Чуя сбрасывает сумку с плеча, поставив рядом с чемоданом, и роется в карманах в поисках ключа от своей комнаты.

— Накахара-сан, — Чуя вздрагивает, когда рядом оказывается Акутагава — всегда так бесшумно подбирается, аж жуть берет. За прошедший год он так и не смог к этому привыкнуть. — привет.

— Привет, Акутагава, — Чуя поворачивается в его сторону, продолжая хлопать по карманам куртки. — Перестань так бесшумно подкрадываться, ты реально пугаешь!

— Простите, — Акутагава склоняет голову и становится похож на провинившегося котенка — Чуе даже как-то стыдно за свои слова становится.

— Ну… готов к новому учебному году? — ключи наконец находятся, но он решает еще немного постоять и поговорить с Акутагавой.

У этого парня не особенно много друзей — для этого конечно есть ряд причин. Акутагава ходит тенью, вечно хмурной этот его взгляд, которым наверняка можно убить. В общем, во всем проявлении отталкивающий своим видом парень. Немного людей знает о том, что на самом деле Акутагава Рюноске довольно добродушный парень по своей натуре, если найти к нему подход. Он часто огрызается и идет на конфликт, но Чуя, как никто другой, понимает, что это его защитная реакция от внешнего мира, который, так или иначе, принес ему немало проблем. В прошлом году ни раз приходилось быть свидетелем его стычек с одногруппником — Ацуши Накаджимой. Их отношения не заладились с самого первого дня, но основным камнем преткновения стал Дазай Осаму — одногруппник Чуи. И, казалось бы, причем здесь одногруппник Чуи?

Чуе тоже хотелось бы знать, почему к этому идиоту такое повышенное внимание. Быть может, он когда-нибудь постигнет просветления, но сейчас Дазай бесит его одним своим присутствием. Мысль о том, что ему придется терпеть его еще два года кажется настолько нестерпимой, что в тот же момент хочется пойти и подать документы на отчисление. Останавливает его лишь одно: не для того он старался, чтобы бросить учебу из-за какого-то клоуна-переростка, который большую часть времени слоняется по рекреациям кампуса и прилагает минимум усилий, каким-то чудом всегда оставаясь на первых местах в рейтинге студентов. Чертов выпендрежник.

 — Думаю да, — Акутагава кивает. — Моя сестра в этом году поступила. Ее зовут Гин. Мне нужно за ней приглядывать.

— Не знал, что у тебя есть сестра, — Чуя искренне удивляется. — Ты никогда не говорил.

— Вы никогда не спрашивали, — жмет плечами Акутагава.

В этом весь он.

— Ладно, я, пожалуй, пойду. Нужно распаковать вещи. Уви…

— Чу-у-уя! — голос достигает их ушей раньше, чем его источник показывается из-за поворота.

Да твою ж ты мать.

— Дазай-сан? — на лице Акутагавы появляется едва заметная тень улыбки — ну да, конечно. Великий и ужасный Дазай-сан, чтоб его черт побрал.

— Увидимся, — Чуя наскоро машет рукой, подхватывает сумку с пола и чемодан за ручку, ногой толкает дверь в комнату от себя.

— Чуя, ты что, совсем по мне не скучал? — спрашивает Дазай, ровнясь с Акутагавой прямо перед дверью его комнаты.

— Иди нахуй! Доебывай Достоевского, он уже приехал! — и захлопывает перед довольной рожей дверь.

Он слышит смех Дазая по ту сторону, а после пару коротких слов, брошенных Акутагаве. Только, когда Дазай и Акутагава удаляются дальше по коридору, он позволяет себе выдохнуть. Тащит чемодан до кровати и садится на неё, облокотившись о стену позади.

С возвращением в общагу, Чуя!

***

— Федя-я-я! — Дазай широко распахивает дверь в комнату. — Ты уже здесь! Как прошли каникулы?

— Оса-аму-у! — тянет Достоевский имя на манер Дазая, но его лицо при этом остаётся непроницаемым — болезненность бледной кожи и синяки под глазами за каникулы никуда не пропали — посмотришь на него, и думаешь, что не Дазай тут пытается последние несколько лет свести счёты с жизнью, а он. Отчасти, поступление на факультет прикладной химии тоже своего рода изощренная попытка самоубиться. — Надеялся, что ты помер!

— О, — Дазай хлопает себя по лбу, и его губы расплываются в улыбке, — я хотел, но подумал, что тебе без меня станет совсем скучно.

— Какое заблуждение! — цыкает языком Достоевский, опуская глаза на книжку, лежавшую на коленях. — Всему кампусу стало бы в разы легче дышать.

— Как грубо, и это после всего, что между нами было!

— Было и прошло, Осаму.

— Эх, а мне так нравилось раздражать Сигму за стенкой, — наигранно разочарованно произносит Дазай, падая на свою кровать. — Все-таки были классные времена, а, Федь?

— Я уверен, что ты найдёшь другой способ его достать, Осаму, — отвечает ему Достоевский, улыбнувшись уголками губ — глаз от своей книжки не поднимает.

— Твоя правда! — Дазай стучит дважды по стене, — Эй, Сигма, приветик! Ты уже приехал? — говорит громко, знает, что его слышат.

Слышимость в комнатах просто шикарная — будто живут в коробке. А ещё Дазай знает, что Сигма приезжает на два дня раньше остальных, поэтому точно в комнате, пусть и не откликается.

Дазай скучающе вздыхает и хочет снова докопаться до своего соседа, когда дважды стучат в ответ.

— Ой, Сигма! Ты живой!

— Это Коля. Дазай, иди нахуй!

— И тебе привет, Коля! Как каникулы?

Он слышит, как соседняя дверь с громким эхом в коридоре открывается, а потом и их собственная.

— Дазай, приветик! — на пороге стоит Гоголь и активно машет рукой — в улыбке дружелюбного ни грамма, но не то чтобы кто-то к Дазаю относился дружелюбно. Сторонились? Да. Не обращали на его выходки внимания? Сложно, но возможно. Берут пример с Достоевского. Чаще всего с него раздражались, или тихо восхищались. Но вряд ли в кампусе найдется хотя бы один человек, помимо конечно Ацуши и Акутагавы, который будет с ним любезничать. У Гоголя на это тоже особенных причин нет. — Каникулы прошли замечательно! Весь год катался по загранице, вот приехал обратно в любимую общагу, а тут снова ты — долбишься в стену Сигме! Как и не уезжал. Отъебись, богом молю.

— Я неверующий! — радостно сообщает Дазай.

— И как ты с ним живешь? — Гоголь поворачивается к Достоевскому, который все еще не проявляет к этой привычной за годы перепалке никакого интереса.

— Сам не знаю, — он жмет плечами. — Никакого уважения к религии.

— Мое предложение о переезде все еще в силе, — напоминает Гоголь.

Дазай переводит взгляд с одного на другого и обратно.

— После всего, что между нами было?

— Ну и заладил. Еще одно слово, — Достоевский поднимает палец вверх, — и я правда приму Колино предложение — уж больно оно заманчивое.

— Преданных предали, — Дазай прикладывает ладонь ко лбу и по-актерски вздыхает. — Никому нельзя доверять.

— И это еще меня клоуном называют, — хохочет Гоголь, разворачиваясь на пороге. — От Сигмы отвали, — напоминает он, скрываясь за дверью.