Сан стоит, не двигаясь, уже минут двадцать, и, честно сказать, ему надоело. И сквозняк мешает, и левая пятка чешется, и тело затекло, и вообще пить хочется — людям свойственны подобные слабости. Но терпеливо ждёт, когда мастер закончит свои наброски: заказ на пять работ, где главная роль отведена ангелу в боевом обличии. Новый опыт, да и Уён так просил, что отказать было невозможно. Что он, не постоит немного?

Любопытно: в первый раз приходится позировать, до этого у него и не было таких творчески одаренных знакомых. Каким выйдет? Нравится ли Ёну то, что — кого — он видит перед собой? Конечно, встречаются же, но у каждого есть недостатки, может, с этого ракурса Сан недостаточно хорош. Сзади его уже оценивали, но не в плане модели, хотя секс и искусство в некотором роде связаны — сам не уверен, но Ён утверждает, что именно так и есть.

Стоять на одном месте, притом полностью обнажённым, слишком утомительно. Хочется сорваться и почесать уже наконец пятку, натянуть штаны и напиться каким-нибудь соком, чтобы послаще.

Руки, сцепленные на затылке в замок, уже едва ли чувствуются. Уставшая модель громко вздыхает, пытаясь привлечь внимание.

— Ещё немного, ангел мой.

Сан покусывает нижнюю губу, надеясь, что ему хватит выдержки хотя бы минут на десять, потому что «немного» тоже понятие относительное. А вдруг вовсе затянется на целый час? Плюнуть на всё и закончить на этом он не может — слишком ответственный, да и не хочет обидеть, а потому приходится терпеть.

— Твой позвоночник похож на извилистый путь, на который я буду ступать поцелуями, — шёпотом — неожиданно — с мурашками по спине. — Вплету пальцы в пшеницу твоих волос и стану единственным грешником, заполучившим ключи в Эдем.

Он не знает, как реагировать на столь изысканные фразы: его жизнь обычная, безо всяких метафор и сравнений. А тут месяца полтора назад случился Уён, и теперь каждый день, проведённый с ним, становится особенным и в какой-то мере неожиданным в своей наполненности.

Молчит, не двигаясь. Слышит шорох, ловит едва заметные шаги и выдыхает, прикрывая глаза, когда тёплое дыхание заставляет мышцы сжиматься от лёгкой волны удовольствия, проходящей по позвоночнику и оседающей внизу живота. Его пальцы размыкают, попутно целуя, проводят ладонями от кистей до плеч и обратно, позволяя расслабиться.

Так хорошо. Наконец-то. Местами слегка покалывает, он наконец чешет пятку, поднимая стопу, а его неожиданно подхватывают под коленку, получая короткое пронзительное: «Ой!»

Несколько минут тактильности — блаженство, от которого трудно оторваться.

— Покажешь мне, что получилось? — когда его ногу наконец опускают, оглаживая бёдра и устремляясь пальцами к ягодицам.

Сан позволяет делать с собой всё, что угодно, полностью доверяя. Ловит чужую руку, чтобы притянуть к своей щеке — растворяющийся в прикосновениях, которых никогда не бывает много. Они оба такие — наслаждающиеся касаниями, разделяющие ощущения и готовые делиться этим друг с другом.

— Может, потом посмотришь сразу на готовую работу?

Чуть прикусывает основание шеи, ладонью оглаживая живот, и Сан делает шаг назад, полностью отдаваясь, больше не желая стоять самостоятельно — не под таким напором, от которого сердце учащает ход и ноги слабеют, а голова отказывается думать о чём-либо кроме близости.

— Сейчас хочу.

Его кусают за ухо и тянут за собой, попутно хватая со стула рубашку, чтобы накинуть на голые плечи. Сан бы ещё попросил остальную одежду, но Уён уже плюхается на стул, сажая любимого ангела себе на колени, вжимается в спину, хватая альбом. Эта комната просторна не в пример спальне, и кроме пары стульев, заваленного бумагами и карандашами стола с кучей ящиков, скинутых в углу подушек и громадной мягкой акулы здесь больше и нет ничего. Много белого, голубого и салатового, одна из стен расписана весенним пейзажем — небо с бирюзово-розовой полосой, река, отделяющая шумный город от одиноко стоящих домиков на холме, потрёпанная машина и двое, стоящих поодаль и держащихся за руки.

— Это от прежних жильцов осталось, — бросил Ён, когда Сан впервые сюда пришёл. — Один композитор, второй — художник, забавные ребята. Мне здесь так понравилось, что я сразу купил, и без разницы было на цену. Здорово же, правда?

