Дни шли за днями, различаясь лишь цифрой в календаре, а под конец недели настала отвратительная погода: холодно, лил дождь, добавляя мне отчаянья, сгущая горечь нахождения здесь. Просто великолепные выходные после пяти тематических дней какой-то уличной активности. Даже Дэвид приуныл, наблюдая за текущими по стеклу каплями, сравнимыми с моим внутренним плачем по интернету.

       Все кэмперы тусовались в столовой, по совместительству игровой, по совместительству главным зданием этой дыры. Каждый сидел в своём уголке, наслаждаясь построенным вокруг себя миром. В принципе, я занимался тем же, сидя на лавочке и облокотившись на стол. Не скучно, а спокойно. Иногда именно этого и не хватает.

       Через карман я держал за ухо своего спрятанного в толстовке медвежонка, избегая паники от того, где я застрял. Если кто-нибудь подумает, будто за четыре года недостатка внимания и заботы не может создаться впечатление, что ты никому не нужен, то ошибётся. Видимо, поэтому я такой злобный, чёрствый говнюк. Сейчас самое время подумать о причинах.

       Глупо винить во всех грехах родителей, хотя, стоп, здесь эта фраза не сработает, они же меня родили, так? А я ведь даже не просил. Да и они, судя по всему, не хотели.

       Дверь со скрипом открывается и под звуки грома заходит Гвен, не придавая этому месту никакого движения. Кажется, только я её и заметил. Девушка скинула дождевик на стол, обнажая конверты, сжатые в руке. Следом зашёл древнейший Квартирмейстер с парой коробок на крюке. Ясно, сегодня пришла…

       — Почта! — крикнула вожатая, призывая подростков прижать задницы к скамейкам.

       Нил и Никки, отдалившиеся от меня за это время, сели за стол на другой стороне помещения. Они незаметно для меня изменились, а я нет. Видимо, это тоже может повлиять на друж… отношения в банде. Я сильнее сжал плюшевого мишку, повторяя, что люди приходят и уходят, а одиночество — ложное чувство. Просто кто-то умеет им наслаждаться, кто-то не замечает, а для кого-то просто причина поныть. До подросткового сдвига гормонов я относился к первому типу беспрекословно, сейчас приходится часто напоминать себе об этом.

       Первые конверты упали под нос Дэвида. Он с пустым интересом взял бумагу со своим именем и с безразличием спросил:

       — Что это?

       — Без понятия, — устало ответила Гвен, продолжая раздавать письма. — Надеюсь, не иски от родителей.

       Я пододвинулся к вожатому, не желая упустить шанса съязвить.

       — Вау, зовите журналистов, общеизвестный в узких кругах Дэвид умеет грустить.

       — Я не… — вздохнул он, поворачиваясь ко мне. — Просто, что хорошего в дожде? Лишь наводит тоску оттого, что нельзя выйти на улицу.

       Похолодало.

       — Это и есть плюс, ты, идиот, — я опёрся спиной о стену. — И ты замолкаешь. Обожаю дождь.

       Обосрать кого-нибудь — лучший способ самоутвердиться и заодно повысить самооценку. Если постоянно называть всех дерьмом, то можно в это поверить.

       Краем глаза я заметил, что за письма держал вожатый в руке. Они были посланы Дэвиду родителями Харрисона и Нэррис с пометкой «особые пожелания». Для меня удивительно, что есть родители, которым не плевать. Везёт, наверное?

       Посылки получили Престон, которому бабушка прислала тёплый свитер на грядущие дождливые и прохладные дни, и Нил Космомальчик, который уже радовался полученному клею для аквариума. Он успел разбить его на неделе, упав на камень при беге. Я уж думал его невозможно разбить. Все ведь поняли, что он не просто споткнулся на ровном месте, а кое-кто ему помог?

       Гвен села рядом с коллегой и устало откинулась.

       — Не выспалась? — поинтересовался Дэвид, разрывая первый конверт.

       — Кажется, я уже никогда не высплюсь, — она взяла второе письмо, но увидев на нём чужое имя, положила обратно.

       — Так, может, перестанешь до трёх ночи читать дешёвые романы? — сорвалось у меня резче, чем я ожидал.

