Хлопает входная дверь, даже стёкла дребезжат. Сонхва застывает, ошеломленный, впервые за много лет не зная, что делать. На кухне — оторванная от верхнего шкафчика дверца и осколки кружки по полу. Перед внутренним взором — лицо, искажённое яростью. Половина шкафа теперь пустует, половина души — в клочья.

Сонхва приваливается плечом к стене, обнимает себя руками. Холодно, хотя в квартире не меньше двадцати.

Выпить. Того, что откладывал на вторую годовщину, а теперь отмечать нечего. Если только похороны того светлого и прекрасного, что называлось любовью. Или это был самообман?

Идёт, держась за стены, цепляясь за мысль о коньяке и не заходя дальше. Отводит взгляд от повисшей дверцы: когда угодно, только не теперь. Из нижнего ящика — бокал с серебром цветов окаймовкой по бокам.

Оба когда-то букеты друг другу дарили, а теперь прошлое кажется неправдой.

Глоток — фруктово-мягко на языке, теплом по капиллярам. В голове понемногу проясняется, мысли обретают четкость. Сонхва запрокидывает голову, прикрывает глаза. Пока ещё на стадии осознания: мозг не может обработать, у него ошибка на ошибке. Но зато прекрасно понимает, что нужно прибраться в кухне — это пока самое важное на сейчас. Отвлечься на бытовые мелочи: собрать осколки кружки, а вместе с тем попытаться собрать и себя. А ещё напроситься на поддержку от лучшего друга.

— Тебе нужно расслабиться! — щебечет Уён по ту сторону телефонного звонка. — Давай закажем тебе компанию?

— Я не хочу напиваться, если ты об этом.

— А вот и нет! — Сонхва, кажется, даже здесь чувствует, как эта мелкая зараза язык ему показывает. — Жди, сейчас всё тебе устрою, ты только в нужный момент дверь открой, а дальше разберёшься.

— Уён? — но тот уже не слышит.

Зная приятеля, Сонхва прекрасно понимает, что от него можно ожидать чего угодно. Как, например, поездка в незнакомый город с минимум денег, чтобы купить Сану дорогущий браслет, потому что здесь такого не найти. И ведь купил! Как? Сонхва даже предположить не может. А ведь у них есть и деньги, и связи, но Чон относится к этому как к мелочи, предпочитая авантюризм: сгонять на море автостопом, поцеловаться в торговом центре при большом скоплении народа, умыкнуть сдобу с прилавка, за которую обычно расплачиваются Сонхва или же Сан, потому что у первого совесть, а второй привык к буйству своего второго «я».

Хёнсоль с Сонхва, казалось, тоже были едины. А получилось, что только казалось. Хочется жалеть себя, и Сонхва наливает ещё на пару глотков: пить из горла не позволяют нормы, проросшие в мозг. Хочется Хёнсоля, хочется его плечи целовать, гладить шею, слушать голос и пылать под прикосновениями. И брать его — жадно, глубоко, здесь, на кухонном диванчике.

Не забыть бы приладить дверцу.

От мыслей отвлекает звонок в дверь. Шаги неуверенные, в голове мимолётное: вернулся Хёнсоль? Но тут же вспоминает о телефонном разговоре с час назад. И немного боязно за свою жизнь, потому что Уён и его фантазия — смесь порой адская, на демонических рогах настоянная.

На пороге — незнакомый человек, паренёк на полголовы ниже. Оголяющий живот короткий свободный топ с рукавами, из-под которого выглядывают подтяжки, соединённые с поясом ультракоротких шорт, высокие ботинки со шнуровкой на тонкой подошве — вид вызывающий, ко греху склоняющий. Взгляд цепляется за острые грани роз на обнажённом бедре и там же остаётся. Сонхва хмурится, пытается осознать, но получается такое себе.

— Эй!