И нельзя не согласиться, потому что сам ощущает себя здесь на своём месте, необходимым в этих руках, как и сам нынешний хозяин нужен ему — и как можно было существовать до этого? Может, они те самые, которых называют соулмейтами, ведь так легко вписались в жизнь друг друга, словно были вместе всегда.

Уён передаёт альбом в руки Сана, трётся носом о плечо, пока тот с удивлением разглядывает себя — пока лишь наброски. Отдельно некоторые детали — сцепленные пальцы, небрежными мазками линии бёдер, жмущиеся друг к другу стопы с ленточками вен. А вот и сам он — весь, собранный из чёрточек и изгибов, нереальный, потому что это и правда слишком… идеально?

— Ты меня таким видишь? — невозможно удержать волнение и восторг.

Поворачивает голову, глазами встречаясь с серыми водоворотами, из которых невозможно выбраться — даже солнце попалось, застревая бликами в чёрточках радужек.

— Ты и есть такой. Хотел предложить заказчику оформить три пары крыльев вместо одной, но сейчас хочу, чтобы их не было вовсе.

Он целует между лопатками — через ткань это ощущается несколько иначе, даже трепетнее, так, что дыхание спирает. Сан эгоистично желает, чтобы эти моменты были как можно чаще, чтобы этот человек не нашёл себе нового ангела где-нибудь на перекрёстке или на лестничной клетке. Обворожился же доставщиком еды, а там какой-нибудь сосед сверху или продавец рыбы может неожиданно оказаться в разы привлекательнее.

Недопустимо. Сан разворачивается, чтобы прижаться — губы к губам, заставить забыть, что на этой земле есть ещё люди, кроме них. Он не знает, зачем нужно было надевать рубашку, если её всё равно снимать, но, наверное, ради этого и стоило. Чтобы руки сминали ткань, чтобы прикосновения жалили — током ударяли по нервам.

Движение хаотичные, пальцы то лезут к молнии на джинсах, то забираются под футболку, оглаживая жилистое тело, насыщаясь прохладой кожи, то вплетаются в волосы. Словно бы хочет быть везде, стать единым — прорасти в чужое тело своим. И его понимают в этом порыве.

Приходится подняться, чтобы помочь стащить штаны, чтобы потянуть за собой и затеряться в подушках — со смешками и неизменными касаниями. Уён берёт его нежно, зацеловывая лопатки, шепчет про крылья и идеал, сжимает его кисти своими и обещает быть рядом вечность.

***

После каждого завершённого проекта Уёну требуется отдых, особенно моральный. Но в этот раз он наоборот ощущает внутренний подъём, готовый бегать по улицам и орать в небо, перелетать через мосты и теряться в сплетениях дорог.

Ёсан смотрит с любопытством, наверняка ожидая очередной интересной истории о терзаниях и душевных мучениях творческого человека, но получая лишь довольную улыбку светящегося счастьем Ёна. А потому бросает, стоит только Чону подойти:

— Я не уверен в твоей видовой принадлежности. Кто ты, странный человек? Насколько я знаю, тебя уже месяца три тут не видели. А ты являешься, ещё и возмутительно живой, радостный и вообще фу на тебя такого.

Бармен щурится, сканирует взглядом, точно выискивая несостыковки в чужих чертах.

— А я вот выполз из своей криокамеры посмотреть на этот удивительный мир будущего, а тут даже не изменилось ничего.

Уён улыбается ещё шире, наполняясь восторгом от чужого недоумения.

— Сообразишь Голубую Лагуну? Хочу утонуть в море счастья такого же цвета, как и моя душа.

Ёсан хмыкает, приступая к приготовлению. Чон осматривается: он любит приходить сюда минут через пятнадцать после открытия, когда людей ещё не так много, когда здешний мир только собирается по моментам и битам. Единицы людей шатаются из угла в угол, иногда сталкиваются, образуя пары, тройки и иные сочетания.

— Что в этот раз и почему такой радостный? Рисовал локации для очередного вторичного мультика? Или портрет любовницы богатого дяденьки? Грандиозный концепт для компьютерной игры?

— Боевой ангел для серии книг!

Его прорывает, точно плотину бешеным потоком.

— Ёсанни, это будет шедевром тысячелетия! Какие у него плечи, какие бёдра! Эти линии без вульгарности, на чувственности и эстетическом наслаждении — гармония для глаз! И голос, который так красиво ломается в экстазе! От его звучания я сам ломаюсь, ты понимаешь?

— Из наших мальчик?

Уён придвигается ближе, будто собирается раскрыть важную тайну.

— Нет, — выдыхает Чон, тут же широко улыбаясь. — Помнишь того ангела, которого я искал, а он сам сюда залетел?

