И снова этот ёбанный лагерь. В. Пятый. Сука. Раз. Какого хуя?

       Всё ещё было сложно понять, почему родители опять отправили меня туда, хотя я категорически был против. Был готов продать, сделать что угодно, даже убить, лишь бы не возвращаться в лагерь Кэмпбелл. Это название отдалось кислотой на языке. Неужели я настолько не нужен родным в собственном доме?

       Да, я нашёл там пару людей для общения, что с того? Легче от этого не стало. Неужели все минусы теперь не в счёт? Антицивилизация, насекомые, всяческое дерьмо, называемое развлечениями, происходящее каждый день вдобавок к основным страданиям. Но хуже всего был Дэвид. Этот дохуя оптимистичный ублюдок думает, что знает мир, хотя живёт в мягкой, как сладкая вата, лжи. Идиот. В пятый раз буду пытаться научить вожатого жизни.

       — Зачем вы снова везёте меня в это ужасное, лишённое счастья, место? — спросил я в который раз у родителей. Сейчас они хотя бы удосужились отвести меня сами. Наверное, им просто по дороге на какую-нибудь охуеть важную встречу.

       — Лагерь — это весело, Макс, — безразлично ответила мама, не отрываясь от экрана телефона.

       — Но я уже не ребёнок, чтобы радоваться появлению искры из кремня! — протестовал я.

       Я перешёл именно в тот возраст, когда считаешь, что уже достаточно взрослый, чтобы самому распоряжаться своей жизнью и принимать сложные решения, но на самом деле нихуя. Я ещё даже кредит взять не могу, что уж говорить о съёбывании из гнезда предков.

       — Ага, мы ценим твоё мнение.

       Ладно, не ври, пап, вы с мамой просто хотите от меня отдохнуть, уничтожив мой отдых.

       Я откинулся на спинку сиденья и закрыл зелёные глаза. Хорошо одно, что Нил и Никки попали в ту же задницу, что и я. Берегись, Дэвид, мы устроим тебе пиздец, ставь на быстрый набор номера наших родителей. Вряд ли тебе понравится наше общество, ведь я не собираюсь мириться с пребыванием в этом кошмаре. Может, в квартире и нет костра, но уединения и занятий, что мне по душе, полно в отличие от желания носиться по лесу.

       Чем ближе мы подъезжали, тем сильнее нарастало раздражение. В голове зазвучала та самая лагерная песня тем самым голосом, который я тщетно пытался забыть.

       Вот и поворот на просёлочную дорогу, ещё пара миль и я в лагере, предоставленный сам себе. Если подумать, то это то, чего я так желал. Как тяжело и сложно, теперь я сам не знаю, чего хочу.

       Издалека я вижу флаг, сливающийся с вечнозелёными елями, на пронзающем усеянное облаками небо флагштоке. Надписи не заметно, хотя до скрипа зубов знаю этот девиз «сampe diem», что должно означать получение удовольствия, но, видимо, игра слов превратила фразу в страдание. Бля, уже ворота. Совсем скоро среди однообразного пейзажа будут различимы деревянные дома, что так легко поджечь. Взял ли я спички? Скорее всего, родители сами впихнули, ведь спички и соль составляют главное, что стоит брать с собой в лес.

       «Лагерь Кэмпбелл» — гласила деревянная вывеска у въезда. Старая, потрескавшаяся табличка с доброй половиной отпавших букв. «Белл» вовсе отлетело, «Лагерь Кэмп» заросла мхом. Чёрт, эта дыра совсем разваливается.

       Лишь одно остаётся неизменно, и я, блять, вижу его силуэт на фоне всей этой дурманящей зелени, а я даже не про марихуану. Дэвид приветливо машет и широко улыбается.

       Я хотел спрятаться, но негде, даже если завалюсь на пол и прикроюсь брезентом, которого здесь нет. Кому молиться, чтобы исчезнуть отсюда?

       Родители буквально выпнули меня из машины на ходу, бросая вслед небольшой рюкзак с вещами: спички, запасная толстовка — только самое необходимое. И уехали. Даже не попрощались. Никогда ещё не видел, чтобы машина развивала такую скорость. Здравствуй, о «дивная» дикая жизнь.

