На следующий день, более солнечный, чем предыдущий, я проснулся с заложенным носом. Уже обрадовался, что заболел и меня отправят домой, ведь весь завтрак я шмыгал носом, притворно кашлял и тяжело дышал ртом перед вожатым. Гвен по договорённости ещё спала, поэтому моё выступление было всецело для Дэвида. Хуй он обратил внимание на мои попытки вернуться на насиженное место, где я привык проводить дни в задротстве.

       Правда, сам вожатый выглядел ещё хуже меня: краснее обычного нос, слезящиеся глаза и бесконечные «апчхи». Я мог за километр почувствовать исходивший от него жар, но улыбка не сходила с бледного лица.

       Мои сопли исчезли ближе к полудню, а простуда Дэвида нет. Идиот, я ж знал, что он замёрзнет, говорил, что нахуй надо успокаивать буйных подростков — это же бесполезно. Но не-е-ет, кто будет меня слушать? Уж точно не взрослые. Сколько ему там уже? Тридцать?

       Рассердила псевдоболезнь и то, что совет вожатому был охуенным, но проигнорированным. Мне захотелось натворить какого-нибудь дерьма всем назло. И начал с малого.

       Я спёр кубики Нэррис, кисточки и краски Дольфа, нож Нёрфа, раздобыл клей. Не хотелось делать что-то великих масштабов. Я слишком стар для этого, а вот мелкие пакости всегда в тему. Просто их будет много — небольшой секрет весёлого времяпровождения.

       Клеить из кубиков и кистей хуи в палатке, развешивать их повсюду, а также разрисовывать все поверхности гадостями заняло меня всего на пару часов. Я перешёл на людей. Над ними всегда веселее смеяться.

       — Ма-а-акс, — услышал я хриплый продолжительный крик в паре метров от меня.

       — Что? — ответил я, дорисовывая картину на затылке Космомальчика.

       «Ракета», приземлившаяся на поверхности «Луны», и «флаг США». В общем, называя вещи своими именами, я нарисовал член, входящий в чей-то зад с шестицветным флагом ЛГБТ-сообщества. Небольшая гейская пропаганда.

       — Старт через три, две, одну, пошёл, — я пнул идиота в аквариуме и обернулся, спрятав руки, держащие кисти, за спину, потому что заслышал тихие шаги сзади.

       Дэвид нагнулся надо мной, поставив кулаки на пояс, и пытался смотреть с звериной жестокостью, но впечатление портила блестевшая в глазах доброта. Становилось смешно от радостного писка Нила в скафандре за спиной Дэвида, поэтому я улыбался, пока меня собирались отчитать.

       — Макс, это не смешно, — вожатый говорил в нос, глотая согласные, что сильнее веселило. Больше не буду так долго работать с клеем в помещении. — Ты ведь знаешь, что тебе теперь всё отмывать.

       — О чём ты? — я взял себя в руки, успокоился. На лице отображалась лишь кривая улыбка и мёртвое спокойствие.

       Вожатый сделал шаг в сторону, открывая вид на моё творение. Вся столовая в хуях, цветах, карикатурах, свастике и прочей гейской и фашистской (гутен таг, Дольф) херне. Теперь осталось самое сложное — убедительно соврать.

       — Дэйви, позволь кое-что прояснить, — я положил руку на его плечо и, применяя весь свой актёрский талант и навыки вранья, продолжил: — не во всех грехах виноват я. Считаешь, что я тут художник? Что я единственный извращенец в этом лагере?

       — Но у тебя кисточки в руках.

       Я вынул руку из-за спины открытой пустой ладонью вверх.

       — В ваших догадках, детектив, есть огромная дыра, — еле удержался, чтобы не сморозить тупую шутку про пизду, — это не я. Попробуй спросить какого-нибудь местного немца художника. Конечно, я ни на кого не намекаю…

       Потому что это был не намёк, а подробная наводка на конкретного человека.

       Поверил ли он? Сложно сказать, ведь его лицо совсем не изменилось. Моё выражало полнейшее ничего, умело скрывая волнение за прикушенной губой.

