Прилететь в Аргентину на новогодние каникулы чуть ли не лучшее спонтанное решение Ивайзуми за последний год, если не брать в расчет тот случай, когда он, сломя голову, помчался к Ойкаве в аэропорт. Если бы не помчался, то, вероятно, и тут бы вряд ли сейчас лежал и нежился на солнце. Зимой здесь особенно хорошо, хоть Ойкаве тоже пришлось лететь сюда из Буэнос-Айреса, потому что Ива-чан-я-хочу-на-море-в-городе-делать-нечего. И да, он полностью согласен с ним именно в эту минуту. По сравнению с холодным и пасмурным Токио — подарок с небес. Не иначе. Тепло, спокойно и…

— Ну и чего ты тут разлегся? — Ивайзуми глухо стонет, когда на него сверху наваливается холодное и мокрое тело. Он приоткрывает глаза и щурится от ярких солнечных лучей, посмотрев на абсолютно невозмутимого и довольного собой Ойкаву, который, кажется, даже не собирается с него слезать.

— Ты тяжелый. И я вообще-то тут загораю, ты мешаешь. Давай, слезай, — раздраженно говорит Ивайзуми, хотя совсем на него не злится.

Ну, потому что стоит ему на Ойкаву посмотреть — злиться не получается от слова совсем. И этот засранец прекрасно об этом знает. Знает и отлично этим пользуется. Крупные капли воды с волос Ойкавы падают ему на лицо. Ивайзуми недовольно морщится и облизывает соленые губы.

— Эй, ну хватит, Ива-чан. Засохнешь здесь вот так вот лежать весь день, — Ойкава улыбается, ерзает, ерзает и ерзает, укладываясь поудобнее.

— Я серьезно, слезай, — не то чтобы его это сильно напрягает, но думает, что скоро станет, потому что Ойкава по-прежнему не может улечься нормально, а Ивайзуми по-прежнему не может привыкнуть ко всему происходящему, и от такой близости его очень часто ведет.

— Фу, ты такой грубый, — Ойкава надувает щеки, все еще походит на Такеру — только старше, и выглядит глупее в сто раз. А потом ни с того ни с сего смеется заливисто, скатывается с него тряпичной куклой на покрывало и раскидывает руки в стороны, тяжело дыша.

Чудак.

Ивайзуми даже как-то расстраивается, что Ойкава почти сразу делает то, о чем его просят. Ему сложно выйти из роли вечно недовольного лучшего друга, еще сложнее перестать защищаться от собственных чувств. Уже больше полугода прошло с того момента, когда они, вроде как, все между собой решили. После этого они виделись еще пару раз. Ойкава даже смог остаться в Японии на несколько дней.

Только вот это мало что меняет. Ивайзуми как его не хватало, так и не хватает. Что бы между ними не происходило, он все еще чертовски скучает. Даже сейчас, пока Ойкава лежит совсем рядом, пока он может слышать его дыхание так близко, пока может чувствовать, как соприкасаются их плечи, Ивайзуми думает о том, что через пару дней он сядет в самолет и снова вернется в Японию, оставив его здесь. И прежде чем они смогут что-то поменять, пройдет не один год, и даже тогда, Ивайзуми не знает, как сложится их жизнь. Понятия не имеет, чего он будет хотеть, когда закончит университет, и чего будет хотеть Ойкава. Иногда он думает, что все это они затеяли зря — не к месту и не ко времени — а иногда думает, что ему просто нужно расслабиться и довольствоваться тем, что есть у него сейчас. Это было бы правильным решением.

— Эй, — Ойкава толкает его в плечо своим, вырывая из размышлений, — что за тяжелый мыслительный процесс идет в твоей голове?

— Ничего такого, о чем бы тебе стоило волноваться, — Ивайзуми прикрывает глаза и потягивается.

— Ох, правда? — Ойкава садится на покрывале и смотрит на него сверху вниз — это не внушает никакого превосходства над ситуацией — у Ивайзуми на него иммунитет, выработанный годами. Дает сбои иногда, но это лишь иногда.

— Правда, — Ивайзуми вздыхает и тоже приподнимается — сейчас не хочется портить момент подобными разговорами, но однажды поговорить все же придется. Когда он вернется в Токио, например. — Пойдем, — он ведет головой в сторону моря.

