились, следили за каждым движением, кости блестели и шебуршали по масляной поверхности картин изнутри. Девушка старалась стряхивать с рам пыль как можно быстрее, не глядя на их содержание — боялась встретиться взглядом, ведь уж больно эти существа были реалистичными. «Глупая, — улыбался юный господин, — они же все ненастоящие. Чего ж их бояться? Чудовищ не бывает!» И это помогало, как ни крути, детские страхи отступали перед элементарной истиной.

Юлий младше Лизы на пять лет, хотя знал куда больше, чем девушка. Немудрено — он граф, он должен знать много и быть образованным.

Тени пробежались по складкам передника, змеями ускользая куда-то под белоснежные оборки рукавов, платье зашелестело темно-синим подолом, когда служанка поднималась по лестнице, направляясь в противоположную часть поместья. Оно было двухэтажным, но весьма просторным: высокие потолки уходили ввысь, люстры нависали куполами, а лестница посреди дома уводила к левому или же правому крылу.

До кабинета господина оставалось немного — Неред вздохнула, а после прочистила горло, откашлявшись. Все же вечер её утомил, как слугу, но уйти, не подготовив господина ко сну было бы очень… некомпетентно с её стороны.

В семье Онешко к слугам относились с уважением, некогда даже Юлий хотел научить Лизу писать, но та отказалась, ссылаясь на собственную глупость и необучаемость. Однако доброта юного господина навсегда запомнилась прислуге.

Девушка подошла к двери кабинета, сглотнув, а после постучала. Обычно Онешко старший сразу же отвечал, разрешая войти.

 — Господин? — спросила немного хрипло Неред, все ещё не решаясь входить без разрешения.

Но господин молчал.

Свеча в руке отдавалась какой-то странной тяжестью, пламя отплясывало дико, играясь с тенями на платье служанки, плавными переходами оставаясь на насупившемся в недоумении лице. Неужели опять уснул прямо за работой?

 — Господин, вы опять уснули за столом? — недовольно воскликнула слуга. — Время готовиться ко…

Позолоченная ручка дернулась в мозолистой девичьей ладони, дверь отпёрлась во внутрь.

— …сну.

Снег за окном все продолжал медленно падать в сугробы, луна по-прежнему виляла во сне сырным боком, ветер сопел под ставнями. Лиза едва ли не выронила свечу в ужасе, пронизавшим все тело от собранной кружевными уборками макушки до обутых в туфли пят. Звенела тишина.

Огонь камина почти не освещал комнату, уступая бледному лунному свету из незашторенных окон. Господин заваливался на кресле, откинув голову на плечо, глядя в прислугу пустыми глазами. Ковёр впитывал терпкую металлом кровь, что уже засыхала окончательно и бесповоротно на костюме Онешко уродливыми разводами — помимо раны в груди, кто-то вспорол горло мужчине, добивая, видимо, окончательно. Вся комната была устлана бумагами, стеллаж графа был полностью разворошен, а книги бездумно валялись на холодном полу. Стол заляпан в крови задетых, наверняка, рукавом чернилах, что смешивались в единую мазню на чистых листах, перемешанных между собой.

Из горла девушки вырвался полусип-полухрип, вызывающий мурашки по спине. Ноги стали в мгновение ватными, руки дрожали, пытаясь не уронить на пол подсвечник. Ужас, тело сковал ужас и страх от осознания, что господин уже наверное мертв, раз кровь на белой рубашке впиталась едва ли не до черно-бордового, а кожа мужчины была бледна, как лунный свет позади.

Рвано дыша, девушка крикнула, тут же вытирая накатывающие слезы паники: «Врача!» Однако, никто не откликнулся. Тогда, наконец-то отмерев, Лиза крикнула громче, пускай и с той же хрипотцой ужаса:

 — Кто-нибудь, на помощь! Срочно! Господин ранен!

В ту ужасную ночь врач, прибывший спустя час из города, скажет время смерти главы семейства и с сочувствием похлопает юного господина по плечу, глядя на опустошенный взгляд парня.

В ту ужасную ночь главой семейства в возрасте пятнадцати лет станет Юлий Онешко.