Тихо. Очень тихо.

Белыми густыми мазками покрыты за окном земля, крыши домов. Деревья темными трещинами вытягивались к бледному небу, будто пытаясь до чего-то дотянуться.

Никого. Все на парах, в том чистом белоснежном мире.

Ему так отчаянно одиноко. И чтобы не предаваться этой сводящей с ума тишине, Олег прибегает к старому доброму способу — чтение стихов вслух.

Никого не будет в доме,

Кроме сумерек. Один

Зимний день в сквозном проеме

Незадернутых гардин.

Только белых мокрых комьев

Быстрый промельк маховой,

Только крыши, снег, и, кроме

Крыш и снега, никого.

— Это кто? Тютчев? — спросил вошедший под конец Димон, вешая куртку и бросая рюкзак на пол.

— Пастернак.

— Как-то грустновато, не находишь?

Олег промолчал, казалось, он полностью ушел в себя. Тогда Дима достал гитару, подкрутил колки, настраивая, побренчал по струнам… И начал.

С его пальцев сорвалась быстрая и энергичная мелодия, наполняя тишину своим звучанием. Олежа заинтересованно повернулся к Диме, тот улыбнулся и запел:

Я ворвалась в твою жизнь, и ты обалдела,

Я захотела любви, ты же не захотела,

Может, я че не то говорила, ты послушай, послушай,

Я же дарю тебе звезду, продаю свою душу, напряги ж свои уши…

Олег зачарованно наблюдал и слушал. Сейчас Димон казался таким… таким… воодушевленным.

И осознание, что он поет, играет на гитаре для него, для Олега? Быть того не может! С того момента, как они увидели друг друга, прошло полгода. Таких долгих полгода. И всегда Дима поддерживал его, всегда вытаскивал из нападавших — в последнее время все чаще — приступов апатии.

Не дожидаясь второго куплета, в порыве благодарности Олежа подлетел к Диме и обнял.

Удивленный таким поворотом Дима замер, переставая играть.

Странное ощущение — прикосновение призрака. Холодное тепло…

Оно длилось лишь несколько секунд, затем дух медленно отплыл и, пристально глядя в Димины глаза, с признательностью произнес:

— Спасибо.

Улыбка Димы ещё долго грела что-то внутри тела призрака. Очень долго.