       Я отряхнулся от пыли, поднявшейся из-под колёс. Обернувшись за рюкзаком, я уткнулся Дэвиду в грудь. Я мигом сделал шаг назад. Да, я здорово подрос за эти года, так что мог без усилий разглядеть цвет его глаз. Зелёно-голубые.

       Вожатый с широчайшей улыбкой протягивал мне рюкзак.

       — Привет, Макс, — его голос источал ядовитый оптимизм. — Рад снова видеть тебя здесь.

       — Ага, — безразлично кинул я, вырывая рюкзак.

       Я специально толкнул его плечом, когда проходил вперёд, направляясь к палаткам. Кажется, я с закрытыми глазами мог бы пройти этот маршрут.

       Я направился к своей, чуть правее от центральной. Уже зашёл, когда Дэвид сзади закричал:

       — Стой, Макс!..

       Поздно. Это оказалась палатка Никки, потому что она стояла в центре собственной персоной и переодевалась. Честно, я думал, что она родилась в том комбинезоне, но оказывается его ещё надо было надеть. Она стояла спиной ко мне в одних трусах. Никки стала девушкой — тело округлилось, подчёркивая тонкую талию, длинные бирюзовые локоны ниспадали на аккуратные изгибы спины, прикрывая острые лопатки.

       Какого хуя я там всё ещё стоял — загадка, но из палатки меня выдернула рука вожатого, схватившая за шиворот крепкой хваткой.

       — … это теперь не твоё место, — сказал он мягко, без укора.

       — Да-да, я понял, отъебись.

       Я сделал шаг вперёд и огляделся.

       — Ладно, какая из них моя?

       Нил и Никки сидели по обе стороны от меня. Парень ничуть не изменился — те же длинные ноги и кучерявые волосы. Как давно я не видел этих ребят. Буквально с прошлого года. Разные города, ограниченные подростковые возможности. Когда и где нам видеться?

       Девушка хоть и стала красивее, но её характер не изменился. Дикий нрав проявлялся во всём: играх, отдыхе, приёме пищи. Она сметала весь лагерь неиссякаемой энергией.

       Мы сидели поздно вечером у костра той же лузерской компанией. Тот, кто побывал в Кэмпбелле однажды, возвращается каждый год. Космомальчик Нил гудел, словно говорил сквозь старый телефон, рассказывая что-то о созвездиях. На небо с поддельным вниманием заглядывал только Дэвид, остальные даже не пытались проявить интерес.

       Это было что-то вроде первого знакомства, говоришь имя, об интересах пиздишь. В общем, всё весело, особенно, когда знаешь всех этих фриков несколько лет, учитывая, что они вообще не меняются. В смысле совсем. Нил всё ещё носил аквариум на голове, Нэррис клеила остроконечные уши, в сущности Дольфа проскакивали фашистские атрибуты. Не трудно догадаться, чья была идиотская инициатива сидеть в круге вместо того, чтобы пойти спать. Я, блять, устал!

       — Макс, как насчёт тебя? — улыбаясь, спросил рыжий в свете пламени вожатый. Как можно столько улыбаться? — Расскажешь что-нибудь новое о себе?

       Я с пафосной важностью поднялся с бревна, на котором сидел, не высовывая рук из карманов.

       — Всем привет, меня зовут Макс и я, — заебался, — ненавижу это место. И вас, уёбков, тоже.

       Я сел обратно, взяв зефир из пакета Никки.

       — Не выражайся, пожалуйста.

       — О Дэвид, не пизди. Будто ты ни разу не матерился.

       — Я… — начал вожатый.

       — Заткнись, — но я не дал ему шанса оправдаться.

       Подумать только, всё, что он сделал в ответ на наглость — кашлянул, чтобы продолжить этот поток дерьма, срывавшийся с его языка. Плечи не поникли, глаза не потускнели, улыбка не пропала. Что, блять, с ним не так? Я знаю, что его можно сломать, у меня уже получалось обрушить на него собственный мир. Только не до конца понимаю, зачем помог его восстановить. Если б я знал тогда, что ещё вернусь сюда, то прыгнул бы в костёр.

       Нэррис выступала на иностранном, наверное, снова что-то непереводимое с эльфийского. Я не слушал, смотрел на огонь. Сквозь его языки, высоко взлетавшие и гаснущие осколки, мелькала надоевшая улыбка. Я вспомнил о спичках и тут же отбросил эту мысль. Я не хочу убивать Дэвида, зачем отправляться в тюрьму из-за придурка?