Ему машут перед глазами, привлекая внимание. Смаргивает, не в силах задержать мгновение, переводит взгляд на руку. Тонкие пальцы с кольцами. Хёнсоль не любит побрякушки, говорит, они убивают внимание на самого человека. Спорно, потому что такие фаланги… Мозг вновь зависает: информация принята к сведению, но не обработана.

— Ты в порядке?

С трудом переводит взгляд на озадаченное лицо напротив.

— Ты от Уёна?

— А?

Незнакомец слегка удивлён, впрочем, его лицо почти сразу же озаряется пониманием:

— Значит, это не ты меня вызвал, а меня для тебя. Так и будешь на пороге держать, или всё же соизволишь впустить?

— А ты кто?

— А кем хочешь, чтобы был? — подаётся вперёд, облизнув нижнюю губу.

— Хёнсоль? — растерянно, и в ответ прилетает смехом:

— Хёнсоль так Хёнсоль, котик. А теперь ты впустишь меня?

— Ты… шлюха?

Мозг наконец добирается до одной из нужных точек осознания.

— Ммм, ты такой догадливый, прям компьютер, но вот не вежливый вообще! Мог бы и поздороваться, а ещё заставляешь гостя стоять у входа, не вводишь внутрь, — глаза озорно поблескивают на этой фразе.

Сонхва кивает, отходя в сторону, чтобы пропустить незнакомца. Уён ему вызвал проститутку. Просто поставил перед фактом. И да, можно выгнать, но вежливость, совесть и прочие лишние функции препятствуют этому. Боже, он и проститутка. Такое возможно, а?

Мальчишка снимает обувь, оставаясь в носках — светло-голубых, как душа Сонхва. Тот закрывает дверь, смотрит обречённо на гостя, который ловит его взгляд.

— В первый раз? — понимающе. — Выглядишь так себе, и это я не о внешности, если что. Просто… у тебя горе какое, да? Слушай, если ты не в настроении, я тебе могу просто отсосать, а потом по душам поговорим. А если ещё и хомячок сдох, готов стать жилеткой. Выплесни в меня свои эмоции, — подмигивает, и Сонхва стонет, закрывая ладонью глаза.

Кто бы ему подсказал, что делать, потому что сам он запутался, потому что Хёнсоль — путеводная нить, а без неё внутри крошится понимание.

— Я могу тебе помочь? — жарким дыханием к шее — слишком близко.

Вздрагивает, убирая руку — резко, едва не заехав по чужому лицу, на что незнакомец хмурится, затем вздыхает — обречённо, наверняка теперь-то понимая масштаб случившегося.

— Хёнсоль — твой парень, да? Он умер?

— Ушёл. Бросил.

— Ооо, — кивают в ответ, — хочешь поговорить об этом?

— Хочу об этом помолчать, — вздыхает Сонхва. — Не хочешь выпить?

— А мы что, не будем трахаться? У нас с тобой три часа заявлено, так что, может, подпустишь меня к себе?

Он вновь тянется навстречу, чуть касается носом подбородка.

— Приятно пахнешь, — едва слышно, — это дезодорант, да? Цитрусы… люблю цитрусы.

Губами — к линии челюсти, мелко целуя, пальцем по шее — легонько, и если отвлечься, забыться, то…

— Я побуду для тебя Хёнсолем, — делает шаг навстречу, чтобы прижаться.

Ведёт ладонями по плечам вниз, и даже через рубашку — волнительно, мурашками по коже. Касается предплечий, обхватывает запястья, заводя чужие руки себе за спину, чтобы положить на ягодицы, и можно бы дать заднюю, но пальцы с нажимом впиваются в сочную плоть. Дыхание становится прерывистым, едва Сонхва ощущает горячие выдохи на шее — запрокидывает голову, позволяя губам жадно прикоснуться к коже. Чужая задница как якорь, который не даёт потонуть, тем временем на его рубашку посягают, расстёгивая пуговицы.