— Так он и есть твой… А, ну да, боевой ангел, вопросов нет, — хмыкает бармен. — И что, наших мальчиков уже не заказываешь? А я думаю, что это босс спрашивает у меня, не окочурился ли ты. А ты ему перестал мозг выносить своими хотелками.

Уён вздыхает. И не отказывается он от своего прошлого и порой слишком странных предпочтений, но сейчас ведь не то. Даже близко нет, и проститутки пусть и прекрасны в своей греховности и опытности, но никто из них ещё не долетал до небес.

— Никакой пошлости, лишь эстетика, искусство и любовь в самом её чистом воплощении.

— Не чище спирта. И что ты сюда пришёл, если любовь?

Он ставит бокал, и Уён сразу же присасывается к нему, прикрывая глаза. Особенный вечер, мысли, которые штормит, их бы утихомирить, но они фейерверками взрываются, и стоит успокоить себя хотя бы алкоголем, иначе взорвётся, разлетится на атомы.

— У меня свидание с моим ангелом. Хочу официальное предложение сделать — съехаться и вместе жить.

Ёсан замирает. Смотрит с недоверием, затем лицо его постепенно проясняется, будто тот улавливает нечто сакральное.

— Нет, ты не… Ооо, постой, всё настолько серьёзно? — Уён кивает в ответ, улыбаясь и потягивая коктейль через трубочку. — Нет, нееет, это не можешь быть ты. Только не ты. Хотя… ты что, решил затащить в своё логово и опорочить несчастное и влюблённое в тебя создание? Так вот в чём дело!

Бармен скрещивает руки на груди, соглашаясь со своими доводами, на что Чон дуется:

— Ты какого-то демона из меня лепишь. То, что у нас с тобой не получилось, не повод выставлять меня эгоистом, которому лишь бы попользоваться и бросить. А у нас с тобой даже секса не было.

— Потому что кое-кто слишком нежный. Изыди.

Ёсан отворачивается, и Уён как истинный творческий человек показывает его спине язык.

— Привет, Ён!

И он этот язык едва не прикусывает, когда рядом раздаётся такой звонкий голос, от которого внутри замирает на миг, и резко с размаху — в шторм.

На улице насыщается хмуростью осень, точно спелая вишня, и Сан попал под дождь — намок слегка. Дорожки влаги на куртке, едва растрёпанное золото волос. Уён не может не протянуть руку, чтобы смахнуть каплю с чужой щеки, на мгновение задержавшись пальцем на коже.

— Привет, Санни.

Тёплая ладонь накрывает его, и становится в десятки раз жарче. Уён едва ли не мурчит, ощущая себя наполненным — блаженство до краёв, пузырьки разума лопаются, не достигая сознания. Он тянется за поцелуем, когда слышит недовольное Ёсановское:

— Не у всех же на виду. В сторонку отойдите и салфеткой прикройтесь.

Сан смеётся, Уён закатывает глаза, но стоически терпит: это всё зависть, бармен просто не может себе простить, что проворонил такого вот прекрасного, потому и мешает. Потому что иначе почему он вот так лезет в чужие отношения? Не из-за природной же вредности!

— Хочешь?

Придвигает бокал Сану, складывая перед собой руки, укладывая на них голову и любуясь своим ангелом. Никогда у него такого не было, чтобы влететь в человека, погибнуть от одного только взгляда, а потом умирать и воскресать каждодневно. Это явно благословение, потому что в проклятии не было бы всё так воздушно и хорошо. Если только, конечно, судьба не обломает на самом интересном.

Сан обхватывает губами трубочку, а в Уёне нежности столько, что хочется и в щёку чмокнуть, и обнять, и в шею укусить, и вообще домой свалить, но чтобы вдвоём. Завалиться на кровать, включить какой-нибудь чертовски скучный фильм для того, чтобы не обращать на него внимания, лишь постигать и любить до строчки с традиционным: «Конец». И даже дальше.

— Переезжай ко мне.

В ответ удивлённо моргают, даже Ёсан на фоне тихушничает, ожидая продолжения.

— Совсем?

В этих глазах теряешь себя. Вдох. Выдох. Вдох.

— Совсем. Ты и я — в одной квартире, чтобы секс по утрам или вечерам, или всё вместе, чтобы ты мог крикнуть мне, что пришёл, а выходные проводить в моих объятиях. Чтобы я встречал тебя подгоревшей яичницей или заплесневелым рисом, ты бы вздыхал и готовил заново, а я бы смотрел на тебя и не мог бы взгляд оторвать, потому что влюбился на всю жизнь. Я бы желал тебе сладких снов…

— Да соглашайся уже, я его слушать не могу! — встревает Ёсан, а кто-то за спиной начинает хлопать в ладоши, называя романтиком и восхищаясь проникновенностью речи.