       — Макс, — спокойно одёрнул меня именем вожатый, бросив многозначительный, полный тоски взгляд. То же самое, если бы он сказал «прекрати». — Могу подменить тебя завтра. Поспишь, сколько захочешь.

       Девушка посмотрела в ту часть комнаты, где кулак Нёрфа приклеился к аквариуму Космомальчика. Такие взрослые, а всё равно дети.

       — Ты уверен, что справишься один? — она приподняла бровь.

       — Да, — он начал читать первые строчки. Глаза быстро забегали по бумаге.

       Я поспешно отодвинулся. Дохуя мило с его стороны, я еле сдержал рвотный рефлекс.

       — Спасибо, Дэвид, — донеслось до моих ушей.

       И наверняка одарил её одним из тех жалостливых самодовольных взглядов, блеснув своей «посмотрите, какой я жертвенный» стороной. Не знаю, не смотрел. Слишком дешёвая и пафосная для меня комедия.

       — А… эм… можно бумагу для ответа? — спросил Нил. Конечно, легче было бы позвонить, отправить СМС или… да всё могло бы быть проще. Но Нил умный парень, он знает, что делает. Просчитал сотую процента вероятности подключиться к местному wi-fi.

       — Дэвид, — произнесла Гвен, намекая, что это его работа.

       Вожатый достал откуда-то из-под стола стопку бумаги. Он тупо раздал всем. Даже мне. Наверное, чтобы сделать мне больно, оскорбить. Что ж, не получится. Я привык.

       Я «одолжил» у сидящего рядом Престона ручку. Просто по приколу начал писать то, что я думаю обо всём: о родителях, о лагере, о себе. Я успел написать два яростных абзаца, сильно вдавливая ручку в бумагу, чуть не разрывая её, когда Нёрф воскликнул:

       — Эй, почему на моём листе написано, что Харрисон — дитя Сатаны?

       Дэвид застыл на полушаге.

       — У-у-у, накосячил, — протянул я, когда он пробежал рядом.

       Вожатый с нервным подёргиванием руки выхватил лист у хулигана, который всё ещё стоял приклеенный к помешанному на космосе парню.

       — Кажется, у меня продолжение, — Нил поднял руку, его голос дрогнул от увиденного чего-то.

       — А у меня что-то про Нэррис, — с чётким немецким акцентом заметил Дольф.

       Дэвид поздновато осознал свою ошибку, смешав чистые листы с перепиской с родителями. Ему ещё повезло, что никакие секреты не выданы. Вожатый пронёсся по комнате, сменив листы. Сейчас бы подметить это какой-нибудь задевающей колкостью, но я не стал. Не знаю, нечего было сказать, да и был довольно занят написанием липового письма родителям. Как много дел, как мало желания.

       Я вложил частицу души в эти буквы, кривые, но впервые правдивые. Ручка легко шла по бумаге, оставляя тёмно-фиолетовые следы.

       Я закончил быстрее, чем думал, исписав альбомный лист с двух сторон. Сам не подозревал, что меня так сильно попрёт на откровения. Я скомкал бумагу и положил в карман. Не хватало кому-то это прочитать.

       Неожиданно погода прояснилась. Капли перестали барабанить по окну, лучи показавшегося солнца грели шею сквозь стекло. Я мгновенно понял, что это ненадолго, просто прошла очередная туча. Вскоре дождь снова пойдёт.

       Радость Дэвида вернулась вместе с солнцем. Наверное, единственная улыбка на всём сером свете.

       — Все на улицу! — крикнул он и выбежал. Остальные приняли его идею без особого энтузиазма и вышли лишь потому, что так надо.

       Я с той же превеликой неохотой соскочил со скамейки и последним побрёл в сторону выхода.

       Все уже столпились у двери, стоя в одной большой луже грязи, в которую превратился лес. Недовольные, они слушали какой-то новый дэвидский бред. Почему я отделяю остальных кэмперов от себя? Потому что я не собираюсь слушать вожатых.

       Я прошёл за толпой и ушёл в лес недалеко от тропинки. Никто не заметил, всем плевать и это только мне на руку.

