Наверное, он слишком близко принимает к сердцу. Хони не должен был стать серьёзным увлечением — просто мальчик, чтобы хоть немного отвлечься от проблем с Хёнсолем. Да, проститутка, и сам не раз напоминал об этом, только вот воспринималось это краем сознания. И лишь теперь понимание обрушилось, погребая Сонхва и не давая шанса выбраться. Действительно, надо делать хоть что-то, жить дальше, искать ориентиры, ведь он даже не задумывался о том, что будет после.

Запутался. Понимает это, ведь иначе и не объяснишь, почему сейчас перед глазами вместо умиротворённого Хёнсоля, читающего книгу, искорки в радужках совсем иного человека, который преподносит себя — бери и пользуйся. Были бы деньги, вот только сейчас даже они не помогут.

Порывом броситься вдогонку, схватить за руку и попросить остаться. Не ради себя, вот только сомнения не дают совершить опрометчивый шаг. У Хони работа, он и так делает слишком много, пускай не бесплатно, так что когда-то это должно было произойти. И теперь Сонхва один, пытается собрать себя, что сделать слишком трудно. Он собирается позвонить Уёну как голосу своего разума, пускай порою и слишком специфичному, но вместо этого выбирает совсем другой номер.

— Здравствуй. Я не помешал?

Они так редко общаются, и теперь, когда необходима опора, хочется услышать её голос. Они не были слишком близки, но в детстве, забираясь к матери на колени, он ощущал тепло и покой. Может, и теперь разговор с ней даст буре затихнуть, а ему самому понять, куда двигаться дальше.

Прислоняется лбом к стеклу. Редкие тучи, среди которых прячется солнце. Всё ещё лето, а на душе уже и листья пожелтели, и настроение стремлением к минусу.

— Разве ты можешь мне помешать?

Чувствует её улыбку, и в груди становится ещё теснее: нашкодивший ребёнок, которому сейчас нужна поддержка.

— Ты не на работе, милый?

— Нет, я перепросился. Я хотел бы с тобой поговорить. Ты же не против?

Он слышит тяжёлый вздох, понимает, что она волнуется не меньше. Слишком сложные отношения даже сейчас, когда, казалось бы, всё высказано, но шаги вымеряют, чтобы не наступить сгоряча на больное.

— Конечно, нет. Нам давно стоит начать разговаривать вот так, делиться секретами. В детстве ты редко позволял мне быть ближе, даже отца в свои тайны не посвящал.

— Прости, — шёпотом, — я не знал, что этим могу сделать больно.

— Ничего, ты был всего лишь ребёнком, а я пусть и не мудрым, но понимающим взрослым. Что ты мне хотел рассказать?

Вдох, выдох. На самом деле это слишком сложно.

— Это обо мне и о Хёнсоле. Мы с ним расстались.

Не невозможно.

— С твоим парнем?

Сейчас она хмурится: Сонхва кажется, будто он видит мать перед собой.

— Что произошло?

Чувствует заботу в её голосе, и так тянет рассказать ей обо всём, что происходило с ним — ещё с тех пор, как поссорились, как Хёнсоль был тем, кто помог справиться с болью, не оставил одного, но вот сам оказался глупым, не способным понять, насколько сильно увяз в собственной лжи любимому человеку.

— Я наделал слишком много ошибок. И тот мальчик, который приезжал со мной… он не Хёнсоль. Я всего лишь попросил знакомого подыграть мне, и он согласился.

Правду трудно озвучивать, если до этого она выставлялась совсем иной. Кажется, что сейчас от него вновь отвернутся, и только Уён с Саном останутся рядом, поддерживая своего непутёвого хёна. Они всегда за спиной, как два ангела, даже когда далеко.

— Зачем?

В её голосе нет злости. Сонхва выдыхает, только сейчас понимая, как быстро стучит его сердце.

— Не хотел, чтобы вы тыкали меня в отношения, особенно — в мою ориентацию. Чтобы говорили, что мне надо было найти себе девушку, а это всё глупости. Здесь дело не в том, кого ты любишь, я… я просто боялся выглядеть несчастным перед вами.