Сан ошеломлён, даже бокал отставляет, и Уён не выдерживает: хватает того за ворот, притягивая к себе и глубоко целуя. Чтобы выбора не было, а Ёсан со своими принципами пусть исчезнет. Сейчас можно всё и даже больше.

***

Сан считает себя обычным. Всё, как у всех, ничего особенного, даже работа самая повседневная, без изысков. И друзей мало, только если в переписках, но они сменяют друг друга, и какого-то определённого круга у него нет. Так, коллеги, соседи, иногда врывается беспокойный отец и исчезает столь же быстро, как появляется, оставляя после себя запах дорогих духов и немного денег, потому что он родитель вроде как ответственный. Сан тоже не виноват, что мать не захотела делать аборт, вот он и тут, мало кому нужный, но почему-то влюблённый в эту жизнь.

И то, что ему повезло встретить Уёна, делает эту любовь ещё шире, ещё проникновеннее. Было неловко, когда он впервые проснулся в чужой квартире с больной головой, а ему ещё и в красках расписали, как он обломал человека на секс, а потом заверили, что это всё ерунда, и «ты же не улетишь навсегда, мой ангел? Ты же вернёшься?»

Для Сана это в новинку, но ему нравится. Хочется быть любимым и любить, узнавать новое и бежать на крышу полуголым, потому что в процессе творчества Ёна неожиданно пробирает на моменты, когда тот желает увидеть закат или посмотреть на отличный вид других крыш.

Он влюблён — поглощён чужим искусством, с удивлением открывая для себя новые грани, слушая, обсуждая и высказывая своё незамысловатое мнение по поводу чужого творчества: «Так красиво!», «Мне нравится, да, очень нравится!», «Вау, это так классно!».

Не умеет витиевато и со смыслом в каждом слове, зато искренне и без лишней воды, а Уёну как будто так и надо: светится, заразительно смеётся и всё время тянется за поцелуями. А когда предложил Сану попробовать себя в качестве модели, тот и не поверил сначала.

— Да нет во мне ничего такого. Те же руки, ноги…

— Дай мне шанс. — Смотрит так, что рубежи падают, обнажая душу. — Я тебе покажу, какой ты настоящий, хорошо? Доверься.

И он доверяет, нисколько не сомневаясь в чужом мастерстве — только в себе, таком обыденном, самом земном, пусть его и сравнивают с серафимом. Но серафимов не бросают в детстве, оставляя на попечении чужих людей. О них не забывают, чтобы после не узнать по телефону. О них не вспоминают десяток лет спустя, чтобы вскоре вновь оставить у закрытой двери с сумкой в руках.

Уён сам стал его крыльями. Сан не рассказывает ему о своём прошлом, делясь настоящим, потому что они здесь и сейчас. И назад даже в мыслях возвращаться не хочется. Как не хочется больше видеть отца, слышать извинения матери — повтор по кругу, от которого сердце каждый раз рассыпается.

Поэтому, когда Уён зовёт его с собой, а после сминает губы своими и заставляет ощутить себя необходимым, Сан больше не раздумывает над ответом.

— Мне бы только вещи перевезти.

У Уёна свет солнца в глазах, который затопляет не только радужку, но и самого Сана.

***

— Так что завтра надо перевезти его вещи, там немного совсем, — заканчивает свою речь Уён, довольно улыбаясь. — Ты же мне поможешь, хён?

— А кто-то утверждал, что это несуразная история. Хорошо, что ты перестал лгать себе и мне тоже.

— А ты когда перестанешь себе лгать?

Уён не может не поддеть, не может не вкинуть эту мысль — снова, потому что заело. Потому что обидно, и не только за себя. Он не знает, сколько ещё способен это терпеть, и помимо счастья глубоко внутри пожирают ревность и непонимание. Лучшие друзья нужны не только, чтобы поддерживать, но и чтобы глаза попытаться раскрыть. Да вот не получается ничего. Совсем.

— Я подъеду завтра часам к двум.

— Хён! Не смей мне тут разговор заканчивать. Не только я должен быть счастлив, ты слышишь меня? Я хочу, чтобы мы были в одной команде, чтобы вместе выпивали и шлялись по миру, как раньше, только большим составом, а не видеть тебя раз в пятилетку только потому, что у тебя Хёнсоль головного мозга!

Молчание, а после он слышит за кадром чужой голос. Сонхва тому отвечает, и Уён не выдерживает, нажимая «отбой». Наверное, все эти хотелки в иной жизни, а в этой довольствуйся тем, что имеешь. Вообще это немало, даже с избытком. Но за дурного хёна всё равно обидно.