Хони остаётся, как и обещал, и вечером они смотрят американскую комедию по ноутбуку на кухне, предварительно затарившись попкорном и заняв диван. Так и правда становится легче — забыться, сделать вид, что ничего особо не поменялось. Только человек рядом другой — полная противоположность ушедшему, и в груди ноет, но уже терпимо.

Когда Хони смеётся, он на мгновение прячет лицо в ладонях, чтобы затем завалиться на чужое плечо или откинуть голову. Вибрация тёплой волной проходится по телу, и обманчиво кажется, что именно так и должно быть. Даже молчание может быть наполненным уютом, а не неловкостью, как бывает с малознакомыми людьми. Сонхва украдкой посматривает на мальчишку, а тот даже пару раз ловит его взгляд и подмигивает, вновь возвращаясь к фильму.

После минут двадцати просмотра звонит Уён, и не нужно быть Нострадамусом, чтобы понять, что сейчас взрослого мужчину будут отчитывать. Потому Сонхва оставляет гостя, чтобы пережить эти минуты без свидетелей.

— То есть мы для тебя вообще никто, да? — издевательски цедят на том конце. — Мы уже решили, что тебя молнией шандарахнуло, что ты упал где-то по дороге и встать не можешь, или тебя в воронку смерча засосало, а ты пишешь, что забыл? Санни, кто он после этого?

Сонхва слышит голос Сана в отдалении, Уён фыркает, но продолжает:

— Санни слишком мягок, а я скажу: ты сволочь, господин Пак! И вообще о других не думаешь! Что там твой Хёнсоль? — без перехода. — Поговорить уже успели?

Пауза. Мужчина даёт себе несколько секунд на передышку, чтобы собрать весь хаос фраз лучшего друга в единую мысль.

— Прости. Я был пьян, забыть хотелось. Вот и… забыл.

— Хоть без проблем добрался?

Голос смягчается, Сонхва кивает, а затем, спохватившись, добавляет:

— Да, я в порядке. У меня сейчас гость.

— Не Хёнсоль ли случаем? Хотя ты гостем его не назовёшь. Или?

Уён делает акцент на этом слове, и скрывать всё равно глупо:

— Это Хони, тот самый мальчик по вызову. Он передал мне ключи от квартиры, я его у себя оставлял, пока мы выпивали.

— Иии? — Уён напирает, желая узнать гораздо больше.

— Не ищи в моих словах подтекст, — вздыхает Сонхва, — мы просто вместе смотрим фильм. Я попросил его остаться. Я… мы с Хёнсолем сегодня поговорили. Мы…

Вдох, выдох. Всё равно трудно, всё равно словно выворачивает внутри.

— Мы расстались.

Несколько секунд тишины. Из комнаты слышен смех. Как же хочется оказаться в параллельном мире, где реальностью — такая вот уютная жизнь с человеком, который рядом и принимает любым, со своими заскоками. Как и его — любого, но обязательно своего. Мог бы таким стать Хони? Не такой уж и простой вопрос.

— О! Ооо! — Уёна наконец прорывает. — Ну, ты… Охуеть! Хён, да сам боженька тебе прописал взять чистый бланк и печатать новую, лучшую жизнь! Неужели не видишь эти знаки? Да твой Хони сам воплощение судьбы! Хён, ну почему ты такой, а? Ты бы хоть нам его показал!

— Всё не так.

— Санни! У хёна новая жизнь намечается, представляешь! — и тише: — И только попробуй её проебать!

Ещё пара фраз от лучшего друга по поводу не раскисать и дать себе шанс, и Сонхва прощается, передавая привет Сану. Ему неловко перед гостем, которого оставил в одиночестве, но проигнорировать Чона тоже не мог.

Сонхва встречают взглядом с толикой любопытства. В ответ он пожимает плечами и усаживается рядом. Всё в порядке. Относительном, но порядке.

Хони сдаётся первым ближе к половине фильма, засыпая, опустив голову на собственное плечо и завалившись на соседа. Сейчас он кажется хрупким — слишком уязвимым, потерянным. Какую же ошибку следует совершить, чтобы решиться себя продать? Сонхва понимает, что не все проблемы можно решить, но чтобы таким образом? Так сложно, но осуждать было бы глупо и неправильно. Его вот тоже можно за ориентацию попинать, но разве сам человек её выбирает? Просто получилось так.

