— Ты как, не передумал ещё? А то мы уже собираемся. Господи, хён, у Сана такие плечи! Каждый раз вижу и забываю, что сказать хотел! Их даже кусать непозволительно, только мотыльками на поцелуи рассыпаться! Кожа тогда горит, он такой чувствительный, особенно когда носом за ухом прижимаюсь. Я самый счастливый, ты не поверишь! Так ты придёшь?

Слишком много слов, как и самого Уёна, но ему простительно, потому что без заряда положительного даже лампочки не горят, как надо. Не так ярко и светло. И пускай от этого можно устать, но жить без его слов, без его энергии невозможно. Как без солнца. А сейчас этого солнца вдвойне, и пускай сам Сонхва в ангелов не верит, но не может не признать, что один такой стал для его друга целой вселенной.

— Приду, я же обещал.

Он смотрит вниз, на залитую медовым светом заходящего солнца улицу. Тягучая духота смешивается с теплотой едва ощутимого ветра, лезет в лёгкие, прорастает воспоминаниями о таких же вечерах ещё сколько-то времени до. «Ненавижу запах табака». Эта фраза смешивается на два голоса, Сонхва кидает взгляд назад, словно вместо размазанной цветастыми кляксами балконной двери ожидает там кого-то увидеть.

— А сам-то хочешь? Или тебе надо время подумать?

— Всё в порядке, сегодня был немного напряжённый день. Мне нужно выдохнуть.

— И выговориться?

За эти почти семь лет общения вызнали друг друга если не наизусть, то очень сильно: связь настолько прочная, что её не искоренить, не выжечь иными отношениями. Сонхва благодарен кому-то там на небесах (он, правда, не совсем-то и верит в сверхъестественные силы) за такого вечно понимающего и делающего всё согласно своим принципам друга.

— И это тоже.

Выпить, отдохнуть и немного, но забыться. Он всё ещё ждёт сообщения или звонка от Хёнсоля. Ждёт его объяснений, возвращения, да чего угодно уже, потому что молчание вновь начинает разъедать, стоит только вспомнить.

— Тогда ждём тебя, хён. Не накручивай!

Уён отключается, а Сонхва не может перестать смотреть в одну точку на земле. Там ничего нет, только асфальт, но взгляд держится на ней, пока мысли хаотично сводятся к любимому человеку. Чем сейчас занят Хёнсоль? Он хотя бы скучает? Сонхва всё ещё наполнен им, как и этим тёплым воздухом, как и воспоминаниями — до краёв. Что было бы, если бы не познакомились? Смог бы тогда встречаться с кем другим, у которого пирсинг и обесцвеченные волосы, глаза, наполненные нугой солнца, уютные кисти, которые так легко тонут в рукопожатии?..

Заставляет себя отвести взгляд, смаргивает и отрывается от перил, чтобы вернуться в квартиру. Заглядывает в кухню: там на диванчике спит, подтянув колени к груди и ткнувшись носом в спинку, Хони. Совсем ещё ребёнок, который так и остаётся загадкой. Ничего о себе не рассказывает, только слушает и делает то, что просят от него заказчики. Да сам Сонхва воспользовался им уже несколько раз, пусть и с некоторыми «благими» намерениями.

Растолкать бы того и сказать, что пора, но рука не поднимается: перед глазами возникает тот самый взгляд в никуда, размазанная темнота под глазами и нервно теребящие рукава пальцы. Не его это дело, но…

Он переодевается, после проверяет холодильник на наличие еды, пишет аккуратно на вырванном из блокнота листе: «Уехал к друзьям. Еда в холодильнике, только разогрей. Ключи пока возьми себе, после отдашь». И кладёт рядом дубликат, который в его доме на всякий случай: тоже Хёнсоль постарался. Приписывает внизу номер телефона — а вдруг? — и уходит, нисколько не переживая о том, что оставил в квартире чужого для себя человека. Сонхва почему-то уверен: Хони можно довериться в этом случае.

Дневная духота постепенно оттесняется вечерней свежестью. Размеренная прогулка позволяет собраться с мыслями, но не даёт передышку от них же. Долгожданный разговор с матерью, правдоподобная игра Хони, который как будто немного раскрылся, но по сути это ничего не дало, потому что он был Хёнсолем — таким, каким представил его для себя. Обещание, что они ещё вернутся, которое нельзя выполнить в полной мере. И это странное «идеальный». Как будто такие бывают. У Сонхва вон метания и непонимание, глупые мысли, да и вообще ничего же особенного. Наверное, просто к слову пришлось. Нелепый комплимент, ничего больше. Наверняка говорит такое многим и многим, с которыми…

Глубокий вдох — медленный выдох. Не его это дело. Просто забыть.