       Монотонные голоса и однообразные рассказы по шаблону клонили меня в сон. Я всю ночь прощался с домом, а потом предки повезли сюда рано утром. Я просто устал, но не от усталости я такая сволочь.

       Я сполз на землю, положив голову на дерево. Немного задумался о том, как хорошо иногда уметь летать. Сейчас бы к этим звёздам за миллионы световых лет в вакууме — задохнуться. Наверное, я краем уха слышал Космомальчика.

       Закрыв глаза, я представил птиц, как высоко они парят, далеко от людских проблем. Я задремал, надеясь, что во сне коснусь крылом пика Эвереста.

       Меня разбудила ладонь, мягко лёгшая на плечо. Я вздрогнул и ударил руку, потому что приятное прикосновение, к каким я не привык, обожгло даже сквозь толстовку. Открыв глаза, я увидел две, на удивление тёплые для такого холодного зелёно-голубого, звезды.

       — Пора по палаткам, — часы на запястье Дэвида показывали десять.

       Парень протянул руку, но я её не принял, поднялся сам. Огонь потушили, кострище служило могилой былой красоте. Стало зябко и я вжался в толстовку. Последняя жёлтая футболка кэмпера исчезла за стволами. Да, это значит провожать меня будет это высоченное нечто с петушиным гребешком вместо чёлки.

       Дэвид ловко огибал препятствия в темноте, делал широкие бодрые шаги, а главное — молчал. Я еле поспевал за ним, хотя не особо торопился. Ночной лес вовсе не пугал — самыми страшными зверями здесь являются белки — наоборот, манил. Первобытное любопытство: что же таится во тьме за ветвями? Бля, мне уже всё казалось привлекательнее лагеря Кэмпбелл.

       Свет горел в главном здании столовой (если эту хибару можно так назвать), как маяк. Надо сказать, бесполезный. Яркая футболка, повязанная вокруг шеи Дэвида, являлась прекрасным ориентиром. К тому же вожатый бродит по этим лесам столько веков, конечно, он знает каждую травинку.

       Дэвид обернулся, выискивая меня взглядом. Я не сбежал, наверное, только потому, что в палатке меня ждут мои вещи. Спички бросать нельзя.

       — Что, мой цвет так плохо различим в темноте? — одно из преимуществ смуглой кожи.

       — Да, — он улыбнулся звуку моего голоса, — твоя тёмно-синяя толстовка сливается с ночью.

       — Это стёб, чел? Это расизм?

       Я подошёл ближе, сощурив глаза, пронизывающе смотрел в его. Дэвид мелко задрожал, возможно, от ночной прохлады раннего лета. На самом деле ничего безобиднее этих слов я не слышал, я ведь всё-таки в школу хожу, где хулиганство звучит как обязанность. Просто почему бы не прикопаться к этому уёбку, если есть шанс?

       — Что? Нет, я не это имел в виду, — он разводил руками, пытаясь жестами показать невинность своих слов.

       Он чувствовал себя неуютно, сконфуженно, я видел это и мне это нравилось. А потом надоело:

       — Ладно, похуй.

       Отсюда я мог уже сам найти палатки и отличить свою от чужих — моя пустая.

       — Макс, — позвал вожатый, когда я отошёл. Я даже не обернулся, — постой.

       — Да чего тебе надо, Дэвид?

       Я очень рассердился из-за усталости, из-за того, что я снова здесь и прочего дерьма. Вся ненависть, злоба и отвращение моего сознания ушли в его имя с удвоенной резкостью. В этот момент я ненавидел его сильнее обычного, желая, чтобы он просто отъебался. Неужели это так много для уставшего, вялого человека?

       — Просто хотел тебе кое-что показать, — вожатый попятился от собственного имени, дрожащего в ушах.

       — Отъебись.

       — Это что-то вроде подарка.

       Я обернулся.

       — Деньги? Пистолет? Билет на автобус до дома?

       — Нет, — Дэвид потёр затылок.

       — Тогда с хуя мне идти с тобой?

       Я потерял к нему всяческий интерес, бросая многозначительные взгляды на палатку.