Он убирает недоеденный попкорн, оставляя более детальную уборку на потом. Вздыхает, потому что Хони уснул одетым — опять. Кажется, это традиция у них такая. Сонхва не решается раздеть мальчишку, только помогает улечься. Что-то слишком многое начинает их связывать с этим местом, как будто гость уже прописался здесь.

«Я даже выспался», — вроде такая обыденность, но часто ли ему удаётся поспать? Какой вообще график у проституток? Может, Сонхва и задал бы все эти вопросы, но разве не будет это неправильно? Ковыряние в чужой душе не слишком приятная штука, только если сам не согласишься обнажиться.

Вопреки тому, что он не знает о Хони практически ничего, Сонхва кажется, что их первая встреча произошла слишком давно — не недели, а года назад. Как будто родственную душу обнаружил.

Подрагивают веки, сон кажется таким хрупким, как и сам мальчишка. Хочется накрыть, стать стеной, выхватить из мира, где ему точно не место. Только так ли это необходимо самому Хони? И имеет ли он право лезть в чужую жизнь?

Сонхва выключает свет, перебираясь к себе в комнату. От Хёнсоля ни сообщения, ни звонка. Завтра после работы позвонить, а лучше написать. Потому что немного страшно и очень стыдно.

***

«Хёнсоль?» — мимолётная мысль будит его вместе со стуком в дверь и чужим голосом, зовущим по имени.

Хони стоит в проходе, зевая и растирая щёку. Сонхва тянется к лежащему на соседней половине телефону, чтобы посмотреть на время: пробуждение состоялось за пять минут до будильника.

— Ты так рано, — выпутывает ноги из простыни, потягивается и нехотя поднимается.

— Кому-то с утра пораньше потребовалось пристроить свой член, — Хони вздыхает, — и у меня немного времени, чтобы собрать себя и примчаться на встречу. У тебя же есть кофе? Я ещё не настолько проснулся, чтобы с радостью принимать.

Отпечаток подушки на щеке, сонные глаза и беспорядок волос на голове — сейчас Хони кажется непринуждённо милым. Хочется провести пальцами по коже, прикоснуться губами к чужим — мягко, невинно, без намёка на секс. Глупые фантазии.

— Можешь занять душ, пока я приготовлю, — Сонхва трясёт головой, приходя в себя. — Полотенце возьми в шкафчике, там все чистые.

— Хорошо.

Десять минут, чтобы заправить кровать, поставить кофе и сообразить тосты с беконом. За окном — летняя свежесть и наплывающие с востока редкие облака. В такую погоду вызвонить бы сладкую парочку и всем вместе свалить за город, а приходится вновь нырять в рутину будней.

Хони выходит, радостный и посвежевший, быстренько завтракает, пока Пак принимает душ, и уже собирается бежать, когда тот возвращается.

— Спасибо тебе, котик. Ты лучшее, что случалось со мной за последние годы.

Может, Сонхва кажется, что Хони тянется навстречу. Может, мужчине самому к психологу или там невропатологу пора, а то ко всем и сразу, включая офтальмолога, но он не может оставаться безучастным. Притягивает к себе, чтобы легонько обнять и почувствовать, как сердцебиение ускорилось в разы.

— Спасибо, что остался, — на выдохе.

Дыхание в плечо. Руки на спине — всего лишь мгновение, куда неожиданно хочется вернуться.

— Ну не мог же я уйти, — Хони поднимает взгляд, касается пальцами чужой щеки. — Звони, если захочется высказаться. Ну или член некуда будет деть, — подмигивает, и Сонхва кивает, понимая, что обязательно так и поступит.

***

Он всё же звонит Хёнсолю — ближе к вечеру, возвращаясь с работы, но тот не берёт трубку: занят или игнорирует намеренно. Потому Сонхва всё же пишет, чтобы не казаться слишком уж наглым: «Прости».

Ответ приходит позже, когда Пак уже ложится спать.

«Мне нужно время».

