Вверх по ступенькам на третий этаж: сегодня такой солнечный день, что Сан даже задержался по дороге, сделав с ребятами крюк до дома. Тётушка его не контролирует, приговаривая, что если есть голова на плечах, то ни в какие авантюры подросток ввязываться не будет, а если нет, то так ему и надо. Сан старается следовать её ожиданиям, ведь у обоих больше нет никого, кроме друг друга.

— Я дома! — громче, чем обычно: радость изнутри переполняет, рвётся наружу солнечным светом, которым так важно поделиться.

— Всё на столе, ещё тёплое, а мне надо проект доделать, — слышит из комнаты.

У них прекрасная семья: тётушка, которая требует называть её просто Ёнсу, ведь ей нет и сорока, заменила ему и мать, и отца, при этом ничего не требуя. Она по мере своих сил балует мальчика, но скупо выражает свои эмоции, однако готова за просто так распахнуть объятия и сказать пару тёплых слов, пускай и нецензурно.

Правда, иногда в их жизнь врывается Ли Ынсок, он же биологический отец Сана: звонит или приезжает с кучей подарков, а Ёнсу сразу же жёстко посылает того, припоминая все грешки. Особенно — когда тот забрал сына с собой, заверив, что теперь станет о нём заботиться, оформит на себя опекунство, а спустя пару месяцев решил, что Сана нужно вернуть назад.

Тогда был придуман большой список оправданий, но Ёнсу сказала, что Ынсок просто придурок, а выгораживать того глупо. Может, так оно и есть, но до сих пор больно слышать, как тётушка укоряет его.

— Потом загляни ко мне.

— Хорошо!

Сан учится прилежно, старается быть одним из первых в списке, но в голове держит мысль, что это может быть последний его учебный год: в старшую школу не пойдёт, чтобы начать работать. И пускай Ёнсу будет против, но он понимает, что ей сложно содержать двоих и даже в чём-то себе отказывать, да ещё оплачивать проживание в двухкомнатной квартире, ведь «ты же уже взрослый, своё место быть должно».

Он наскоро перекусывает рисом с мясом и убирает за собой, а после стучится в комнату тётушки.

— Заходи, — прилетает в перерыве перестука клавиш.

Она с ногами сидит в кресле, вперившись в монитор. На полу — почти допитая бутылка воды, под рукой — изгрызенная сигарета. Ёнсу не курит, но периодически покупает себе пачку, потому что с её слов они помогают сосредоточиться.

— На, — она протягивает свёрнутые трубочкой купюры. — Это тебе на неделю, Ынсок передал. Я ему сказала, если пользы от такого безмозглого, как он, нет, пусть хоть денег тебе подкидывает.

— Он приходил? — Сан забирает их, прикидывая, что часть можно отложить.

— Не, в почтовом ящике оставил, тупица. Можешь идти, свободен. Хотя стой!

Ёнсу пальцем указывает в сторону своей кровати, и Сан замечает лежащую на покрывале записную книжку на кожаном ремешке, которая кажется ему слишком знакомой. Сердце пропускает удар, а лицо заливается краской.

— Ты забыл в ванной. Извини, я немного подглядела, можешь даже позлиться.

Её голос монотонен, созвучен стуку по кнопкам.

— Я тоже влюблялась в твоём возрасте, а Джэюн хороший мальчик. Только будь аккуратен, ладно? Не каждая влюблённость бывает взаимной, а такая тем более.

Сан стоит, не сводя взгляда со своих ног. Восторг обратился пеплом, а на его месте возродился страх вперемешку с желанием исчезнуть.

— Забирай давай, а вечером заходи, фильм какой посмотрим. Может, даже комедию, не всё же нам грустить.

***

Он стоит перед дверью её комнаты, не решаясь постучать. Молчание длится четвёртые сутки, и Сан ощущает себя виноватым, потому что не сказал ей заранее, боясь, что Ёнсу не поймёт. Конечно, она заставила бы остаться, потому что столько говорила о его карьере, больших шагах в жизни и удовлетворённо кивала, когда узнавала, что её мальчик успешно входит в пятёрку лучших по успеваемости.

— Я же слышу, ты там. Заходи, не топчись.

Сан осторожно открывает дверь, заглядывает. Ёнсу сидит на кровати, поджав под себя ноги, и смотрит на него. Как будто не изменилось ничего.

В тарелке на столе вместо бутербродов пепел и окурки. Тётушка хлопает рядом с собой, приглашая:

— Проходи уже. Стыдно, да?