       — Кое-что лучше, — с взявшейся из ниоткуда уверенностью отчеканил вожатый. — Это твоё. Ты оставил в прошлом году.

       Вот это уже интереснее.

       Я последовал за Дэвидом по очаровательно пустой поляне в его домик. Чистота и порядок за дверьми ослепляли. Бумаги сложены аккуратной стопкой на столе, кровать заправлена, ни пылинки. Омерзительно идеально. Наверное, поэтому я прошёлся в грязных кроссовках через всю комнату, оставляя песок на скрипучем полу. Дэвид достал из шкафа мятую коробку и поставил её на стол. Надпись гласила, что внутри лежат безделушки, забытые детьми в прошлых годах — «потеряшки». Я терпеливо ждал, оглядываясь в поисках изъяна, что было тщетно — почти как в самом Дэвиде. Это неестественно, ненормально. Недостатки есть и меня бесит, что я не в силах их отыскать.

       — Эй, что же это у нас? — риторически спросил вожатый, вынимая руку из коробки.

       Я обратил скептически прищуренный взгляд на то, что он держит в пальцах. Глаза раскрылись от удивления, ведь это был мой старый плюшевый медведь.

       — Мистер Медовый Орешек, — прошептал я и очарованно приблизился.

       Как я мог забыть его в этой дыре снова? После всего, что он для меня сделал, после всей той дружеской поддержки, не давшей сломаться, пока родители были хуй пойми чем заняты. Всегда заняты, всегда наплевать. И вот с этим парнем я привыкал к этому.

       — Я уже взрослый, чтоб в игрушки играть, — сказал я, скрестив руки, борясь с желанием прижать игрушку к себе.

       — О, значит мистеру Орешку пора на покой, — вожатый намеревался положить его обратно в коробку к остальному ненужному пыльному хламу.

       — Иди нахуй, Дэвид, — я выхватил медведя до того, как парень успел сделать это, одновременно отрезая все его будущие реплики.

       Я засунул игрушку в толстовку и застегнул. Вожатый с довольной улыбкой уткнул кулаки в пояс. Пора валить. Не хочу больше здесь находиться.

       — Спокойной ночи, Макс! — пожелал Дэвид мне в спину.

       Я вышел и вдохнул морозный воздух, снова вляпавшись в грязь. Природа, дорогая, как тебя не любить?

       Дойдя до палатки, я, не раздеваясь, лёг на жёсткую койку. Разве что кроссовки пришлось снять. Дотянулся до рюкзака и нашарил в нём фонарик. Включив его, на свет мигом прилетел комар и начал тонко пищать в ухо.

       Я вынул мишку из-за пазухи и рассмотрел его, забыв об усталости. Не шибко хотелось спать на вшивой подушке.

       Он изменился. Стал шелковистее, из передней лапы не лез наполнитель, задняя больше не отпадала, а цвет коричневый не как лужа грязи, а как сердцевина дерева. Недостающий глаз был на месте.

       Я уж подумал, что мне просто «на отъебись» подсунули нового, но на правой пуговице были видны неровные стежки в форме «Х» и надпись с названием фирмы моего старого пальто. Я сам пришивал эту пуговицу. Это мой медвежонок.

       Я крепко прижал его к груди, зарылся носом, как в последнюю зацепку за рассудок. Игрушка больше не пахла пылью, бобами, в которых я его однажды искупал, и медовым осадком, наоборот, от него исходила приятная свежесть, как от нового, но хранившего воспоминания. Неужели этот ублюдок зашил и постирал его? Как бы я его ни ненавидел, должен признать, что это даже лучше, чем-то, что для меня когда-либо делали родители. Они просто сослали меня в этот лагерь, а Дэвид починил моего друга.

       Он мог бы быть хорошим парнем, если б снял розовые очки и понял, что мир дерьмо, в котором нет места блёсткам.

       Обнимаясь со старым добрым мистером Медовым Орешком, я надеялся, что никто не зайдёт в мой новоиспечённый мирок в куполе спокойствия. Несмотря на то, что мишка нужен был мне не при самых счастливых моментах, он приносил умиротворение.

       Остался 91 день каторги среди идиотов, и я снова вернусь домой в свою комнату, что обволакивает блаженным одиночеством.