И следом: «Я тоже виноват. И тоже прошу прощения. Но на твои звонки пока отвечать не стану».

Пока? Сонхва цепляется за это слово, точно ему дали призрачный шанс.

«Почему «пока»?»

Но больше никаких уведомлений не приходит. Что же, разве следует ожидать чего-то иного? Хёнсоль наверняка решил, что сказал не то, вот и замолчал. Нужно пережить и просто идти дальше. Ничего сложного, конечно же. Совсем.

Сонхва уже полчаса как рассматривает потолок, когда в личных сообщениях появляется:

«Потому что ты всё ещё близкий мне человек».

Перечитывает строку. Зажмуривается, ощущая, как подкатывает к горлу ком. От чувств не избавиться просто так, и сколько времени должно пройти, чтобы принять это и отпустить, он не знает.

Даже уснуть теперь не получится, если только пошарить в аптечке на наличие снотворного. Сонхва уже собирается прогуляться до кухни, может, даже ещё раз перекусить, когда телефон принимает вызов.

— Вечера, котик!

Голос хриплый, уставший, но пытающийся казаться бодрым.

— Привет. С тобой всё в порядке?

— Да, не беспокойся, я только со смены, — усмешка. — Это я хотел тебе такой вопрос задать, а ты меня опередил. Вот… Мне стоит приехать?

Мгновение на размышление. Это зависимость. Сколько он сможет жить так?

— Если ты не занят. Ты утром говорил… — сглатывает, понимая, что на большее сейчас не способен, но, кажется, его состояние считывают и в этот раз:

— Скоро буду, котик. Тебе на сколько?

— На всю ночь.

Не хочется разговоров. Хочется быть понятым, самому понимать хочется — вне слов, вне правил, просто существовать и радоваться этому. Ощущать себя нужным, дарить эту нужность — для человека рядом, а пока дыра такая, что залатать просто так не получится.

И Хони не говорит ничего, когда дверь открывается. Проходит внутрь и жмётся ближе, когда его обнимают сзади. Кожа мягкая, мысли хаотичные, по венам бьющие пульсом. Нежно — губами по шее, задерживаясь на синяках, не выпуская из плена рук — ближе, ещё и ещё.

Сердце так бьётся — быстро-быстро.

— Можно, сегодня я буду любить тебя?

Подобное уже было.

— Тебе можно всё, — шёпотом.

Рубашка тонкая совсем, и даже через ткань тепло по пальцам, которым залатать бы пустоту. Хони откидывает голову на его плечо, смотрит в глаза — такой уязвимый, необходимый именно сейчас. Странное желание — держать и не отпускать, зубами цепляясь за колечко на хряще, прихватывая край уха. Забыться, исчезнуть в касаниях, в едва уловимой дрожи чужого тела.

— Мне надо в душ, котик, — пробиваясь в сознание, — ты у меня сегодня третий. Я пропах чужими духами, такое себе для страстной ночи.

Сонхва кивает, с неохотой отстраняясь.

— Тебе помочь?

— Я быстро, не стоит.

Хони скидывает обувь, бросая беглый взгляд на мужчину, и скрывается за дверью. Нестерпимое желание вновь обнять, коснуться пальцами шипов, а языком — матовых цветных бусинок. Сонхва сползает на пол, он пытается понять себя, но выходит не очень. Только-только разошёлся с парнем, а сейчас… Что он сейчас творит?

Вдох, выдох. Просто хочется знать, что необходим.

Поднимается, чтобы отправиться в кухню, но останавливается на полпути. Ощущение, что следует поставить точку прошлому, усиливается. А потому, наплевав на всё и послав нахер свои принципы, прямиком в спальню — поменять наволочки и простыни, изменить такому преданному себе и хотя бы сейчас забыть о человеке, с которым столько времени были вместе.

Внутри сжимается, он до последнего не верит, что решился на такое, но понимает, что иначе никак. Иначе Хёнсоль не отпустит его.

Сонхва замирает посреди комнаты, едва слышит, как открывается дверь ванной. Мысль о том, что в его доме сейчас находится шлюха, кажется неправильной, алогичной. Будто это происходит впервые и вообще не с ним. Проговаривает про себя, как будто пробует её заново. Это так странно.