Она некоторое время молчит, и сложно представить, что бы сам подумал и решил на её месте.

— Ты всё ещё не веришь в нас с отцом, — болезненным утверждением.

— Это сложно. После того, что было, это и правда сложно. Извини.

Боль скапливается в лёгких, затрудняя дыхание. Бестолковый сын, который не может принять своих родителей — об этом ли она думает сейчас?

— Я тебя услышала и постараюсь это исправить. Нам ещё так сложно общаться, подумать только… Скажи, а этот мальчик? Кто он тебе?

Не сердится, а пытается быть ближе, пытается понять, и уже за это стоит её уважать. Все люди делают ошибки, но не каждый стремится их исправить, и уже за это можно уважать и её, и отца.

— Он помог мне пережить расставание с Хёнсолем. Я думал, что Хёнсоль вернётся, убеждал себя, что потом обязательно вас познакомлю, а этот обман со временем забудется.

К горлу подкатывает ком, Сонхва поднимает глаза к потолку, чтобы сдержать непрошенные слёзы. Слишком много всего, перебор.

— Глупый ребёнок, — она произносит это с такой любовью, что сердце разрывается. — Это всё, что ты хотел мне рассказать?

— Не знаю, — едва слышно, — я не знаю, что мне делать дальше. С Хони мне легко, как будто знаю очень давно. Он помог мне, но… понимаешь, ему тоже нужна помощь. Мне так кажется, но я совсем не знаю, что мне делать. Нет, я не спрашиваю у тебя совета, мне надо решить это самому.

— Почему бы тебе не поговорить с ним? Узнать у него, что ему нужно?

— Потому что он всегда отвечает мне: «Не грузись. Всё хорошо». Я не могу заставить его рассказать мне всё, я даже не могу рядом с ним быть. И сегодня Хони попросил не звонить ему. Он просто ушёл. Наверное, я должен был остановить его, но я не знаю, правильно ли это. А он молчит, даже после того, как я сказал, что всегда выслушаю его.

Дождик по стеклу — мелкий совсем. Сонхва распахивает окно, чтобы высунуть голову, прикрывает глаза, ёжась от лёгкой прохлады.

— Я знаю, что ты примешь правильное решение. Ты же мой сын. Хочешь, я приеду?

— Не надо. Спасибо, что выслушала.

Может, кажется, но становится немного легче. Больше разговаривать с кем-либо желания нет, а с Уёном и без того увидятся на выходных. Если за эти дни ничего не случится, может, именно он и даст дельный совет.

***

Рабочие дни проходят фоном, как будто их по телевизору крутят, а с самим Паком не происходит ничего. Может, это усталость, может, апатия, Сонхва не уверен, да ему вообще всё равно. Решение просто плыть по течению кажется самым верным.

А ещё нестерпимо тянет курить. В магазине берёт фруктовые, заранее зная, что такие ему не понравятся, но мозг требует давиться цитрусовым дымом, будто от этого станет легче.

— «Africa Random Five», пожалуйста.

Расплачивается, раздумывая о том, что больше некому его сдерживать от пагубной привычки. До Хёнсоля курение было частью повседневности, ритуал заходов по четыре-пять в день.

— Ты мне обещание давал, между прочим.

Сонхва вздрагивает, резко оборачивается, сталкиваясь взглядом с бликами на стёклах очков. Слишком неожиданно. В подобную встречу не верится вовсе, пусть и живут в одном городе. Но как будто то была совсем другая жизнь, а сейчас та самая, с чистого листа, только вот чернила прежней никак не стираются.

Пак смотрит в чужие глаза, затем на пачку, не зная, что ответить, но за него уже решили.

— Пойдём.

Хёнсоль разворачивается к выходу, и Сонхва послушно следует за ним, ощущая, как ноет внутри от понимания, что между ними лишь было, что они теперь бывшие.

— Ты же не против поговорить? — тот разворачивается у самых дверей.

— Обычно это ты против, — без претензий, но Хёнсоль всё равно опускает взгляд.

Неловко поджимает губы, и хочется обнять его, сказать, что это не его вина. Так получилось, но Сонхва молчит, не решаясь нарушать чужие границы.