— Нет! — он машет головой, отталкивая от себя парня, на пару мгновений зажмуривает глаза — сильно, до звёздочек, чтобы в себя прийти.

— Что опять-то? — разочарование в голосе.

— Это предательство, я не могу вот так!

— Эм, — парень скептически оглядывает Сонхва, потом уверенно заявляет: — Можешь, поверь мне. Уж я-то знаю.

— Откуда?

Сонхва совсем ничего не понимает, он хочет ясности, но не выходит. Выпил немного, а всё равно что-то идёт не так.

— Слушай, этот Хёнсоль же бросил тебя, так? Так с чего вдруг это предательство, а? Тебе сейчас надо зализать душевные раны, сам не справишься, а я помогу. У меня даже специальный бонус имеется, смотри! — и высовывает язык с серебром бусинки по центру.

Облизывает им губы, затем берёт руку Сонхва в свою — сплетает пальцы. Подносит к губам — дует на фаланги, затем проходится по ним языком. Тело прошибает — остро, точно током, а искуситель смотрит так, что в груди замирает, а внизу живота стягивается узел напряжения. Пиздец, тотальный пиздец по всем фронтам: долбаный фетиш проехался по нервам. Хёнсоль ненавидит все эти пирсинги и колечки, а Сонхва, похоже, от такого разврата только хуже — лучше? — становится. И сам тянется к чужому лицу, прекрасно зная, что целоваться в губы нельзя, но эта бусинка, эта страсть в глазах напротив не дают удержаться на плаву.

Хёнсоль свалил, ты сегодня будешь Хёнсоль, это не измена, так и надо.

И ему позволяют — утягивают за собой, обнимая за шею, пока ладони вновь ложатся на задницу, крепко сжимая. Язык цепляет чужой, исследует — тёплый металл, влажно, горячо невыносимо, и внутри накаляется. Так нельзя, но никто не узнает, они не расскажут.

Он подхватывает парня под бёдра — тот легко смыкает ноги за спиной, не отрываясь от поцелуя. Кухня, диван — именно здесь хотел разложить Хёнсоля. Эти двое не похожи совсем, но в голове пазлы складываются идеально, и плед постелил с утра, когда ещё ничего не предвещало. Потому что надеялся, потому что…

Его кусают за нижнюю губу — больно, возможно, даже до крови. Сонхва шикает, смотрит в глаза — насмешливые, дикие, которые частично прикрывают обесцвеченные пряди, и до исступления хочется увидеть слёзы — чтобы много, чтобы рыдал навзрыд, грёбаная шлюха, да, Хёнсоль?

Он вгрызается зубами в основание шеи, не прикрытое тканью — короткий вскрик мелодией по ушам. Рука ложится на промежность, сжимая, парнишку хочется взять так, распоров ткань, но тогда придётся зашивать… так сложно, но так хочется, много, много всего. Он целует под укусом — почти нежно, пока чужие пальцы прижимают его голову ближе, и где-то сверху тяжело дышат, пока Сонхва неверными движениями пытается отстегнуть подтяжки, потому что шорты всё же жаль — грёбаный отличник! Кожа солоноватая, мягкая, отдаёт чем-то свежим, кажется, мятой.

Тянется выше — к уху, на котором кольца и бусинки. Их можно цеплять зубами, облизывать, ощущать, как нарастает возбуждение, как совесть истлевает вместе с границами, где было нельзя. Одна из подтяжек наконец поддаётся, помогать никто не торопится, и это очень хорошо, потому что хочется самому — ласкать, терзать, раздевать, сводить с ума. Кончики пальцев точно покалывает, он скользит ладонями по животу, пока не-Хёнсоль тяжело дышит, прогибаясь, с нажимом оглаживает голову, ероша волосы, ведёт к шее, плечам, проникая руками под рубашку и чуть царапая ногтями.

Не получается — терпение даёт сбой: Сонхва в порыве выдирает вторую подтяжку с корнем, смещается вниз, чтобы коснуться языком подрагивающего живота ближе к кромке шорт.