       — Пока мы тут болтали, Никки вырвала половину волос у Нила, — сухо заметил я, смотря на стоявших вдалеке кэмперов.

       Дэвид обернулся и, увидев, что я говорю правду, отвлёкся на них.

       Я ушёл к палаткам, пока вожатый решал вопрос липких от клея (хм, где же она в него вляпалась?) ладоней Никки, прилепившей к себе всё, к чему прикоснулась. В том числе и тёмные волосы её долговязого друга.

       На поляне я нашёл палатку Дольфа, точнее склад его холстов. Достал из задних карманов джинсов грязные кисточки и подкинул у входа.

       Я вернулся к пёстрой столовой, где вожатый ножницами разъединял кудрявые волосы Нила и загребущие руки Никки. По дороге нарвал травы и листьев. Подошёл к двери на кухню. Заперто. Поковырявшись ножом в замочной скважине пару минут, я, кажется, сломал внутри какую-то пружину, что со звоном отскочила внутри. Дверь всё равно не поддалась. Я вставлял нож, пока она не открылась. От неожиданности я отскочил, едва не впечатавшись в стену. Вышел Квартирмейстер и, не обратив на меня никакого внимания, продолжил свой путь, уходивший в лес по прямой траектории. Я без проблем зашёл на кухню.

       Оказывается, дверь была просто закрыта на щеколду изнутри. Надеюсь, мои ковыряния ножом были не такими громкими, какими могли казаться. Я бросил нож на пороге, использовал щеколду, чтобы мне никто не мешал. Осмотрелся.

       Никогда не был на кухне, но выглядела она обычной: тумбы, ящики, раковина, забитая посудой и разными насадками для крюка и плита. На плите как раз что-то стояло на погашенной конфорке.

       Я приблизился, натянув рукав толстовки на ладонь, чтобы не обжечься, и поднял крышку кастрюли. Какой-то суп, отлично. Открыл ящики над тумбами для резки и обнаружил там кучу специй: соль, перец и ещё какие-то дурнопахнущие молотые листы. И сода за пачками макарон. Всё это насыпал туда и добавил заранее собранной травы и песка с подошвы. Вуаля, как в школьной столовой!

       Я аккуратно открыл дверь, осмотрелся. Никого. Я поскорее выбежал с кухни и скрылся в лесу. Как я сам избегу отравления? Просто прогуляю ужин. Я уже понял, что ничего не будет, если ненадолго отлучиться. Просто никого не ебёт, где ты ходишь. Сквозь пару деревьев я выбрался на извивающуюся тропинку, ведущую к сцене. Там я решил ещё попытать счастья и что-нибудь разгромить.

       — Эй, Дэвид, знаешь, где бумага? — я ворвался в его домик без стука. — Хочу написать завещание, снаружи пиздец творится, — я закрыл дверь, а никаких возмущений насчёт мата не поступило. — Дэвид?

       Он сидел на стуле, уронив голову на стол. Вожатый заснул на своей руке, храпел из-за заложенного носа. Я не стал его беспокоить, хотя мог бы закричать в ухо, снести половину стены автобусом, да что угодно! Но я просто взглянул и сел на кровать, решив переждать бурю здесь.

       Я откинулся на спинку, подложив подушку под спину. Взял с тумбочки книгу, старую, пожелтевшую, наверное, что-то из библиотечной классики.

       Есть книги, читающиеся за одно мгновение, у которых есть собственная душа и мысль, что напевается прямиком в сердце. Ими хочется захлебнуться, с ними отправляешься в полёт, плавание или в больницу с инфарктом от опасных приключений персонажей, настолько живы все образы и реальны события, к которым проявляются настоящие чувства. Такие мне нравятся — захватывающие с первой же строчки.

       Эта была не такой. Тяжёлый слог, устаревшие устои и морали, мысль, скрытая за буквами, ну, и ещё под одним слоем букв — совсем не шла, учитывая, что я задумался совсем о другом.