На улице пасмурно, в голове калейдоскопом мелькают события ночи после поездки к родителям. Спящий Хони, которого так не хотелось будить. Уён и Сан с долькой апельсина в зубах. Сообщение от Хёнсоля о предстоящем разговоре. Ёсан и его коктейль, от которого если и стало легче, то ненамного.

— Ты ненавидишь меня.

Слова звучат обыденно, с ноткой горечи. Сонхва смотрит удивлённо, пытаясь ухватить чужую мысль. Если и ненавидеть, то только себя, ведь сам всё разрушил, пускай и не нарочно.

— Почему? Из-за того, что ты ушёл?

— И накричал, — Хёнсоль обнимает себя руками, пальцами поглаживает ткань. — Нам обоим сложно, я в подушку ревел первые дни, не понимая, что будет дальше, а теперь привык. Извини. Я хотел бы продолжить общение, как будто мы знакомые. Может, даже друзья.

Сонхва вслушивается в чужую речь: только сейчас начинает замечать, что с ней что-то не то. Он хмурится, следя за губами, пытаясь понять, и догадка приходит слишком неожиданная и даже глупая.

— Ты проколол язык?

Хёнсоль замирает, затем отворачивается, бормоча:

— Поэтому и просил мне не звонить: я ужасно шепелявил первые пару дней. Даже сейчас есть немного.

Лицо его заливает краска. Хочется к себе прижать, коснуться губами щеки, чтобы дать понять, что всё в порядке. Но сейчас они совсем в других отношениях, и Сонхва не уверен, что это будет уместно. Даже с нынешним статусом друга.

— И когда ты успел?

— После нашего последнего разговора по телефону. Я разозлился и… вот, получилось. Пока это неудобно и невкусно, но я оставлю. Знаю, похоже на знак протеста у подростка.

— Можно посмотреть?

Хёнсоль высовывает язык, и Сонхва остаётся лишь удивляться, потому что ещё с месяц назад этот человек ни за что не решился бы сделать подобное на людях.

Металлическая бусинка, которая напоминает ему совсем о другой.

— Мне нравится.

Молчание — на несколько мгновений, но с этим человеком проще даже, чем с матерью.

— Я знаю, — кивает Хёнсоль. — Тебе нравится всё не такое. И, наверное, я понимаю, почему. Я… мне пора. Передавай привет Уёну и его парню.

Солнце, пробивающееся потоками света через нагромождение туч. К сигаретам он так и не притронулся.

Сонхва кажется, будто этот разговор смог привести его в себя. И уже в субботу не выдерживает: звонит Хони, но в ответ слышит лишь гудки. Он мог бы позвонить Хо, чтобы спросить о мальчишке, но решает, что сделает это позже. Потом, если Хони вновь не ответит в течение пары дней.

***

Воскресеньем Уён заскакивает в гости ближе к обеду и уже с порога тычет в нос шкатулкой с парными кольцами:

— Хён, я собираюсь ему предложение сделать! Мы купим билеты до Канады, я уже договорился, чтобы там нас расписали, — тараторит по дороге в кухню. — А потом мы вернёмся сюда после медового месяца — он обязательно будет! Соберём друзей и отметим. Я так долго это планировал, столько думал, выбирал, даже не спал! Вообще ты не представляешь, как у меня сердце бьётся, только потрогай! — и прикладывает руку Сонхва к своей груди. — Я так волнуюсь, ты не представляешь!

— А разве есть необходимость в этом всём? У вас же и так отношения, как в сказке.

Уён мгновенно поджимает губы и скрещивает руки на груди, пристально смотря в душу, затем закатывает глаза:

— Слушай, хён, ты такая балбесина! Ну какой из тебя романтик, ты, докторская душонка! Как так можно-то? Это срочно надо исправлять, подумать только: зачем? Как можно такие вопросы задавать? И вообще, я приглашаю тебя и твоего мальчика с нами, а ради такого случая ты возьмёшь отгулы. Понял?

Пак слишком уязвим перед этим бесёнком, которому так и не рассказал о случившемся. Сонхва ставит чайник, растягивая время до ответа, вот только Уён слишком проницательный друг. Пристраивается рядом на стул, заглядывает в глаза.