— Сними, — протяжно, вскидывая бёдра, — они мешают.

Стягивать неудобно — вновь эти подтяжки, которые цепляются за ткань, но Сонхва справляется, хотя хочется и правда разорвать, чтобы уже закончить с прелюдией и просто выебать. Но держится — на пределе сил держится, заставляя себя не срываться.

Бельё белое, и нельзя не прикоснуться ртом, вобрать, смачивая слюной, повторить, чтобы услышать сдавленный стон. И обязательно — розы, что не остаются без внимания: оцарапать зубами, обвести языком, оставить засос — расцветёт ярче цветов. И забывает, что под ним сейчас товар, который не стоило бы портить.

Шорты летят на спинку дивана, стянутые наконец плавки — за диван, и больше терпеть не получается: Сонхва тянет чужие бёдра вверх, замечая край игрушки — тёмно-синий кристалл, который хочется протолкнуть ещё глубже, заставить давиться криком такого развратного не-Хёнсоля.

Парень в его руках податлив, помогает перевернуть себя, раздвигает ноги, выпячивая зад и приникая лицом к декоративной подушке. Сонхва касается игрушки, надавливая, хватает пальцами за кристалл, вытаскивая почти полностью — и тут же загоняя по основание. Мальчишку потряхивает, он сжимает в пальцах плед, и всё вместе настолько пошло, настолько обалденно, что выдержать уже невозможно.

Поспешно расстёгивает брюки: не хочет тратить время на поиски лубриканта, и в голову приходит сумасшедшая идея. Сонхва вытаскивает игрушку, собирая пальцами остатки смазки, некстати вспоминает, что под рукой даже презерватива нет.

— В ка… в кармане, — шепчет не-Хёнсоль, приподнимая голову, и сам же шарит рукой по спинке в поисках шорт, чтобы достать пакетики с презервативом и анестетиком и кинуть Сонхва.

Пальцы скользят, приходится разрывать зубами: ягодный привкус лубриканта кружит голову, а если вспомнить, что этому предшествовало… блядь! Сонхва вытирает руки о плед, раскатывает презерватив по члену, выливает смазку на ладонь, размазывая по стволу и часть — по оттопыренной заднице. Охуенная. Дёргает её на себя, легко входя по основание и сразу же срываясь на бешеный темп, не давая партнёру привыкнуть: внутри горит от слов, сказанных в запале, от боли, потому что остановить не смог, от предательства и от безумно горячей задницы, стенки которой обволакивают плоть — боже, в следующий раз трахнуть без презерватива, чтобы прочувствовать полнее, ярче: порой они с Хёнсолем забавлялись вот так, и это правда было слишком крышесносно — незабываемо.

Парень под ним отрывисто стонет, и Сонхва срывается — придавливает чужую голову рукой к подушке, вбиваясь со всей яростью, впивается ногтями в бедро — в самые розы, прочерчивая короткие полосы — до крови, чтобы больно не только ему. Тело дёргается, пытаясь выбраться, но Сонхва наваливается сверху, рыча, ощущая, как сжимаются мышцы внутри не-Хёнсоля — и кончает, на несколько мгновений замирая. Под ним всё ещё извиваются, и лишь спустя пару секунд до него доходит осознание — окатывает ледяной водой…

— …Прости!

Сонхва замазывает укусы и царапины, кружит вокруг парня, который шипит от боли, но всё же принимает чужую заботу.

— Это ты ещё не пытался меня в ванне утопить или колготками задушить, — посмеивается, морщась от очередного прикосновения прохладной мази к основанию шеи.

— Так было? — удивляется Сонхва, и в ответ кивают:

— Мне даже руку ломали в прошлом году. Правда, этот придурок потом мне лечение оплатил и сверх того ещё накинул: я всё же не мусор с улицы, а очень даже ценный товар, приносящий неплохой доход. Эй, ну ты чего! — тормошит за плечо. — Надо же, неженка какая. Ты не грузись: если что, мне понравилось, я даже кончил. Тебя как зовут-то, котик?