       Психология, те незаметные для самого человека мотивы, выводящие его к тем или иным поступкам, — сложная концепция. Никогда не понимал эту науку, но порой она так затягивает. Иногда становится до дрожи интересно, почему так происходит, зачем люди так делают? Почему я маленький говнюк? Почему я, эгоистичный, вредный уродец, начал снисходительно относится к вожатому, который выводит из себя своим оптимизмом, заставляя зубы скрипеть? Не потому ли, что Дэвид укрыл меня под плащом не столько в прямом смысле, сколько в переносном? Что появился, когда это было нужно? Потому что он один из тех хороших парней, которого не замечаешь, пока сам не цепляешься за его плечо?

       Дэвид заслуживает лучшего, да? Потенциальный претендент в очередь за лучшим. Возможно. Невозможно точно говорить о людях, как о цифрах. Обычно, если ты не психиатр, то их поведение остаётся загадкой. Я даже не психолог.

       Хэй, а ведь Дэвид ещё не сломался под моими нападениями. Почему он продолжает, а у меня закончились силы?

       Я отвлёкся от косых букв дешёвого издания, которые всё равно не читал. Взглянул на спину вожатого. Мертвенная усталость его одолела, и в ней виноват я, признаю. Стало не по себе: Дэвид сидел со мной под дождём, пока я не почувствовал себя свободнее от собственных мыслей, заболел, а я ещё насыпал ему проблем на голову.

       Ну, никто же не заставлял его приходить.

       «Никто же не заставлял его приходить» — хорошая отговорка для тех, кто не готов испробовать совесть на вкус.

       Если Гвен и была снаружи, чтобы остановить хаос, то у неё совсем не получалось. Судя по её командному голосу, способному прекратить любой спор, вожатая просто не желала что-то делать. Спряталась где-нибудь с дерьмовой беллетристикой и наслаждается разрухой. Иногда не хватает хаоса в рутинной жизни, иногда устаёшь от огромного количества людей в округе, особенно когда нужен всего один, а потом злишься от утомлённости и начинаешь войну.

       Я настроил кэмперов друг против друга, подставляя каждого подростка. Я зачинщик этой войны.

       В окне можно было разглядеть мелькающие силуэты с импровизированным оружием в руках, а также «мёртвые» тела, лежащие неподвижно, лишь руки дрожали, в ярости сжимая палку.

       Вожатый закашлял, проснувшись, и откинулся на спинку стула. Чихнул.

       — О боже, — обрывисто выдохнул он, прислонив предплечье ко лбу.

       — Ужасно выглядишь, — заметил я и сделал вид, что не отрывался от чтения.

       — Чувствую так же, — Дэвид не удивился, услышав мой голос у себя в доме. Наверное, эта работа в лагере немного завышает требования к шоку. Вожатый повернулся на стуле.

       — Вау, не знал, что ты умеешь жаловаться, — иронично проговорил я.

       — Ты многого обо мне не знаешь, — он усмехнулся. — Интересно?

       Я приподнял бровь, не с первого раза поняв, о чём он.

       — Не особо, — я захлопнул книгу. — Я ребёнок, ещё не ищу смысла в жизни. Спроси, когда мне стукнет тридцать или сорок, и придёт кризис среднего возраста, и я начну путешествовать в вечном поиске того, чего нет.

       — В каком-то смысле ты уже разгадал книгу.

       Я положил её на тумбу. Истёртая надпись еле отображала название: «Над пропастью во ржи». Дэвид зажмурился от подступившей боли.

       — Да, тебе бы таблетку сожрать, отлежаться, а то весь лагерь подкосишь.

       — Я в порядке.

       — Я б удивился, если бы в основе этой фразы хоть раз лежала правда.

       — Ладно, и что ты можешь предложить?

       — Обижаешь, — я махнул рукой и начал загибать пальцы, — с собой — целая аптека: антидепрессанты — золотая жила всех психотерапевтов, жаропонижающие, антибиотики и, конечно, обезболивающие, за которые раз в месяц женщина готова убить, и которые, скорее всего, скоро тебе понадобятся, если у тебя ещё не было в этом месяце.