Пак добирается чуть раньше друзей всего лишь на пару минут. Уён весь будто светится, пускай сегодня в чёрном, и с радостной улыбкой обещает, что убьёт любого, кто посмеет оторвать его от алкоголя в ближайшие полчаса.

— И меня? — горько вздыхает Сан, заключая шею того в кольцо рук и цемкая в щёку, и ответ приходит ожидаемым с тёплыми объятиями:

— Только не тебя, мой ангел.

Ёсан закатывает глаза, завидев сладкую парочку, кивает Сонхва и интересуется — преимущественно у Уёна — не слиплась ли у того задница от обилия сладости, которая едва ли не из ушей льётся. Тот грозится убийством и требует больше алкоголя, потому что у него теперь куча моральных травм и комплексов.

— Ладно бы я просто животных рисовал, но это! Ты даже не представляешь, какая у людей фантазия на всякие извращённые штуки! Там такие моменты! Хотя… — Уён ненадолго задумывается. — Нет, всё же представляешь.

Людей совсем немного, музыка ещё раскачивается — лёгкая, без конца и начала, неожиданно обрывающаяся и ищущая свою целостность. Сонхва заказывает клубничный ликёр, чтобы наконец расслабиться.

— Пойду займу столик.

По пути заглядывает в телефон, но кроме сообщения от отца, который отмечает, что мать осталась рада проведённому дню, более нет ничего. Только Уёновское «мы в пути», да и то прочитанное с опозданием.

Места выбирает ближе к танцполу: Хёнсоль считает подобные акты неприличным по отношению к себе как к образованному и интеллигентному человеку, а все эти звериные тряски кажутся ему проявлением дикости. Сам же Сонхва считает это способом расслабиться, отпустить себя и забыть о действительности.

В его жизни так много Хёнсоля, понимает неожиданно, и это даже не плохо, совсем нет. Только тянет на зависимость от человека, потому что даже в мыслях не отпускает. Потому что вместе столько пережили, что на весомый книжный роман потянет.

— Эй, хён, ты как будто лекцию о вреде курения читать собираешься. Не надо, подумай о моих нервах!

Уён легко приземляется по левую руку с двумя бокалами насыщенного кока-кольного.

Следом, конечно же, Сан с хайболом синего. Он потом ещё разного закажет, потому что любитель, особенно нового. Чуть позже один займёт коленки другого, а до этого — прикосновения и лёгкие поцелуи, потому что оба тактильные слишком, а ещё им вечно мало друг друга.

— Как прошёл твой день? Ён говорил, ты собирался к родителям.

Сан забавно прикусывает стеклянный краешек, не сводя взгляда с Сонхва. Он сегодня в белом, Уён — в тёмном, даже глаза подвёл — ин-ян в своей человеческой ипостаси. Наверняка Чон всем своим видом намекает на бессонные ночи за разработкой фурри-концептов. Или что-то в подобном роде, у него бывают такие порывы, особенно после сдачи трудных заказов.

— Да, сегодня съездил.

Несколько глотков, чтобы вместе со сладостью ощутить быстро приходящее тепло, по капиллярам расползающееся внутри.

— И как? Ты же говорил, что они хотели увидеть твоего Хёнсоля. Он же так и не позвонил тебе, да? — Уёну интересно всё и даже больше, чтобы отвлечься.

— В каком-то смысле Хёнсоль сегодня был.

— Ты отрубил ему голову? — театрально ужасается друг, на что Сан шикает, давая понять, что такие шуточки неуместны.

— Я попросил Хони заменить его.

— Ооо… Ничего себе! — Уён и удивлён, и восхищён. — Поворот, конечно. Слушай, хён, тебе точно твой отличник нужен? Просто… не, ну зачем тебе этот Хёнсоль, когда есть тот, кто удовлетворяет тебя по всем аспектам? Ещё его с родителями своими познакомил! И после этого будешь говорить, что это ничего не значит?

— Это и правда ничего не значит. Я заплатил деньги, Хони сыграл предложенную ему роль. Мама даже отпускать нас не хотела, — грустно улыбается, вспоминая, — пообещали, что вернёмся.

— Ты… Хён, да ты… ты…

Уёну слов не хватает, чтобы передать степень своего изумления.

— Ты не понимаешь, к чему это ведёт? — Сан тоже удивлён не меньше.

Он смотрит — глаза в глаза. Пристально, словно в душу заглядывает, и Пак передёргивает плечами, пытаясь тем самым унять мурашки. Это они ничего не в силах понять, уже хватаясь за глупые романтические фильмы.