— Я только оттуда, не хочу, — Ойкава садится по-турецки, подставляет лицо солнцу и улыбается довольно, качаясь из стороны в сторону.

Такой красивый. До помешательства. До одури. Ивайзуми думает, мой. И не верит.

— Ива-чан, — Ойкава глаз не открывает, а он уже и забывает, что хотел окунуться, чтобы избежать разговора, — а что ты собираешься делать после того, как закончишь универ?

— Не знаю, — Ивайзуми пожимает плечами и отворачивается к морю. — Я пока не думал так далеко, — чертыхается про себя, потому что снова врет.

— Серьезно? — оскорбляется Ойкава, голос звучит как-то обиженно, — А я вот думал.

— Что я буду делать после того, как закончу универ? — Ивайзуми усмехается, но на самом деле совсем не смешно, если подумать.

— Ага, — он чувствует, как чужая голова ложится ему на плечо. — И я никогда не поверю, что ты не думал.

— Я готов выслушать твои предложения. Возможно, там что-то годное, — Ивайзуми намеренно игнорирует последнюю фразу и бездумно выводит пальцем узоры на теплом песке. Чувствует, как руки Ойкавы — все еще прохладные ладони — обнимают за талию. Касание настолько приятное, насколько и болезненное.

— Аргентина. Я предлагаю Аргентину, — говорит Ойкава, почти не задумываясь. — Как бонус еще и себя.

— Замечательный бонус, — Ивайзуми фыркает и поворачивается к Ойкаве. В этот момент становится невероятно легко думать о будущем, когда они говорят об этом вместе. И хочется верить, что все будет в точности так. Возможно, не стоило и оттягивать.

— Даже спорить не буду.

Самодовольный, как и всегда.

— Ну что ж, у меня есть три года, выучить испанский, чтобы ты не работал моим гугл-транслейтом. Я с этим справлюсь.

— Знаешь, — тянет Ойкава, — ты всегда можешь практиковаться со мной. Учитель из меня выйдет хоть куда, — он облизывает пересохшие губы и улыбается.

— Даже спорить не буду, — передразнивает Ивайзуми.

— Можем начать прямо сейчас, — тот убирает голову с его плеча, привстает на колени, загораживая Ивайзуми все солнце, и обвивает его плечи руками.

— Хм, — он закатывает глаза и едва удерживается от того, чтобы не разулыбаться, как последнему придурку — почти выходит, — давай попробуем.

— Ива-чан, — он делает паузу, губы растягиваются в плотоядной улыбке, прежде чем он склоняется к его уху — близко, близко — теплое дыхание греет кожу шеи так, что по всему телу пробегают мурашки, несмотря на стоявшую жару, — Pienso en tí cada minúto, — Ивайзуми шумно втягивает воздух и зарывается пальцами в его влажных волосах. Не важно, что он там лопочет, главное — как. Ему кажется, что он готов слушать любую чушь на всех языках этого мира, если говорит Ойкава. — Quesiera tenerte a mi lado, — тот проходится пересохшими губами по коже шеи, заставив Ивайзуми немного приподнять голову, и усмехается — засранец, — Te quiero, — трется щекой о его щеку — как самый ласковый и довольный кот, — Te deseo, — а потом замолкает и немного отстраняется, насколько позволяет ему Ивайзуми, все еще перебирающий его волосы.

— Понятия не имею, что ты там наговорил, — хрипло говорит он, — только пару слов понял, безусловно, приятных, но почти уверен, что это какая-то пошлятина.

— Как ты мог о таком подумать, Ива-чан? — плечи Ойкавы мелко содрогаются от смеха.

В самом деле. Как смел?

— Я сказал, что, — Ойкава убирает его руку с головы и сжимает в своей. Смотрит хитро, и, черт, Ивайзуми думает, что однажды просто-напросто сойдет с ума. Близок тот день, и близок тот час. — Я думаю о тебе каждую минуту. Я хочу, чтобы ты всегда был рядом со мной, — его взгляд смягчается, глядит так нежно-нежно, что больно становится, — поэтому я хочу, чтобы ты приехал в Аргентину. А еще я сказал, что люблю тебя, Ива-чан. И хочу тебя.

Близок тот день. И близок тот час.

— Bésame.

Перевода Ивайзуми совсем не требуется.