       Наступила тишина. Я засунул руки в карманы, закинул ногу на ногу. Вожатый улавливал каждое моё движение, оглядывал добрыми зелёно-голубыми глазами, но не заглядывал в душу, чтобы мурашки по коже не бегали. А так наоборот, взгляд, будто бы мне нужна забота, жалость, сострадание. Не надо. Пока.

       — Дэвид?

       — М? — он поднял голову.

       — Не ужинай сегодня, — кажется, это единственное, что я в силах исправить.

       — Что? — Дэвид приподнял бровь. Он расслышал, но не понял.

       — Я серьёзно. Просто… не ужинай в нашей столовой, — я не хотел, чтобы он злился, повышал и так хриплый и слабый голос, поэтому отвечал уклончиво.

       — Макс, что?.. — начал вожатый, нахмурившись.

       Я вздрогнул и резко вскочил, когда в оконное стекло влетела Никки, а потом Нёрф утянул её за волосы.

       — Кстати, да, сначала тебе придётся разобраться с этим, — подметил я, видя, как широко распахиваются глаза Дэвида в немом «блять».

       Вожатый выбежал на улицу, начал кричать, вливаясь в самую гущу событий. Я встал у окна и с замиранием сердца таким, когда посылаешь ребёнка на войну, наблюдал за происходящим снаружи геноцидом. Сам я не пошёл по довольно веским причинам: какими бы суицидальными не были мои мысли, я не хочу пока умирать. Жизнь хороша, жить хорошо, а получить сквозную дыру в груди от сделанного на коленке копья совсем не хотелось. Инстинкт самосохранения пока работает.

       Я сел под окном, скрываясь от сотворённой мной картины. Достал плюшевого медведя, лежавшего в мешковатой толстовке, он не выпадал только за счёт резинки внизу. Я начал мять игрушку, отвлекаясь на мягкость под подушечками пальцев.

       Задавался ли я когда-нибудь вопросом, зачем я всё это делаю? Да. Получаю ли ответ? Да. Каков он? Мне просто скучно от недостатка внимания, выделенного мне родителями в детстве, поэтому сейчас я требую его своими садистскими способами. Хорошая отговорка с переводом стрелок на родителей, Макс, но на самом деле ты просто мудак. Вот и всё.

       Я слышал крики даже здесь. Противные, протяжные с ноткой веселья, но уши я не закрывал. Нужно прочувствовать, что я сделал, пощекотать нервы, разбудить совесть, что крепко спала всю жизнь. Сейчас она словно открыла глаза, чтобы сказать «ещё пять минуточек» и перевернуться на другой бок. Я не чувствовал во всём своей вины, хотя звуки, картины, а также запахи откуда-то взявшейся серы на улице дробили изнутри. Мнимая невинность по-настоящему меня пугала. До чего так можно дойти?

       Мне нужна помощь.

       Нет, справлюсь сам.

       Я сжимал медведя, пока костяшки не побелели. Всегда справлялся, что теперь-то изменится?

       Кэмперы угомонились. С каким-то тяжёлым, тянущим к полу страхом, хотя я находился в безопасности, посмотрел в окно. Полная разруха, хаос, беспорядок сломанной мебели, «оружия», декораций и деревьев, в листве которых засели лишние детали, режущие глаза человеческие творения на фоне естественной зелени. Подростки заходили в столовую. Дэвид, поймав мой взгляд, поманил к себе взмахом руки. Он правда умудрился выжить и всех успокоить? Магия Харрисона сосёт у данной.

       Страх улетучился, не оставляя мне шанса понять, что же это было. Я же был внутри дома, чего я испугался? Тогда до меня не дошло, что можно бояться не только за себя, но и за кого-то.

       Ноги сами подняли меня и повели в столовую, чтобы пронаблюдать за финалом — большая муть, чем обычно, вместо супа. Та-дам.

       Я вышел из домика, жёлтые футболки мельтешили по всему зданию, их передвижения были видны в окне за километр. Усаживаются.

