Атсуму совсем не хочется просыпаться. Где-то на периферии сонного сознания до него доносятся волнение океана и тихий шум листьев, так хорошо убаюкивающих его снова. Солнечный свет, проникающий сквозь панорамное окно спальни, заставляет недовольно сощурится и перевернуться со спины набок. Он утыкается носом в чужую острую ключицу и с усилием втягивает теплый воздух.

Так не хочется просыпаться.

Атсуму касается большим пальцем левой руки безымянного, ощущая на нем такую непривычную совсем, но такую важную вещь — прокручивает несколько раз на пальце, чтобы поверить в происходящее. Он едва может воспроизвести в памяти весь вчерашний день: какие-то обрывки, кажущиеся то ли сном, то ли выдумкой его разыгравшегося воображения.

Мама с детства твердила, мечтательно закатывая глаза, что однажды настанет этот день, и он окажется одним из счастливых в его жизни. Днем, когда он решится связать свою жизнь с кем-то еще — с кем-то очень особенным, важным и дорогим. Днем, который он захочет запомнить навсегда. Потом она пускалась в рассказы о собственных воспоминаниях в этот день с их отцом. Не то чтобы им с Осаму это тогда было интересно.

Вопреки ее обещаниям, Атсуму мало что помнит: пару сияющих глаз напротив, которые смотрели только на него; широкую улыбку и собственные дрожащие руки. Возможно, думает Атсуму по происшествии лет, это и есть то, о чем говорила мама.

Все слова поздравлений, объятий, бесконечных разговоров, вручения подарков смазались в единое ничто от жуткого волнения. Он не помнит ни речи на церемонии, ни то, что он отвечал людям, которые так стремились выразить свою радость по этому поводу. Помнит лишь то, как ему не хотелось облажаться в этот день. Как хотелось, чтобы все прошло идеально для них обоих. И кто придумал, что этот день только для двоих — это тоже ему мама говорила — нужно делить по маленьким частям между всей этой толпой? Атсуму всегда был эгоистом до мозга костей и никогда этого не скрывал. Вчера ему хотелось быть эгоистом чуть больше, чем обычно. Его это несильно беспокоит.

Так не хочется просыпаться.

Ведь если встать с кровати, выйти за пределы дома, так хорошо оберегающего их от чужих глаз, то придется снова с кем-то разговаривать, слушать эту бессмысленную болтовню, а хотелось бы просто весь день провести здесь, наедине друг с другом, сделать этот день действительно особенным.

— Доброе утро, — тихий сиплый голос вырывает его из бесконечного потока мыслей, — Тсуму.

— Доброе утро, Шое, — Атсуму целует его в плечо и задирает голову, сталкиваясь с сонным, но таким родным и до одури счастливым взглядом — он знает, выглядит сейчас так же.

— Нужно вставать, — Шое запускает пятерню в его волосы, и тот чувствует прикосновение металла к его коже.

Обручальное кольцо, кто бы мог подумать. Никогда он не верил в мамины рассказы, и вот теперь у него есть Шое.

— Я не хочу, — Атсуму сильнее сжимает его в своих объятиях. — Не хочу никуда идти.

Шое смеется — звонко так, заливисто. Смех отражается от стен их спальни, обнимает за плечи.

— Нам надо вставать, — он убирает руку с его головы, приподнимаясь на кровати. — Нас ждут.

— Подождут, — стонет Атсуму. — Это нечестно. День наш, а времени мы вместе провели всего-ничего.

— Потерпи еще денек, — хихикает Шое. — Завтра мы улетаем. Они просто хотят разделить этот праздник с нами, и это нормально. Они же нам не чужие.

— Я знаю, знаю, — Атсуму делает усилие и садится на кровати, — просто…

— Я люблю тебя, — Шое обнимает со спины и целует в шею. — И они нас любят.

— Да, — Атсуму сдается и улыбается. — Хорошо, Шое Мия, как скажешь.

Сколько должно пройти времени, чтобы он смог свыкнуться с мыслью, что теперь кто-то носит его фамилию? Кто знает. Возможно, на это потребуется целая вечность.

— Главное в отношениях — взаимопонимание, — Шое спрыгивает с кровати, направляясь в ванную комнату. — Вставай!