       Кроссовки быстро промокли от влажной травы, на которой застыли капли дождя. Сверху тоже капало — влага скатывалась с гладких листьев. Кристаллы воды ослепляли на солнце, придавая виду деревьев особую роскошь. Воздух был свежим настолько, что трудно дышать.

       Выйдя к пирсу, я остановился. Над озером, стремительно приближаясь к берегу, плыла тяжёлая туча. Её чёрное отражение в голубой глади создавало впечатление бездны, в которую ненароком проваливаешься с каждым новым днём. Беспросветная, холодная, глубокая яма несчастья. Я видел в этом метафору жизни.

       Трава резко переходила в безжизненный песок, который быстро прилип к обуви, покрыв кроссовки плотной коркой. Было холодно, толстовка не помогала, но это всё, что у меня сейчас было. Я натянул капюшон, из-под которого высовывались непослушные смольные пряди, и съёжился.

       Подойдя к концу деревянного настила, взглянул вниз, увидев своё мутное отражение. Расплывчатые черты и фигура, созданная беспокойными волнами, яркие на фоне смуглой кожи глаза цвета морской волны, кудрявая шапка волос, намеревавшаяся вырваться из плена капюшона. Красавец, хах. Я поборолся с желанием спрыгнуть вниз.

       Я сел. Ноги болтались в воздухе, едва касаясь воды. Маленькие круговые волны расходились от стремительных передвижений водомерок. Всё-таки есть какое-то тихое очарование в природе. Но каким старым надо быть, чтобы любить тишину и эстетическую красоту спокойной глади?

       Почти один. Холодно. Естественное великолепие.

       Мы были на пирсе вдвоём: я и мистер Медовый Орешек. Я расстегнул толстовку и, несмотря на то, что холод мгновенно охватил тело, достал медвежонка и не стал её застёгивать.

       Тихо. Спокойно. Шуршание листвы.

       Я перебирал плюшевую лапу и о чём-то думал, нахмурившись, смотря вдаль, за остров.

       Почему я так стремлюсь домой, если меня там никто не ждёт? Что я сделал, чтобы меня отправляли сюда каждый год? Для чего я родился? Для лагеря? Вопросы, роившиеся в голове, вызывали ярость. Я посадил медведя на край, а сам ушёл на берег. Ветер раздувал толстовку. Меня так и не хватились. Ждал ли я этого? Нет, но было бы приятно.

       Я собирал камни и редкие ракушки, выхватывая их из мокрого песка. Всё, что я насобирал, — притащил на пирс, вывалил неаккуратной кучей. Схватил первый попавшийся камень и зашвырнул подальше, отправляя вместе с ним энергию, предназначенную на ярость. Нёрф для расслабления бьёт людей, я же слишком слаб для этого. Приходится справляться подручными средствами.

       Я кидал камни и ракушки, пока рука не заныла от усталости. Тогда я сел, низко спустив ноги. Кроссовком нечаянно зачерпнул холодной воды и вздрогнул, хотя хотел просто смыть песчинки. Возможно, если я заболею, то меня отправят домой. Неплохо.

       У меня ещё оставались камни, и я начал их бросать. Сначала просто вдаль, а потом пытался делать «блинчики». Не выходило, но у меня уже не было сил на раздражение, поэтому плевал я на эти камни, продолжая топить их, отправлять на дно.

       Так и сидели мы с плюшевым мишкой, смотря на то, как к нам приближался дождь с новыми силами. Первые капли уже падали, разбиваясь о воду, превращаясь в часть озера. И снова метафора, что мы те же капли проливного дождя, а озеро наш мир. Нас много, поэтому мы становимся никем, теряемся в этом многолюдном омуте идентичных судеб и ошибок. Немного депрессивно, но не у всех людей дождь вызывает бурную радость и вдохновение для великих дел. Для многих — это просто повод погрустить и уронить слезу, что будет незаметна, смешавшись с общим водным потоком. Но я не плакал. Дождь оросил наши с мистером Медовым Орешком головы, и тогда я понял, что скоро кэмперов загонят внутрь столовой, Гвен ляжет в удобную для сна позу, а Дэвида снова охватит апатия, и им будет плевать, что одного парня они недосчитались. Грустно, но слёзы — стереотипно бабское дело — приберегу для настоящей боли, а не липового сдавливающего внутри чувства. Не инфаркт и ладно.