— Что опять произошло, а, хён? — и дёргает за подол рубашки.

Порою Сонхва не чувствует себя старше: Уён, кажется, гораздо больше понимает эту слишком странную жизнь, где буйство эмоций и яркость красок не дают определиться, почему всё так, что случилось и как теперь дальше жить. Просто сам становится потоком, сметая всё ненужное со своего пути, и вряд ли существуют преграды, способные его сломить.

Сонхва хочется иногда стать таким же.

— Хони просил больше ему не звонить.

Выискивает чего-нибудь к кофе и старается не смотреть на друга.

— Почему?

Самому знать хочется. Сонхва пожимает плечами, достаёт баночку с печеньем и баночку с растворимым, дожидаясь, пока чайник закипит. Даже отвлечься не получается, хотя многие другие на его месте продолжили бы жить, не вспоминая об услуге, ведь деньги заплачены, что ещё нужно? Всего лишь шлюха, которая прекрасно сделала свою работу.

В молчании наводит кофе, едва не просыпая мимо, долго смотрит на ложку, вспоминая, как рванул за мальчишкой в дождь. Как испугался, как увидел его там, на скамейке, насквозь промокшего и одинокого.

Присаживается напротив.

— Дурной из тебя Ричард Гир, — вздыхает Уён, забирая одну из чашек, и Сонхва возвращается в здесь и сейчас. — Тот бы уже тысячу раз за любимой примчался, а ты даже себе признаться не можешь, что этот мальчик тебя зацепил. Схватил бы его в охапку, заорал бы: «Он мой, пиздуйте лесом!» Если бы речь касалась Санни, я бы так и сделал.

— Предлагаешь лезть без спроса в чужую жизнь?

— Предлагаю подумать, на это у тебя есть отличный инструмент — голова!

Он тычет пальцем в лоб любимому хёну, на что тот только вздыхает. Может, друг и прав, может, действительно надо, но кому? Ему самому? В душе смятение, не хочется быть назойливым, навязываться, ведь кто знает, что нужно самому Хони.

— А ещё у тебя есть язык, представляешь? И им можно говорить. Спросить у твоего мальчика, что ему нужно.

— Он не ответит. Я уже десятки раз спросил, но знаешь единственный ответ? «Не грузись, котик».

— Ммм, упёртый, — довольно лыбится Ён. — А ты не слушай, стань для него рыцарем и разруби оковы, что мешают вам быть вместе! — огонь восторга во взгляде, как будто пишет историю. — Представь, ты бежишь, пересекая улицы, перебегая на красный, не останавливаясь, пока твой мальчик… Ой, подожди, это Санни! — Уён выхватывает из кармана разразившийся церковным хором телефон.

Сонхва завидует. Тому, что отношения этих двоих как будто из сказки про долго и счастливо. Творец и муза, бог и ангел — неразделимые, а кто-то рядом ощущает себя бесконечно одиноким.

— Санни? Я у хёна сейчас…

Пак вздрагивает, поднимая взгляд на друга: тот обрывает фразу, хмурится, покусывая губы, и Сонхва замечает, как мелко дрожат его пальцы. Слушает молча, застыв, и остаётся лишь ждать, когда тот закончит разговор и расскажет уже наконец, что произошло.

— Где? — произносит Уён едва слышно, но тут же повторяет свой вопрос громче — слишком резко.

Недолгое молчание. Он опускает телефон, продолжая смотреть в одну точку — так неправильно, непривычно, что Сонхва теряется, не зная, что делать.

— Хён! — через недолгое время, и его голос сейчас тоньше, выше, словно ещё немного — и зазвенит криком.

Переводит на Сонхва взгляд, смотрит беспомощно, а у самого дорожки слёз прочерчивают лицо. В груди сжимается от предчувствия непоправимого, и в голове предположения — одно хуже другого. Нельзя поддаваться панике, надо сначала узнать, что произошло.

— Что-то случилось?

Тот кивает, запястьями вытирая лицо, всхлипывает и отвечает — с таким надломом, что кажется, у самого сейчас сердце разорвётся:

— Санни в аварию попал, хён. Отвези меня в больницу.