Кивает в ответ, проходя и присаживаясь чуть поодаль, но его хватают в охапку, притягивая ближе, щёлкают по носу и выносят вердикт:

— Ты балбесина, знаешь же? Вот что ты будешь делать дальше? Еду доставлять? А как же мечта стать шеф-поваром? Как твоя успеваемость? Ты же… — вздох, а руки стискивают крепче. — Только попробуй мне просрочку доставлять, я ж тебя покусаю!

В груди сжимается — сильно-сильно. Сан всхлипывает, тычется носом в плечо:

— Прости, пожалуйста, пожалуйста, прости!

— Да простила уже, простила.

Она дует на его волосы, и становится легче дышать. Здесь его дом, человек, который поймёт и примет таким, какой есть, без претензий на идеальность.

Ёнсу будет рядом ещё долгие шесть лет.

***

Когда незнакомый парнишка называет его ангелом, Сан может лишь подыграть, не воспринимая того всерьёз. Увлечения мужчинами редко переходили грань разговоров, лишь несколько раз они перерастали в секс, да и то не более чем на ночь. А к утру оставались неуверенность, стыд и желание исчезнуть.

Кто же мог подумать, что его на самом деле будут искать? Когда Уён, лежа с ним в обнимку, в который раз рассказывает, как едва не погиб от пронзившей сердце стрелы Купидона, Сан может только удивляться и недоумевать, что в нём, таком обыденном, нашли.

— Хочу быть рядом с тобой всю жизнь, — шепчет на ухо.

— И во всех последующих, — выдыхает Сан в ответ.

Может, это судьба, может, что-то ещё, но он рад, что однажды сделал самостоятельный шаг. Хотя до сих пор ощущает тонкий укол вины перед Ёнсу. Но теперь у него лучшее будущее, и Сан в этом не сомневается.

***

У Ёна бывают дни, когда он выпадает из жизни, забывая про себя: пища, сон, общение — всё отходит за границу понимания, оставляя создателя наедине с будущим шедевром и несколькими чашками крепкого кофе. Поначалу Сана это пугает, но он быстро привыкает, внося свои коррективы в чужой раздрай: кофе заменяет травяным чаем и даже молоком, кладёт рядом крылышки и пирожки, следя со стороны и не решаясь отвлекать чужого гения. Даже берёт отгулы на работе, но, к счастью, подобное состояние настигает Чона раз в три-четыре месяца, а после тот сутки отсыпается, не реагируя на внешний мир.

Сан наблюдает не только за Ёном, но и за его работой, следя за движениями кисти на экране, и, кажется, сам пропадает, очарованный. Но стоит моргнуть — и вот он, вечер сразу же после обеда.

Образ боевого ангела для Уёна сродни наркотику: тот обожает рисовать его обнажённым — уже не для заказчика, который остался более чем довольным, а для себя. В различных позах, с крыльями и без, среди разбросанных перьев или взмывающим в небо — Чон не в состоянии насытиться, и однажды Сан даже собирает вещи, ожидая, когда Ён предложит уйти ему реальному. А сам втайне желает стать той самой копией на холсте компьютера.

Ни ставить условий, ни ругаться, ни права предъявлять не собирается, понимая, что у творческих людей такое бывает, когда влюблённость в собственное творение затемняет прототип. Тут остаётся только принять и идти дальше.

И когда творец откидывается на спинку кресла, устало выдыхая и потирая глаза, Сан неизменно оказывается рядом, чтобы забрать кружку и свалить в кухню, но его хватают со спины и тянут на себя, чтобы щекой прижаться к ткани на пояснице.

— Хочу быть с тобой мириады лет до самого забвения Земли и дальше, — бормочет, разрушая домыслы, а горячий воздух вызывает мурашки и желание свалиться на чужие колени.

А после слюнявого укуса за задницу и едва не откинувшегося в этот же момент Сана Уён благополучно засыпает, утянув того в свои объятия.

Сан остаётся, так и не озвучив свои сомнения, которые в скором времени сходят на нет. Потому что ощущает себя необходимой шестерёнкой в механизме чужой души, а Уён с таким сравнением не согласен, утверждая, что он — то самое ядро, сердце, пламя — всё, что делает возможным жизнь.

Сан чувствует, что сам погибнет, если в его жизни не станет Ёна — шебутного, громкого и до болезненного необходимого.