       Дождь усиливался с каждой секундой. Я застегнулся. Меня чуть не сдуло. Тучам не было конца, но я упорно продолжал сидеть, не двигаясь. Я не был в восторге быть мокрым и прозябшим, но и сухим и отрешённым от основной компании кэмперов тоже не хотел. Истинное умиротворение здесь. Поверить не могу, что такое сказал. Я, природа, мишка и покой? Блять, что со мной стало?

       Мне показалось, что среди деревьев, тихо пронеслось моё имя. Либо я схожу с ума и начинаю слышать призыв леса, чтобы затеряться в нём и не быть найденным, либо просто разыгралось воображение от сильного, но не съедающего желания, чтобы меня нашли. Конечно, я выбрал самый безобидный вариант и скинул на «просто показалось».

       То, что я называл холодом, было ещё тепло. Дождь принёс целый ураган северного, арктического ветра, продувший мокрого меня до мозга костей. Ну и лето. Мы что, в Сибири? Я решил, что тогда уж лучше пересижу бурю в хорошей компании себя и медведя.

       — Макс!

       На этот раз я чётко услышал зов за спиной, но не обернулся. Было слишком похуй. Я кинул очередной камень, и он пошёл ко дну, ни разу не отскочив от плотной воды.

       Ветер унялся. Тот нещадный порыв был единственный.

       — Макс!

       Я смог узнать голос Дэвида сквозь маскировку из волнения и страха. Меня нашли. Я продолжал игнорировать этот факт.

       Шум дождя заглушал его шаги, я не услышал, как он подошёл. Он аккуратно коснулся моего плеча, словно я мираж, который может раствориться в его пальцах в любую секунду. Я вздрогнул, потому что не обращал внимания на отражение в воде и схватился за мишку, как за то секретное, что надо прятать в первую очередь.

       Я обернулся и успокоился мыслью, что это всего лишь Дэвид с обеспокоенно грустным взглядом, но промокшую игрушку всё равно убрал за пазуху.

       Вдруг дождь перестал оглушать частыми ударами по голове. Не было нужды смотреть вверх, чтобы увидеть в отражении красный зонт. Вожатый всучил мне его, открываясь ливню. Идиот.

       Я продолжал сидеть, мёрзнуть и бросать камни в озеро, будто до сих пор один в этом лесу, когда нечто сухое и тёплое легло на плечи и прилипло к спине. Это был длинный плащ, судя по всему, Дэвида. Я не обращал внимания, как-то всё равно, как-то странно, ведь с каждой каплей, упавшей вожатому на голову, я понимал, что тому не плевать. Я молчал, потому что боялся сказать что-нибудь глупое, сидел в страхе сделать что-то не так и поменять отношение к парню. Дэвид так и остаётся Дэвидом, не должно волновать, что он сделал для меня.

       — Давай научу, — вожатый сел рядом, когда очередной камень с плюхом пропал в чёрных волнах, вызванных ливнем и ветром.

       Я передал ему горстку камней. Он стал её перебирать.

       Дэвид почти весь промок. Видимо, этот придурок не додумался переодеться, а сразу побежал за мной. Вожатый так и оставался в футболке и закатанных штанах. Я смотрел на него с мыслью «замёрзнешь же, сука».

       Не удержался, придвинулся к нему и поднял зонт над тёмной от влаги головой. Дэвид взглянул наверх, затем, увидев зонт, на меня и сильнее укутал в плащ, снял мокрый капюшон, убрал со лба прилипшие пряди. Я смиренно ожидал его следующий шаг.

       — Вот смотри, — заговорил он, показывая камни на своей ладони. — Не все камни могут подойти, только плоские. Или плоские хотя бы с одной стороны.

       Вожатый протянул один овальный камень. Я взял его холодными пальцами.

       — Тут надо как бы подсечь воду, поэтому кидать надо, как бросаешь летающую тарелку, — продолжал он, готовясь показать бросок, — плоской стороной для большей площади соприкосновения с водой, чтобы камень не разрезал воду, а оттолкнулся от неё. Вот так.