— Ты же этого Хони уже видишь вместо Хёнсоля. Уже и переспать успел, и на свидание сводил, и с родителями познакомил.

— Это ничего не значит, — твёрдо произносит Сонхва.

— Ну, конечно, хён, не значит, — складывает руки на груди Уён, — а мы тебе верим. Да госпожу Пак вообще сложно пронять, а тут она твоему Хони билет на возвращение прописывает! Меня вот второй раз звать не захотела, — обиженно дуется.

Сан тянется, чтобы клюнуть в щёку, и его загребают в охапку — переносят на собственные худые коленки. Которые, конечно же, от веса любимого человека никак не развалятся. Прочная кость, стальные нервы и железобетонные яйца.

Сонхва допивает ликёр и сваливает за новой порцией, пока эти милашничают друг с другом, съедая на двоих дольку апельсина — зубы к зубам, а потом наверняка последует долгий и жаркий поцелуй, а там и до танцев недалеко. Хозяин бара их общий знакомый, к таким закидонам со стороны Чона относится спокойно: так, местная достопримечательность. Поэтому тот и наглеет. Хорошо ещё, Сана на стол не завалил, спасибо и на этом.

— Выглядишь так себе, — замечает Ёсан, стоит Сонхва подойти.

Пак кивает, присаживаясь, ничуть не удивлённый наблюдением. Наверное, он так и будет находиться в подвешенном состоянии, пока Хёнсоль наконец не объяснится. А для этого надо подождать. Столько времени прошло, а как будто зависли в одном моменте. Как долго это будет длиться?

Вибрация телефона заставляет отвлечься от грустных мыслей и тут же дарит надежду на сколько-нибудь удачное завершение дня.

«Позвони мне завтра, как проснёшься».

Сообщение от Хёнсоля. Сердце учащает ход, когда пальцы набирают ответ.

«Почему не сейчас?»

«Я сейчас пьян, поэтому давай завтра».

Сонхва с удивлением пялится на фразу, не зная, что и подумать. Нет, конечно, Хёнсоль сам не святой и порой позволяет себе что-нибудь слабоалкогольное, но сколько он выпил, чтобы опьянеть? Явно не две банки пива.

«Хорошо, тогда до завтра».

«До завтра».

И следом: «Обязательно позвони. Буду ждать».

Сонхва не знает, к счастью это или нет, но его тянет на что-то грандиозное — больше, ярче, чтобы утонуть. Даже если назад не вернуться, уже плевать, даже если в омут, на дно — пускай.

— Что-нибудь покрепче. На твоё усмотрение, — бросает, прикрывая глаза и надавливая пальцами на виски.

— Ты точно в порядке? — сомнение в голосе, а биты набирают вес.

— Более чем. Ты же знаешь, я не стану буянить.

— Я за тебя беспокоюсь, дурик.

Сонхва пожимает плечами и открывает глаза, когда перед ним ставят хайбол, наполненный рубиновым напитком с кусочком лайма на ободке.

— Абсент, водка, джин, бренди и ежевичный ликёр, — словно зачитывает Ёсан. — Алкоголь, хардкор и страсть — самое то, что тебе необходимо.

— А сказал, что беспокоишься за меня, — хмыкает Сонхва, забирая бокал.

Бармен лишь пожимает плечами:

— Как за человека и знакомого — да. А как за клиента — главное, инвентарь не сломай. Хотя ты не из буйных, иначе налил бы чего попроще.

— Спасибо.

— И ещё: я его соком немного разбавил, так что живи, — подмигивает. — На месте не умрёшь, но лучше быть осторожным.

Сонхва кивает. Он не возвращается к друзьям: Уён опять пристанет с расспросами, чего именно сейчас не хочется вовсе. Выпивает залпом — легко, приятно, с привкусом ягод. Выдыхает, ставит хайбол на стойку и только открывает рот, как Ёсан качает головой:

— Ты не хочешь повторить. Не сейчас.

Отворачивается, заговаривая с девушкой, и Сонхва смаргивает, отводит взгляд, ощущая, как странная лёгкость забирает способность управлять собственным телом: он едва ли не падает, пытаясь встать, но цепляется пальцами за столешницу, оставаясь в относительно вертикальном положении.

— Хён? — слышит рядом Уёна и почти сразу находит его взглядом.

— В порядке, — выдыхает Сонхва, пытаясь отстранить от себя Сана, который как истинный ангел спешит на выручку, обхватывая его поперёк груди.

— Чего всполошились? Человек не грохнулся, вон, держится, скоро в себя придёт, я ж не изверг какой, всё просчитано.