— Я без тебя не могу, — шепчет, крепко прижимая к себе.

Тот жарко дышит в ключицу, смеётся, обнимая в ответ, принимая такое признание.

— Потому что созданы друг для друга? Как две половинки одной задницы?

— Лучше два крыла самолёта.

— Ангельские крылья?

С ним можно не скрывать себя настоящего — жить и любить, а в тебе будут боготворить серафима — изо дня в день, из ночи в ночь. А Сан, кажется, и сам становится верующим, ведь тот самый истинный творец сейчас рядом с ним, улыбается, довольный, и целует в нос.

***

— Уён заказывал шлюх. Это было до тебя.

Ёсан вбрасывает фразу неожиданно, но с такой обыденностью, что вгоняет Сана в непродолжительный ступор. Ён тем временем задерживается, объясняясь на улице с очередным клиентом, который оказался на редкость вздорным и мало понимающим, что ему самому надо. Под горячую руку лезть не стоит, а потому приходится ждать.

Они любят заявляться к открытию, пока народу ещё мало, и нет необходимости перекрикивать общий гул. Иногда компанию им составляет хён, но это бывает настолько редко, что последний раз был около месяца назад.

Возможно, бармен не ждёт ответа, но Сан не может смолчать.

— Он рассказывал мне. И про тебя тоже.

Ёсан хитро улыбается, склоняясь над стойкой.

— Про то, как бедный мальчик был шокирован чужим фетишем?

— Фетишем? Ён ничего не говорил об этом.

Сан отводит взгляд. Рассматривает свой бокал, наклоняет, разглядывая блики на стекле, только бы не поднимать глаза: смущает подобная откровенность, как своя, так и чужая. Быстрее бы Уён закончил свои разговоры и вернулся: вряд ли при нём будет подниматься эта тема.

— Надо же, благородство так и льётся из ушей, — фыркают в ответ. — Но знай: если есть желание испытать новые ощущения, я совсем не против помочь.

Так и хочется ответить что-то вроде: «Спасибо, обойдусь», но Сан предпочитает сделать вид, что слишком занят напитком, нежели предложением. И чужие предпочтения его совсем не интересуют, и вообще тут очень вкусные коктейли, надо заказать ещё.

— Такой стеснительный, ещё и покраснел! — слышит смех и по ощущениям краснеет ещё больше. — Где же вас, таких милых и ламповых, создают?

— Санни!

За этот возглас можно душу продать.

— Санни, я хочу убивать и трахаться! И если первое запрещено законом, то я хочу второе!

Уён приземляется рядышком, и Сан прижимает его к себе, обхватывая руками, точно большую игрушку. Так комфортно, и никакие Ёсаны больше не полезут с дурацкими разговорами.

— Туалет прямо и налево по коридору до упора, — издевательски произносит бармен, прекрасно понимая, что они знают об этом. — Салфетки там же, у раковин. На стенки кабинки слишком не налегать: их, конечно, чистят, но кто знает, кто знает…

Ён фыркает, смачно прикладываясь к Сановой шее, и Сан понимает, что без туалета да, никак совсем, а ещё лучше вызвать такси и свалить домой. Хотя они как-то пробовали и на улице, ощущения были…

— Я бы пальцем указал, кто тут из нас извращенцы, но воспитанным мальчикам не пристало вести себя некультурно.

И Сана правда хватают за руку и тащат в сортир, попутно цепляясь за ремень на джинсах, и лучше не спрашивать, как до такого дошло: просто так нужно, а ради любимого человека и его душевного равновесия хоть в огонь, хоть в воду, хоть в клубный туалет.

Он склоняется над унитазом, ладонями упираясь в стену, едва только Уён захлопывает за ними дверцу. После обхватывает за поясницу, сжимая зубы на плече, даже не оголив, и можно бесконечно удивляться, как всего лишь парой касаний этот человек способен свести с ума, зная чужие слабости и беззастенчиво пользуясь этим.

— Прости, я знаю, это грязно, мне так надо, но если ты против, мы прекратим, только скажи… знал бы ты, как я не могу без тебя… скажи, и я остановлюсь, я всё для тебя…

Сбивчивый шёпот мурашками сбегает по спине, щекочет низ живота.

— Я хочу, — спустя, кажется, вечность.

Быстро, без прелюдий, смочив слюной и с десяток раз попросив прощения — Сан уверен, что никогда больше не согласится повторить подобное. Впрочем, ради Уёна… да, только ради него, остальные варианты не рассматриваются.