— Сонхва.

— Ммм, мне нравится, — довольно произносит мальчишка. — Я Хони. Или Хани — как тебе удобно.

— Звучит сладко.

— Я и сам ооочень даже сладкий, — подмигивает. — А теперь мне надо шорты зашить.

— Не надо. Я порвал, я зашью, ты сиди.

Не смог себя удержать, ещё и проблем человеку доставил. Это не в его характере вообще — так срываться, как дверца шкафа, за которую невольно цепляется взгляд.

— Не хочешь кофе? У меня печенье есть, — в знак полного примирения.

Хони задумывается, после кивает:

— Ну, время есть, так что не откажусь. Всё равно заказов на сегодня больше нет, а моей жопе отдохнуть надо. И не беспокойся ты так, подумаешь, немного товар помял.

Сонхва вздрагивает от чужих слов, сказанных с улыбкой, но внутри всё переворачивается:

— Ты человек вообще-то.

Улыбка вроде бы настоящая, но кажется, будто в голосе слышит надлом:

— Хорошо, человеческий товар, — Хони отмахивается. — Давай, не грузи меня и не грузись сам.

…Шитьё успокаивает, и Сонхва сам не замечает, как начинает говорить, пока его собеседник дует на кофе — минут пять назад с плиты снял:

— Я билеты в кино купил, как он любит, на китайский боевик через неделю. Мы вместе уже давно, в последнее время он всё ходил хмурый, огрызался постоянно, я и решил, что надо побыть вдвоём, прогуляться. Даже с работы отпросился, пришёл, а он с чемоданом передо мной. Недовольный, я хотел лишь спросить…

Едва не заезжает иглой по пальцам, останавливается, не поднимая головы и пытаясь унять дрожь.

— Он уйти собрался, да? — слышит голос Хони и кивает в ответ:

— Да. Я хотел поговорить, потащил на кухню, чтобы разобраться, чтобы понять, что произошло, а Хёнсоль… он схватил мою кружку, крича, что я ему уже осточертел, что он свободы хочет, что заебался уже со мной… как же это всё… я не знаю, что со мной не так!

— А поговорить с ним раньше ты не подумал? Когда он тебе огрызался, а?

Сонхва трёт запястьем лоб ближе к переносице, но мысли всё равно разбегаются.

— Я работал, потом к вечеру, когда приходил, мы иногда занимались сексом, и временами казалось, что всё хорошо, это просто… цикл такой. А сегодня вот, — кивает в сторону повисшей дверцы.

— Слушай, я вообще не понимаю во всех этих отношениях, но, может, вам обождать и поговорить? Чтобы по-нормальному.

— Думаешь, получится? — с огоньком надежды в душе.

— А хер его знает, я шлюха, а не психолог.

Сонхва вздрагивает при этих словах, точно снова позабыв, кто перед ним, и ошалело смотрит на гостя.

— Ой, да знаю я, что я человек, которого ебут за деньги, уймись уже так реагировать. И вообще, если не можешь зашить, дай я это сделаю.

Но в ответ лишь машут головой. Может, и правда подождать дня два, а потом позвонить? Хочется верить, что это лишь выплеск эмоций, что Хёнсолю, да и ему тоже, надо всего лишь отдохнуть.

— Держи, — Сонхва протягивает Хони зашитые шорты, — и извини, я… я просто на эмоциях…

— Да понимаю я всё, не грузись уже.

На мгновение касается пальцами — током по нервам. Сонхва смотрит беспокойно, пока его гость одевается.

— Слегка кривовато, но сойдёт. Итак, у нас в запасе ещё целый час. Чем займёмся? — смотрит лукаво. — Или хочешь вновь содрать их с меня?