Ёсан звучит убедительно, но Уён всё равно заводится:

— Да это для тебя всё легко, а он, может, сейчас вообще в отруб пойдёт. Хён, ты как? Ты жив?

По ощущениям умереть хочется, но, как ни странно, ему относительно хорошо. И даже тащащий и усаживающий его на стул Сан и мельтешащий рядом Уён не раздражают, а вносят бардак в этот до жути надоедливый порядок. Ему нравятся биты, хочется вспыхнуть и сгореть в непрекращающейся музыке. Хочется мотыльком и об стену.

— Хёнсоль написал, — бормочет, разглядывая столешницу, стискивая кулаки до впивающихся в кожу ногтей, — сказал завтра позвонить.

— Ааа, и поэтому ты решил себя добить, — ядовито произносит друг. — Кроме него же нет причин ужираться в хлам, Хёнсоль же целый мир. Что он там тебе написал?

— Чтобы я позвонил ему. Завтра. Не бесись, я сам не знаю, что думать. Он… он уже столько времени молчит. Мне так плохо и так хорошо только потому, что он мне написал.

— Страсти сердечные.

Уён подсаживается ближе, чтобы прижать голову Сонхва к своей груди, покачивая и поглаживая того по спине.

— Дурак ты, хён. Самого главного в упор не видишь, вцепился в своего Хёнсоля, а он, может, потому и ушёл, что всё понял. Отличник же, — усмехается.

Сан тоже где-то рядом мельтешит: притаскивает сок и целый апельсин, который принимается тут же раздирать руками, чтобы несколько долек запихнуть в любимого хёна.

— Жуй, так надо, — и Пак в ответ лишь кивает, не сопротивляясь.

Взрослость относительна, а именно сейчас Сонхва ощущает себя подростком. Глупым и не способным противостоять собственным страстям. Он хочет, чтобы было, как прежде, чтобы рядом Хёнсоль, уткнувшийся в книжку, иногда кладущий голову ему на плечо и пересказывающий особенно интересные моменты. Чтобы китайские боевики и поцелуи по утрам. Даже все эти «нельзя» вынести готов, потому что иначе невозможно.

— Почему у меня нет ангела? — вздыхает.

— Есть он, просто ты глупый и не видишь, — ответом от Уёна.

Приходит в себя достаточно скоро — через час где-то, и хотя бы на ногах стоять может. Больше не пьёт, только Сан его заботливо фруктами подкармливает. И усидеть на месте становится всё сложнее.

— Мне пора, иначе я завтра ему даже не отзвонюсь.

Сонхва отказывается от такси и от проводников в виде заботливой парочки, хотя те и пытаются быть убедительными и не отходят ни на шаг. Но сейчас необходимо найти себя, не потеряться в своих же чувствах и дождаться утра, а это гораздо проще сделать в одиночку.

— Мне надо подумать. Просто оставьте меня.

— Ты хотя бы нам позвони. Или сообщением скинь, — первым капитулирует Сан, сжимая руку Уёна, и тот тоже признаёт поражение.

Сонхва кивает, прекрасно понимая, что забудет. Как всегда.

***

На небе зарождающаяся гроза — наливается тяжестью, грохочет где-то вдалеке. Сонхва упорно движется вперёд, хотя ведёт в сторону, но он не может просто сдаться на милость происходящему. Сейчас больше плохо, чем хорошо, и хочется ясности, а выходит херня.

— Почему ты опять устанавливаешь правила? Почему я ведусь на тебя? — бормочет под нос, со злостью пиная тротуар и едва ли не падая. — Почему ты мне так нужен, что я готов опять принять все твои правила, только бы ты не уходил больше?

Запрокидывает голову — слабый дождь бьёт по лицу, пропитывает ткань, которая липнет к телу, вызывая дрожь. Лечь бы сейчас на асфальт, закрыть глаза, чтобы потом распахнуть, а стало легче.

— Потому что я слабый. Потому что ты — моя грёбаная слабость.

Инстинкт самосохранения тащит его дальше, к дому. Сонхва вспоминает ритм, который совсем не сложно выбить на стене. Вспоминает размазанную подводку и дрожание рук. «Ненавижу запах табака». И почему этот голос сейчас звучит так пронзительно и одиноко?

Он забирается по лестнице, промокший и выжатый морально. В квартире тихо и темно, только отсветы с улицы разбавляют сумрак. Включив на кухне свет, отмечает, что Хони уже нет, зато находит записку с лаконичным: «Спасибо, котик». И сердечком внизу. С трудом принимает душ, потому что тело грозится отрубиться в процессе, едва ли вытирается и валится на кровать, опустошённый и желающий исчезнуть.

Сон настигает его мгновенно, утягивая в темноту без сюжета.