— Ённи…

— …Надеюсь, кабинка целая, а то от вас всего можно ожидать, — отмечает их появление Ёсан.

— Боже, Ёсанни, зависть — штука невкусная, она липнет на язык и горчит.

Уён цепляется за Санову руку, демонстрирует язык, выражая своё «фу».

Конечно, Сан не так представлял себе любовь: всё сводилось к совместному проживанию безо всяких экстремальных приключений местного масштаба. Но он не хочет ничего менять: реальность куда лучше юношеских грёз.

***

И при всём при этом прошлое врывается в его жизнь ветреным потоком. Отец, случайно встречающий его на улице — Сан просто не может пройти мимо — замечает, что сын изменился.

— Девушку себе нашёл? Съехались? Надо же, а мне ничего не рассказал, а я же волнуюсь. Вот вчера тоже с одной познакомился — чуть старше тебя, модная такая.

— А Инджэ?

— Мы повздорили, она ушла. Иногда лучше сразу разойтись, чтобы не было недомолвок. Она не понимала меня, я её. Бывает!

В детстве Сан считал, что его папа особенный. И как-то тот приехал за сыном, чтобы забрать домой. Был большой игрушечный кот, комната, прогулки в саду, даже пёс настоящий был, большой такой! А осенью мальчика вернули Ёнсу.

Отец в его жизни появляется периодами: налетает, вносит хаос и исчезает. Это стало привычно, пусть и не понятно, зачем. Показывать, насколько тот заботится о своём ребёнке, который взрослый — двадцать четыре уже? Или пытается что-то доказать себе? Сан не понимает, просто принимает его таким, надеясь, что Ынсок с Уёном не пересекутся. Не потому, что стыдно за собственного родителя, а потому что не хочет болезненное со счастьем мешать.

Они не спрашивают друг друга о прошлом, хотя как-то пасмурным вечером Ён рассказывает, что поссорился с родителями и свалил из отчего дома в никуда. И хочется спросить, что произошло, можно ли исправить и не сожалеет ли сам Уён, но Сан предпочитает смолчать. Только приваливается к чужому плечу, руками обхватывая поясницу и даря тепло — обозначает, что будет рядом и останется навсегда.

Ён обожает целовать его плечи — расправленные крылья, как называет те, губами прикладываясь к теплоте кожи. Любит прижиматься щекой к груди, отсчитывая пульс, скользить пальцами от шеи и ниже, ловить чужое дыхание и «знаешь, тебе очень пошёл бы пирсинг на левом соске, я бы предложил штангу, хотя колечко так легко зубами цеплять».

Здесь его дом, человек, который любит и не оставит одного. Они счастливы даже наедине, а когда удаётся выдернуть Сонхва из его рутины, Уён скачет, как солнечный зайчик, тащит на крыши, за город, в клуб — куда угодно, и Сан сам обожает такие моменты, нисколько не считая, что третий — лишний. Он проникается дружбой этих двоих, становясь её частью, наравне с Ёном пытается вразумить хёна, который ни в какую не меняет свой привычный уклад. И дело не в любви, не во взаимной гармонии, а в банальном понимании друг друга. И когда спустя долгое-долгое время — года два проходит с тех пор, как они с Уёном знакомы — Хёнсоль всё же уходит, Сан и рад, и переживает за моральное состояние Сонхва.

— Хён сейчас не в себе, и мы, как верные Чип энд Дэйл, должны помочь ему обрести душевную гармонию.

После общения с хёном Ён выглядит скорее довольным, нежели обеспокоенным. Крутится в кресле, и Сан с кровати наблюдает за ним, понимая, что сейчас последует продолжение. А тот уже звонит кому-то:

— Хо-я? Как это, кто? Ты меня забыл совсем? Угу, счастлив семейной жизнью, и тебе советую, хотя ты же не прислушаешься, да? Нужно помочь нашему общему знакомому. То есть как это, кому? Вообще нет! От Сонхва ушла любовь всей его жизни, необходимо срочно человека спасать! Нужен кто-то миленький, умеющий выслушать, сказать что-нибудь умное. Да, да, понимающий и не навязывающийся. Надеюсь на тебя. Что с оплатой? А, нет, не беспокойся. До встречи, Хо-я!

Заканчивает звонок, откидывается на спинку и ловит взгляд Сана.

— Будем ждать звонка от хёна. И надеяться, что моя терапия ему поможет.