Вдох, выдох.

— Хони? — выглядывает, застывая в дверях.

Только полотенце — совсем небольшое, которое едва ли прикрывает наготу тела. Мальчишка улыбается, ловя взгляд, сцепляет пальцы в замок над головой, прогибаясь в спине. Розы — в редких капельках воды, вырастающие из-под махровости ткани. Проколотый штангой левый сосок. Весь этот вид — необыкновенно чистый, но невероятно порочный — заставляет его забыть все слова, с удивлением разглядывая чужое тело, которое до этого не видел полностью.

— У меня ещё роза на левой лопатке, — лишь спустя некоторое время до него доходит, что это произнёс Хони, и с трудом поднимает взгляд на его глаза.

— Почему ты раздетый? — так трудно даже слово произнести, потому что в голове моментально пустеет.

— Могу одеться ради тебя, котик. Но я решил, что так тебе понравится больше.

Сонхва кивает, утопая в чужих радужках — тёмных, точно омут. Хони делает шаг навстречу, притягивает за руки к себе, целуя подбородок.

— Как ты хочешь? — шепчет, и Сонхва первые мгновения теряется, пытаясь собрать себя и вникнуть в смысл слов.

— А как хочешь ты?

Хони колеблется — всего лишь долю секунды, а затем выдаёт:

— Чтобы нам обоим было хорошо. Можно? — чуть тише.

— Да, я… конечно, можно.

Пальцы Хони на его груди. Такие запястья тонкие, а ручейки вен пробивают брешь в и без того разрушенной душе.

Берёт ладонь в свою, сжимает, подносит к губам — глаза мальчишки расширяются в удивлении, а затем он резко зажмуривается, отворачиваясь, когда Сонхва легко выдыхает горячий воздух на руку. Так непривычно видеть его таким… смущённым? Был ли вообще хоть кто-то, кто заботился о нём?

— Ты в порядке?

Хони мотает головой, тянет его на себя.

— Продолжай.

Губами по бьющейся жилке шеи — ниже, чтобы к самому сердцу привела. Хочется знать, что нужен, хотя бы и проститутке. Даже если на одну ночь — пускай.

Хони не спрашивает ничего, только льнёт к телу, тяжело дыша. Податливый, горячий, такой идеальный в его руках. Можно легко поднять, чтобы утащить в спальню, на кровать, специально подготовленную к этому случаю. Целовать нежно и мягко, слышать голос — то едва различимый, то пронзительно громкий, и утопать в касаниях, в жаре чужого тела. Оставить синеву на плече от губ и нисколько не сожалеть об этом.

***

— Хони?

— Ммм?

Он лежит рядом, прикасаясь бедром и повернув голову в его сторону. Кажется, уже далеко за полночь, может, даже время к рассвету, но Сонхва плевать. Не в первый раз.

Мальчишка приоткрывает глаза, показывая, что внимательно слушает, хотя самого явно клонит в сон.

— Какую ты совершил ошибку?

Тишина — на несколько мгновений, и Сонхва начинает думать, что не стоило бы лезть в чужую жизнь.

— Какую ещё ошибку?

— Вчера ты сказал, что однажды сглупил и стал… заниматься этим, — он всё ещё не может перейти эту грань и называть подобные вещи так, как они есть на самом деле.

— Трахаться за деньги?

Хони приподнимает голову, уставший, с улыбкой, которая сейчас кажется болезненной на его лице.

— Не волнуйся, такие вещи уже не задевают меня. Как бы я ни поступил в прошлом, сейчас ничего не изменить. Так что не грузись, котик. Живи своей жизнью, она у тебя такая замечательная, а моя… Оставь её мне, хорошо?

Он вновь падает лицом в подушку, тем самым прекращая разговор, а Сонхва больше не пытается его возобновить. И с одной стороны понимает, что у каждого свои секреты, порою шокирующие для других, но с другой — глупая мысль о том, что хочется узнать всё об этом человеке. Потому что кажется таким близким, таким… своим?

— Доброй ночи, Хони.

Ответом ему тишина: мальчишка успел заснуть.