       Дэвид кинул камень куда-то далеко. От него разошлось два кольца волн.

       — Попробуй.

       Я молча повторил все те тонкие движения кистью, отправляя камень в далёкий полёт по дуге. Ещё до его приземления я понял, что сделал всё неправильно.

       — Попробуй ещё, — мягко сказал Дэвид, подавая снаряд.

       Вот так мы, два дебила, сидели на пирсе, чуть ли не прижавшись друг к другу от холода проливного дождя, бросали камни. Изгои, которых никто не хватится.

       — Макс, — заговорил Дэвид после очередного удачного броска, повернувшись ко мне, — не делай так больше.

       — О чём ты? — я решил подать голос, успевший охрипнуть за долгое молчание на холоде. Я кинул камень, сделав три «блинчика».

       — Не убегай неизвестно куда. Мы волнуемся.

       — Ты, — поправил я.

       — Мы. Всем лагерем.

       — Но при этом здесь только ты, идиот, — буркнул я и натянул на плечо спавший рукав плаща.

       Кажется, мои слова заставили его задуматься.

       — Пошли, пора возвращаться, — вожатый уже хотел схватить меня за руку, но вовремя опомнился и одёрнул свою. — Нас ждут.

       — Да пойми ты наконец! — соскочил я, повысив голос. — Никто нас там не ждёт. Мы никому не нужны! Как всегда…

       Я снова сел.

       — Макс, — Дэвид положил руку мне на плечо, которую я быстро скинул, — все мы кому-то нужны, просто у людей есть свойство молчать об этом.

       — Ты бы то же самое любому сказал, — буркнул я, наблюдая, как мои застывшие ноги болтаются над мутным озером.

       Я прижал колени к груди. Пальцев на ногах я уже не чувствовал.

       — Ты правда так думаешь? Считаешь, что я мог сидеть здесь с кем-то другим? — это должно было прозвучать со злобой, но получилось с тёплой улыбкой.

       Я промолчал, хотя считал, что ответ «да».

       — А теперь, — продолжал Дэвид, — нацепи улыбку на лицо и пошли к остальным. Некоторые вещи нужно просто сделать.

       — Раньше ты говорил другое, — я вспоминал, когда он говорил, что нет нужды притворяться счастливым, если на самом деле что-то убивает тебя изнутри.

       — Раньше ты был ребёнком, — уточнил вожатый, поднимаясь, — сейчас уже достаточно взрослый, чтобы понять, чем иногда приходится жертвовать, — Дэвид протянул мне руку. — Идём. Я больше не могу тебя носить.

       Я принял его ещё тёплую руку и поднялся.

       Зонтик уже не помогал, мы промокли насквозь. Одежда мерзко прилипла к телу, кроссовки чавкали в грязи, но вроде как без особых приключений добрались до столовой. Дэвид пропустил меня вперёд, пока сам закрывал зонт и дверь. Внутри не было теплее, холодная вода всё ещё была частью меня, с громким капанием стекающая на пол целыми реками с их притоками. Подо мной образовалась лужа. Ещё и Дэвид добавил воды в море.

       Зайдя, он остолбенел и выронил зонт. Я быстро понял почему, посмотрев прямо перед собой. Хаос.

       Гвен спала, пока в комнате подростки веселились по полной, используя краски Дольфа, рисуя на стенах хуи и пентаграммы, нож Нёрфа для жестоких битв, у Харрисона и Нэррис происходило какое-то разрушающее магическое дерьмо и, конечно, дикость Никки сыграла немаловажную роль. Лишь Нил дрожал под столом.

       — Охуенно, — саркастично прошептал я с широко открытыми глазами от удивления.

       Мимо с радостным визгом пролетел Космомальчик.

       — Лучше и не скажешь, — Дэвид пребывал в том же шоковом состоянии.

       Нож пролетел между нами, с глухим ударом вонзаясь в дверь.

       — Я же говорил! — крикнул я, имея в виду, что нам вряд ли будут рады. У них тут своя атмосфера.

       — Заткнись, — устало пробормотал вожатый, предвкушая оставшиеся полдня.