       По пути мне встретилась Гвен, вышедшая откуда-то из леса, которая с полным равнодушием оглядела поляну, и спросила, нагнав меня:

       — Ого, — даже это междометие она выразила интонацией «мне похуй», — что здесь случилось?

       — Серьёзно? — я бросил холодный взгляд, едва не запнувшись о перевёрнутую скамейку. — Где ты была последние пару часов?

       — Э… ну…

       Да даже без ответа понятно, что просиживала задницу на диване за очередной глупой книжкой. Или на пирсе среди песка и волн. На её месте я бы пошёл туда. У берега никого и тихо, можно услышать биение собственного сердца, барабанами отдающее в ушах.

       Я отвлёкся, поэтому запоздало сказал:

       — Вон Дэвид в одиночку успокаивает кэмперов после хаоса, пока ты где-то шляешься.

       И сказал прежде, чем подумал.

       — С каких пор ты на его стороне? — приподняв бровь, спросила вожатая. Я кожей чувствовал этот подозрительный взгляд. Пробежались мурашки. Ни для кого не секрет, что я ненавижу Дэвида, но то, что я сказал пару секунд назад, действительно могло произвести фурор. Я встал на его сторону? Наверное, с тех пор, как он меня поддержал в момент, когда я был всеми отвергнут.

       — Неважно, — безразлично отмахнулся я и лишь конец слова поглотила нервная дрожь.

       Я отвернулся, уставился на приближающуюся дверь и ускорился, боясь встретить лицо Гвен. Я чувствовал, как краснеют мои уши. Внутри сердце шептало, почему так, но я отказывался его слушать и притворялся, что не понимаю, чего так стыжусь. Если бы не вожатая сзади, которая может подумать, что я сумасшедший, то я бы себя ударил за бред, проскользнувший в сознании. Я ненавижу Дэвида, наотрез отказываюсь принимать его точку зрения, понимать поступки и анализировать отношение к себе. Я не из тех, что проявляют снисходительность за хороший поступок в свою сторону. Нет! Никаких симпатий, Макс, ты бредишь. А сердце бьётся так быстро, нагоняя румянец, из-за физического перенапряжения. Мои мысли совсем ни при чём.

       Блять, как хочется себе вдарить. Я болван, в котором ведётся подростковая борьба сердца и разума, где моя сущность всего лишь зритель с карамельным попкорном.

       Я открыл дверь в столовую, и противостояние перешло на второй план, ведь на меня смотрело один, два, три… десять пар глаз. Гвен вошла беспрепятственно и села на первое попавшееся место, ожидая шоу. Я засунул руки в карманы и натянул самую безразличную гримасу, но никак не мог контролировать красноту щёк, поэтому всё равно выглядел как клоун, как актёр с дешёвым визажистом.

       Дэвид стоит в центре комнаты с нахмуренными бровями, как у всех в помещении, и воткнутыми в бока кулаками, что принадлежит к разряду открытых и уверенных поз в отличие от скрещенных на груди рук, как я хотел сложить свои.

       — Что-то не так? — прервал я напряжённую тишину, давящую сверху, в страхе, что так своё сердцебиение смогу услышать не только я.

       — Макс, не притворяйся, — кашлянув в кулак, строго сказал вожатый. Я пытался не смотреть в его зелёно-голубые глаза, чтобы не видеть тепло души среди холодного упрёка. Это было бы неправильно, — мы знаем, что весь этот беспорядок от тебя. Как бы это ни было прискорбно, придётся тебя наказать…

       — Вау, как неожиданно, — буркнул я. Никто не услышал — отлично.

       — … но сначала ты извинишься перед всеми за своё поведение, — я вскинул брови от удивления. Лучше сразу на плаху, — а потом приберёшься.

       Я осознавал, что сам привёл себя к такому исходу, даже не пытался ничего отрицать, но первородная, неконтролируемая обида успокоила возбуждённую кровь. Нет, я всё-таки ненавижу Дэвида.